Илга Понорницкая - Эй, Рыбка!

• Название: Эй, Рыбка!
• Автор: Илга Понорницкая
• Издательство: Самокат
• Жанр: Детская проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-91759-079-0

Повесть Илги Понорницкой — «Эй, Рыбка!» — школьная история о мире, в котором тупая жестокость и безнравственность соседствуют с наивной жертвенностью и идеализмом, о мире, выжить в котором помогает порой не сила, а искренность, простота и открытость.

Действие повести происходит в наше время в провинциальном маленьком городке. Героиня кажется наивной и простодушной, ее искренность вызывает насмешки одноклассников и недоумение взрослых. Но именно эти ее качества помогают ей быть «настоящей» — защищать справедливость, бороться за себя и за своих друзей.

---

Мы уже прошли анатомию человека. Светлана Павловна упирала в своих объяснениях на тычинки и пестики. Мальчишки, которых тогда еще не посылали строить бомбоубежище, спрашивали, куда именно — на тычинку или на пестик — надо надевать презерватив.

От генетики я ждала еще большего веселья. Но тут началось строительство военных объектов. Конечно, я заранее приготовила пару-тройку вопросов насчет того, каких нужно взять производителей, чтобы получить тех или других мальков, и представляла, как буду подробно расспрашивать училку, чтобы в конце концов выставить ее перед классом полной дурой. Но теперь я подозревала, что мои вопросы прозвучат скучно, как все, что звучит в пустоте, а должно звучать среди заинтересованных собеседников. Девчонки в аквариумистике ничего не понимали, а из мальчишек в классе оставляли только скучного Ваню Корнева. Его родители нарочно просили учителей не снимать его с уроков, потому что он будет учиться дальше.

Где и на кого он собирался учиться, про это я стеснялась у него спросить, но с ним мне было все же проще сидеть за партой, чем с нашими девчонками, которые все как одна становились поразительно похожими на «бэшек».

Светлана Павловна раскрывала потрепанный учебник и говорила прочесть от сих до сих, а потом еще вот здесь и вот здесь прочесть — а это вам, так и быть, не надо.

В классе она выглядела сникшей. Ее тяготила невозможность взять в руки тяпку или лопату, или хотя бы меленькими движениями пальчиков начать просеивать семена. И при этом, конечно, чтобы все вертелись вокруг нее, чтобы задавать полуиспуганные вопросы — так или не так. А вместо этого все знали, что все идет, как надо. Узоры на ногтях делались с каждым днем все замысловатей, не только на руках, но и на ногах, в открытых босоножках — и это в разгар зимы! — и ацетоном теперь была пропитана вся наша школа, готовая вот-вот разверзнуть чрево свое гигантским бомбоубежищем.

Сидеть нос к носу с кем-то и молчать неловко. Чтобы хоть как-то поддержать разговор, я попыталась рассказать Светлане Павловне и Ване, как мы с отцом выводим новые раскраски рыб. Но тут Светлана Павловна махнула рукой и, уткнувшись в наш журнал, расплакалась. Она сказала, что ничего не понимает в генетике. И во многом другом, что мы проходим на ее уроках, тоже мало понимает. Она любит только сажать цветы. Когда в ее руки попадают новые незнакомые семена, ее руки уже сами знают, что делать с ними, а про все другое надо читать в книгах, а книг она в свое время мало прочла.

Читайте, пока не мешают, говорит она нам. Вырастете — не так-то простобудет читать книги.

В дурящем аромате ацетона она рассказывает дикие вещи.

Вроде того, что ее мама бросала книги в печку. И тетради заодно. Там были даже чужие конспекты, которые она брала на время. Вот стыдно-то было потом! Как отдавать?

А все из-за того, что когда Светлана Павловна стала без отрыва от завода учиться в институте, она перестала работать на станке. Ее перевели в другое место, где было — в одну смену. Но там платили меньше денег. И ее мама хотела, чтобы все шло, как прежде.

— Но вы же были уже взрослой! — сказала я. — Почему вы не могли делать, что сами захотите?

Светлана Павловна берет меня за руку мокрой рукой.

— Какое там! Ты слышь, она и с мужем-то меня развела, мамка… Он зашитый у меня, больше не пьет…

— Как — зашитый? — спрашиваю я.

Умный Ваня покровительственно отвечает:

— Ну, что непонятного-то? Завязать мужик решил! Вот и зашился…

— Зашился, зашился! — кивает учительница. — Приходит ко мне, плачет. И я плачу. А мамка ему: иди мол, отсюда. Нету другого у Светки, и тебя ей не надобно.

— А вы что сама говорите? — пытаюсь я прояснить ситуацию.

— А что она-то, — перебивает меня умный Ваня Корнев. — Что она скажет? Ты посмотри на нее. Только и остается плакать, когда мамка дома.

— Так она всегда дома, — вздыхает Светлана Павловна. — Лежит она у меня. Я почему так быстро на ноги встала? Нельзя так, чтобы две бабы в доме — и обе в лежку лежат. Кто за нами обеими ходить-то будет?

«Вы поправились, когда нашлись семена! — могла бы сказать я. — Те, что от английских лордов!»

И это было бы чистой правдой. Но, конечно, я ни за что не скажу это вслух!

Я спрашиваю:

— А почему вы не поедете отсюда в Англию?

Учительница теряется, и сразу видно, какая она уже старая — как будто все морщинки становятся глубже от удивления. Даже те, которых было вовсе незаметно.

— В Англию? Куда, зачем?

— Как — зачем? Выращивать цветы…

— Ты дура, что ли? — спрашивает Ваня Корнев. — Говорят тебе, мамка у нее здесь. Лежит. И муж тоже… Приходит. Значит, нужен он ей.

— Нужен? — спрашиваю я.

— Конечно, нужен! — говорит Ваня. — Организм-то требует мужика.

— Требует?

— А как по-твоему?

Вот тогда я и задумалась по-настоящему об отношениях полов. Запах ацетона приобрел новый глубокий смысл. Так же как и то, что у всех девчонок теперь танцует под кофточками, стоит только ускорить шаг. У одной меня фигура оставалась детской, но мама говорила, что всему свое время — и мое время тоже когда-нибудь придет.

Все вдруг приобрело смысл! И то, что один раз, когда я опоздала на уроки, в коридоре меня перехватил Генсаныч.

— Ты еще встречаешься с учителями? — спросил он.

Напуганная, что мне попадет за опоздание, я не поняла его:

— Встречаюсь… Каждый день… Я ведь учусь здесь еще…

— Твой папка не обрадуется, когда узнает, — сказал Генсаныч.

— О чем? — спросила я его. — Что я опоздала?

— Ну, да ты артистка! — ответил он. — Что будем делать?

Я попыталась шмыгнуть мимо него. Он крепко схватил меня за локоть.

— После уроков дождись меня за школой. Где теплица. Только в саму теплицу не заходи. Там эта ведьма старая…

Через пару дней он караулил возле пустой учительской, когда физичка на уроке послала меня за мелом.

— Что будем делать, Рыбка? — спросил он.

Я растерялась. Откуда он знает, что в классе меня называют Рыбкой? И потом — я удивилась, что должна что-то делать вместе с ним.

— Надо быть послушной девочкой, — сказал Генсаныч. — Ты смотри. А то ведь мамка с папкой не обрадуются, если к вам придут.

— Кто придет? — спросила я.

— Ну, кто? — неопределенно сказал Генсаныч. — Найдутся… Кстати, как у вас идет торговля? Я знаю, что вы продаете рыбок.

— Об этом все знают, — сказала я. — Но мы все больше для себя разводим. Ради интереса. А что-то продаем, люди берут… Но грабить нас нет смысла. У нас на самом деле одни только рыбки…

Так мама всегда говорит знакомым. А что — все правильно говорит.

Потом я слышала, как она спрашивала у отца:

— Я не понимаю, что им от нас нужно. У нас ведь только рыбки. Я не понимаю, почему людям могут помешать аквариумные рыбки.

Отец кивал на меня, и мама замолкала. Как-то я попыталась спросить, кому на самом деле мешают аквариумные рыбки. И папа сердито сказал маме:

— Я тебя предупреждал.

А еще один раз, когда она в отчаянии спросила у него, что нужно каким-то людям от нас, он со злостью посоветовал ей выйти на балкон и покричать оттуда во весь голос, что у нас только аквариумные рыбки. Авось поможет.

Я не могла понять: поможет — в чем? Про это мне все равно не скажут.

Однажды наступило воскресенье, и папа сказал, что мы не будем больше ездить на колхозный рынок.

Тайные нити, все приводившие в движение — или останавливавшие то, что хотело двигаться — стали вдруг почти видимыми мне. Все, все приобрело свой смысл! И то, что маленькая женщина Катя Павлова учится теперь с «бэшками», и что красавица Таня Семенова пикируется до сих пор с когда-то неуклюжим, мужающим прямо на глазах и превращающимся чуть ли не в героя Голливуда Генкой Минаевым:

— Ты, Джомолунгма!

— А ты пик Коммунизма!

Маленький, крепкий, как молодой боровичок и всегда знавший, что делать, Сашка Бобров должен был пережидать с кислейшим видом их перепалки. Мог ли он сам претендовать хотя бы на звание какого-нибудь холмика в окрестной степи?

Однажды на перемене Бобров подошел ко мне и спросил, много ли у меня сейчас рыбок.

И в этом тоже был особый смысл.

Его было столько, что я и слова вымолвить не могла.

Родители заглядывали в аквариумы чаще, чем в мой школьный дневник. Мама твердила, что все рыбы — и те, что дохнут в стадии зародышей, и те, что выживают, еще сыграют свою роль. Они помогут мне когда-то в будущем не стоять в цехе за станком и не торговать с утра до ночи обувью на рынке. В рыбах, без сомнения, был свой, отдельный смысл. Но Бобров спрашивал о них вовсе не затем, чтоб все это узнать. С Бобровым мы не разговаривали к тому времени уже, наверно, целый год. Или еще больше. Он вообще мало с кем говорил, с тех пор, как Катю перевели к «бэшкам». И два смысла столкнулись теперь друг с другом.