Николай Горбачев - Ударная сила

• Название: Ударная сила
• Автор: Николай Горбачев
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1972

В романе раскрываются коренные изменения, какие произошли в послевоенные годы в Вооруженных Силах, в характерах и психологии людей, которым доверена новая сложная боевая техника.

Идут государственные испытания «Катуни» — ракетной системы. Всякому новому делу свойственны трудности, новое нелегко пробивает себе дорогу. В орбиту испытаний, которые проходят на полигоне и одновременно на головном объекте, включаются, естественно, конструкторы, военные (от маршала до солдата), журналисты... Участие в этих испытаниях, отношение ко всему происходящему и проявляет людей, определяет судьбы инженер-подполковника Фурашова, маршала артиллерии Янова, генералов Василина и Сергеева, главного конструктора Бутакова, журналиста Коськина-Рюмина и многих других.

---

— Петя, ну поцелуй... поцелуй меня!

...Потом, когда они сидели на траве, прислонившись спиной к шершавому, растрескавшемуся дубку — под ним трава была усеяна прошлогодними крепкими желудями и жесткими, словно жестяными, листьями, — он со смешком пересказал Варе тот свой сон.

— Моя покойная бабушка сказала бы: сон к высоким делам. Сделаешь ты, Петя, такое, что ахнешь... Это мое тебе предсказание.

— Да что ты, Варя, какие уж высокие дела!

— Сделаешь, сделаешь! — Она кокетливо взглянула на него, брови, тонкие, пологие, изогнулись дужками. — Смешно! Муж и жена, а встречаемся вот... — И повела головой.

— Скоро, Варя! Две недели каких-то.

Он не мог не видеть ее грусти, она болью отзывалась в нем, и Петр, взяв ее руки, перебирая прохладные пальцы, видел на них неотмытые пятнышки фиолетовых чернил и тогда-то проникновенно сказал, о чем думал: скоро они будут вместе, будут долго, бесконечно, как вот та лестница, без конца и краю, какую видел во сне, и все у них будет в согласии, в радости.

Туманное молоко обтекало радиатор, капот, скользило по ветровому стеклу, оставляя на нем тонкий налет, — «дворники» бесшумно смазывали его, лаково-прозрачная пленка оставалась на стекле. Сквозь нее Метельников вглядывался в бетонную мокрую дорогу, в живые клубы, налетавшие на машину. Бойков, склонив голову на плечо, убаюканный, спал, и Метельников подумал: хорошо, что он спит — одному покойнее, вольготнее и думается яснее, а дорогу он знает до каждой мелочи — изгиба, поворота, — на тренировках изучили весь маршрут. Подполковник Дремов гонял по схеме, требовал запомнить все назубок. Что ж, он понимает: сам потом с шоферами своего отделения штудировал — надо!

Свет от приборной доски рассеивался по кабине. У Бойкова во сне совсем детское лицо: смешно выпячены пересохшие губы (тоже на воздухе, в промозглой сырости колготился всю ночь!), между ними узенькая щелка, кажется, воздух посвистывает через нее, остановись мотор тягача — и явственно тот свист раздался бы в кабине; мочка уха малиновая, подбородок напряжен, в мелких ямочках, и от этого на лице в рассеянном свете словно бы обиженно-горестное выражение... Лейтенант. А так — молодой, двадцать, как и ему, Метельникову, вот только в каком месяце родился, неизвестно, глядишь, он, Метельников, еще и старше. А главное, теперь женат, семейный человек, значит, и серьезнее, солиднее, и в руках у него баранка — ответственности больше. Это уж точно! Ракетный поезд: позади тягача на полуприцепе — ракета.

Метельников улыбнулся про себя: пусть поспит, вернее, поборется со сном! Скоро поворот, потом будет мост — первый опорный рубеж маршрута. Тогда и разбудит лейтенанта, тот передаст по рации — она вот в кабине, у ног Бойкова, посвечивает красными глазками да белым кругом шкалы подстройки: мол, миновали опорный рубеж номер один. А дальше — второй, третий... Сдадут ракеты, их проверят, заполнят формуляры — и обратно, домой. Завтра воскресенье, завтра, он знает, дадут увольнительную, и они с Варей проведут вместе целый день!

Он живо, как наяву, представил: у сельсовета его обязательно встретит председатель, в неизменной косоворотке, свободной, отстиранной и наглаженной, майор запаса, командир дивизиона, и неизменно спросит: «Как служба, сержант Метельников?» И хотя вопрос этот повторяется всякий раз без каких-либо вариаций, правда, раньше вместо «сержант» звучало «солдат» — только и всего, но такое постоянство председателя, его вопрос не коробят Метельникова: с уважительной интонацией спрашивает. А в прошлый раз он спросил: «Так что — считанные дни остались? Ждем, примем как своего, родного. Мужчин, брат, раз-два — и обчелся!»

Председатель — человек уважаемый в Акулино, и он, Метельников, многим ему обязан, и, конечно же, никуда он отсюда не тронется. Да и что там — под Одессой, на Черноморье? После смерти матери с теми местами его теперь ничто не связывает. А тут — Варя, еще недавно Калинаева, а сейчас Метельникова. Да и подполковник Фурашов. Отец был рядом с ним, даже спас ему жизнь — как все удивительно совпало...

Эти размышления, приходя на ум, будоражили и волновали его, будто все происходило не когда-то давно, а имело прямое отношение к нему теперь, и в полутемноте кабины перед глазами вставали то председатель в полотняном костюме, то подполковник Фурашов, то отец — каким он помнился, молодым, сильным. Но над всем этим, захватывая все, оттесняя все, вставала Варя — как и что она говорила вчера, неделю, даже месяц назад, как держала голову и встряхивала тяжелой косой, как пленительно и стыдливо-скромно получалось у нее все... Чувства переполняли его, жили, разрастаясь неотступно. И то восторженное, щемяще-радостное рождалось в нем, жило в нем. И от полноты чувств он — безголосый, чего стыдился обычно, — запел бы, не будь рядом лейтенанта Бойкова. Верно, ему, Петру Метельникову, все под силу, все он может, на все он способен, и, возможно, пусть смешно, но права Варя, — способен и на те «высокие дела»...

Поворот он, кажется, раньше ощутил, потом уже увидел окраек круто закруглявшейся дороги, — тут высокий откос, тускло-глянцевитый, будто луженый, бетон скользок, как лед. Метельников сбросил газ, машина послушно и плавно, кренясь на левый бок, пошла на заворот. Бойков сонно качнулся по спинке сиденья, фуражка на вяло откинутой голове чуть съехала, на лакированном козырьке — отражение лампочек от приборной доски.

Машина выправилась, впереди прямой путь. Метельников, переведя дыхание, успокаиваясь, слегка расслабил руки и ноги, улыбнулся, вспомнив прерванные размышления, увидев свою улыбку в стекле приборной доски, тут же, устыдившись ее, занял на сиденье положение поудобнее. И вдруг почувствовал спиной, руками, сжимавшими гладко полированную баранку, как упруго дернулся тягач, как повело сзади полуприцеп с ракетой. Еще не сознавая, что бы это значило, Метельников автоматически снял ногу с педали газа, медленно, осторожно притормаживая ножным тормозом, подвернул тягач к окрайку бетонки.

Распахнув дверцу, спрыгнул на мокрый бетон, мельком отметил: рассвет точно бы просочился с трудом сквозь туманную мглу. Высоко, холмом, темнел над прицепом брезент, натянутый ребрами дуг, и Метельникову бросилось в глаза: полуприцеп накренился.

Он обежал поезд с ракетой. То, что представилось глазам, заставило его рвануться к задним скатам полуприцепа: они сползли к краю бровки — травянистый крутой скос обрывался прямо из-под скатов. Еще секунда-другая, скаты скользнут на мокрую, вылизанную туманом траву откоса, и тогда... Тогда кубарем полетит полуприцеп, вместе с ним ракета. Метельникова точно бы обожгло. Всем существом он ощутил грозную опасность, сокрытую, затаившуюся в стремительной форме полуприцепа, теперь накрененного, в могучей ракете, спрятанной под темнеющим в высоте брезентом. Скаты сползали с гребня медленно, словно нехотя...

Бежать в кабину, что-то найти, подложить? Да, да, подложить! Он увидел впереди по бровке груду плоских камней: строители ремонтировали дорогу, выворотили камни из бровки.

Он подхватил крайний, остроуглый, бросился назад, кинул его под скаты, наклонился, чтобы приладить. В это мгновение ни испуга, ни сомнения Метельников не испытывал, лишь жило в сознании: остановить!

Пружинисто, до явственного звона в позвоночнике он напрягся, но вдруг сапоги, врезавшиеся в крутой откос, поросший мокрой травой, скользнули, поехали... Холодея в испуге — камень не подложен, и скаты сползают с бровки, — забыв обо всем, где он и что он, забыв о том, что впереди колонна, а позади должен быть замыкающий газик капитана Овчинникова; забыв, что в кабине работающего на малых оборотах тягача лейтенант Бойков и ему можно крикнуть, позвать его, — забыв обо всем этом, видя лишь перед собой глыбу мокрых скатов, ощущая нависшую обвальную стену, эту громадину полуприцепа с ракетой, Метельников воспаленно, с прерывистым дыханием, уже лежа, ударил ребром сапог, отыскивая упор на травянистом откосе.

Ноги опять скользнули. Метельников в судорожной торопливости раз-другой перехватил пальцами по рубчатому протектору надвинувшихся скатов, пытаясь изловчиться, вывернуться. Но перенапряженное, негибкое тело было уже трудно удержать, и в следующий миг Метельников, крикнув наконец: «Товарищ лейтенант!» — ощутил одновременно удар о землю правым боком, сдавливающую тяжесть, дикую боль... В багровой пелене перед глазами забегали, хаотично мешаясь, золотистые искры, на миг показалось: только эти удар, боль, перехваченное, остановившееся дыхание и жар остались от всего. И в замутневшем сознании, отлетая куда-то в пропасть, мелькнуло последнее: «Скат, скат...»

 

Стылая влага шла от земли, подбиралась щекотно к пахам, живым холодком скользила по бугорчатым губам, обжигала розовую слизь ноздрей, когда лось втягивал с силой воздух. Челюсти вожака двигались, перетирали горькую осиновую жвачку — белопенная слюна хлопьями слетала в траву, в рыхлый, прелый валежник. По плоско-округлому крупу пробегала нервная дрожь, скатывалась к вжатому обрубку-хвосту, к ногам, и весь он, вожак, со вскинутой головой, казался изваянием, слитым с кустом мокрой, слезящейся безлистой ветлы, — лишь лопатки ушей бесшумно поигрывали в чутком напряжении да встряхивалась борода...