Николай Горбачев - Ударная сила

• Название: Ударная сила
• Автор: Николай Горбачев
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1972

В романе раскрываются коренные изменения, какие произошли в послевоенные годы в Вооруженных Силах, в характерах и психологии людей, которым доверена новая сложная боевая техника.

Идут государственные испытания «Катуни» — ракетной системы. Всякому новому делу свойственны трудности, новое нелегко пробивает себе дорогу. В орбиту испытаний, которые проходят на полигоне и одновременно на головном объекте, включаются, естественно, конструкторы, военные (от маршала до солдата), журналисты... Участие в этих испытаниях, отношение ко всему происходящему и проявляет людей, определяет судьбы инженер-подполковника Фурашова, маршала артиллерии Янова, генералов Василина и Сергеева, главного конструктора Бутакова, журналиста Коськина-Рюмина и многих других.

---

— Начнем, товарищи, заседание. — Он сделал паузу, вскинул голову: — Нам предстоит обсудить результаты летных испытаний «Катуни», принять решение о переходе к окончательному этапу госиспытаний, как предлагает сторона Главного конструктора... Пожалуйста! — Покрутил головой, отыскивая кого-то, сказал: — Слово имеет инженер-полковник Задорогин.

Задорогин поднялся — чист и выбрит, прокуренным голосом начал говорить, похрипывая на низких тонах...

Янов не глядел на Задорогина, вертел в пальцах остро отточенный карандаш, и метелочки взъерошенно торчащих бровей то сходились к переносице, то всползали вверх: ему все было ясно, отчет он накануне изучил детально. Задорогин докладывал толково, по существу, и было понятно, что решение придется принимать положительное — дело большое, важное. Но какая-то залихватскость, мажорность, то и дело проскальзывавшие в словах Задорогина: «Катунь» доказала», «высокие параметры», «успешное решение» — зачем они? Только раздражают и затеняют объективную суть. «Не на симпозиуме по изящной словесности, — думал Янов. — Или не понимает остроты момента: обстановка-то требует мужественной сдержанности!» Он, Янов, знает цену всем этим соглашениям, поездкам, тайным визитам Черчиллей, Эйзенхауэров...

Утром дежурный генерал, моложавый, смуглый, со Звездой Героя, докладывая ему, Янову, о появлении двух новых баз, новых «паучьих гнезд», с тревожным недоумением, будто еще не веря своим же выводам, сказал: «Кольцо замыкают, товарищ маршал!» Что ж, теперь и другим, не только ему, Янову, начинает открываться закономерность размещения «паучьих гнезд» — окружить кольцом баз, затянуть петлю вокруг нашей Родины... И какая тут мажорность, к чему она?

Или к твоему раздражению примешивается другое, личное? Опять хуже Ольге Павловне. Утром лишь по шевелению губ — точно высушенно-глиняных, непослушных — догадался: просит, чтоб вызвал сына Аркадия... Сердце заломило от сострадания, когда увидел: крупная, будто горошина, скатилась по ее виску слеза, оставив мокрую дорожку. Мысли о конце?.. Вчера был консилиум, врачи сказали: долго, но вылечим... Долго! Уже три года лежит... Паралич. А Аркадия, теперь майора, вызвать нелегко: не ближний свет — Дальний Восток...

Перед Бутаковым лежал листок чистой бумаги. Остро отточенный граненый карандаш скользил в руке автоматически, черточки, штришки, завитки ложились на бумагу. Слушал Борис Силыч полковника рассеянно: он, как и Янов, накануне получил протокол рабочей комиссии и знал: что бы ни толковал теперь словоохотливый, милейший Задорогин, решение будет принято. Как говорится, «воленс-ноленс», а «Катунь» свое доказала не только на головном объекте, но и в Кара-Суе. На полигоне все введено, втиснуто в допуски тактико-технического задания, и для него, Главного конструктора, «Катунь», по существу, уже отрезанный ломоть. Кончились дни и ночи бдения возле аппаратуры, опостылевшие рыбные консервы, «слепое» движение от незнания к знанию...

Конечно, кое-кто наверняка думает; Бутаков подгоняет «Катунь», подстегивает, возможно, кто-то усматривает корысть. Возможно... Но он не только человек ученый, он еще и государственный человек и должен руководствоваться реальной обстановкой, рассматривать явления и события с позиции исторических категорий... Вот, например, категорий необходимости и достаточности. Да, он не только помнит те слова министра Звягинцева, сказанные им, когда они вышли после заседания Совмина: «Катунь» нужна быстрее», — помнит, как спустя несколько дней в уютном, простом, располагающем, как и сам хозяин, кабинете Звягинцева они пили чай из тонких стаканов в ажурных подстаканниках; позванивал по-комариному никелированный самовар, и Звягинцев развивал прежнюю мысль о «Катуни»... Но он, Бутаков, и сам понимает, видит, как складывается в мире ситуация. И тут совершенно очевидна  н е о б х о д и м о с т ь  скорейшего введения в действие «Катуни». А  д о с т а т о ч н о с т ь? Она тоже удовлетворяется: вероятность сбития цели примерно двумя ракетами не предел, но показатель высокий. Отрицать это трудно. Так что «Катунь» — та самая нужная и важная синица в руке...

А как ученый, он уже делает новый и необходимый шаг вперед на бесконечном пути познания; да, его не станет, но по его пути будут все равно идти другие, его ученики, вот такие, как Умнов. И несть им числа: встают все новые и новые. Другие. Еще другие... Он покосился на генерала Василина и, припомнив прошлогодний вечер у него на даче, внутренне усмехнулся: сколько с тех пор разбилось в прах неоправданных, призрачных надежд! Хотя бы с «Сатурном», с пророчествами относительно «Катуни»... Что ж, все естественно и закономерно. Вчера этот рассеянный меланхолик Дикорский выдал, наконец, расчеты по системе «дальней руки», — его, Бутакова, новой «боли», новой заботы. Результаты обнадеживающие. Еще усилие, совсем малое, — и можно входить с предложением перед военными, входить в Правительство.

«Дальняя рука»! Так он назвал ее для себя, в шутку, может, даже с иронией. Но смысл и суть это название, пожалуй, отражает достаточно точно: встречать воздушные цели как можно дальше, иметь для этого «дальнюю руку»... Он прав: через четыре-пять лет можно ждать, что противоядием, противооружием для «Катуни» станут тоже ракеты — да, ракеты. Их будут нести самолеты-ракетоносцы, они станут приближаться на расстояние, до которого не достанут ракеты «Катуни», и ракетоносцы, пустив ракеты, будут уходить безнаказанными. Он представил это отчетливо, словно реальную, живую картину, видел армады самолетов, слышал их гул... И совсем забывал, что это лишь картина, вызванная воображением, что ничего этого нет и он всего-навсего в тиши домашнего кабинета или в уютной комнатке в КБ.

Отступало, исчезало видение... Да, он вступил в бесконечную пору свершений: за «Катунью» — «дальняя рука», а за ней... Что за ней, он пока не способен представить во всех тонкостях, но он не может, не должен проиграть: ему верят, на него надеются, от него, может, зависят судьбы людей, государства.

И вновь Борис Силыч потаенно, про себя улыбнулся утвердившемуся в нем радостному удовлетворению. И тотчас на листке, лежавшем перед ним, увидел: давно рисовал какие-то фигурки, вернее, головы. Получались не то чертики, не то кошки: остроухие, пучеглазые... А брови — странно — вроде человечьи: короткие кустики, один взлетел вверх, другой опустился вниз. Рожицы хитрые. По бровям — что-то схожее с Яновым — тоже одна поднята, другая опущена. Ну вот, еще не хватало Янову узреть подобное «художество», да и Звягинцеву, министру, — рядом сидит, — Главный, мол, в чем упражняется! Свернул листок, ногтем провел по сгибу — тонко, четко, как лезвие. Еще согнул...

Руки Василина лежали ладонями на папке; тисненая мягкая кожа словно бы излучала ровное, чуть ощутимое тепло, и оно входило через ладони, растекалось успокоительно, и Михаил Антонович чувствовал бы себя совсем расслабленно, тоже успокоенно, если бы не какая-то встречная раздражительная волна. Он понимал; откуда она: слова этого полковника Задорогина нет-нет да и задевали по самой кромке души, как по ране... «Ишь, циркачи! Им все ясно! Они уже всего достигли этой «Катунью»! А старый тюфяк Модест Петрович сидит, будто икона. Как же, сложил лапки! Сдал свое КБ, теперь консультант, член Совета, короче — в «райскую команду» подался! Не-ет, я посмотрю еще на вашу «Катунь»!»

Алексей Фурашов склонился, не желая встретиться взглядом с Василиным; черт знает, что еще будет, как еще все обернется? Не очень вслушиваясь в смысл задорогинской речи, он думал рассеянно, перед глазами возникали девочки, Валя... Вновь со щемящей остротой подумал: «А почему... почему она торопилась, скоропалительно отправила детей? Неужели... опять?.. И не хочет, чтоб стали свидетелями?»

И тут... выступать? Надо выступать. Хорошо, что Сергей Умнов здесь, — посмотрим, как поведет себя. И сразу — домой, в Егоровск, не задерживаясь в Москве. Даже не заезжая в институт, на Пироговскую, — потом специально приедет, тогда и посоветуется с главврачом...

Между тем Задорогин закруглялся:

— Я отдаю себе отчет, что скажу высокие и, может, не соответствующие обстановке слова, но... «Катунь» — предвозвестница новой технической эры, несоизмеримая с прошлым ступень в нашем вооружении, и ею, «Катунью», ученые, инженеры, наша промышленность доказали: им по плечу самые сложные современные технические задачи... Все, товарищ маршал.

Взглянув на Янова, Задорогин ощутил: под кожей лица подергивались, сокращаясь, жилки мускулов, — кажется, стал замечать у себя подобное вот после той «пушечной эпопеи». Подумал: и у Янова какая была шевелюра! Теперь лишь скобочка. Седеющая...

Янов потер эту скобочку и, оживляясь, словно появилась наконец возможность поразмяться — на стульях тоже зашевелились, начали оглядываться, — с ворчливой добродушностью сказал:

— Ладно, ладно, учтем ваше заявление! Захвалили — дальше некуда! — Вскинул тяжелые веки, засветилась усмешка. — Давайте, товарищи, по существу... Кто готов?