Журнал «Новый Мир» - Новый Мир. № 11, 2000

• Название: Новый Мир. № 11, 2000
• Автор: Журнал «Новый Мир»
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Маралы, стремительно уносившиеся весной в чащу от малейшего шороха, уходившие в безопасные гольцы летом, чтобы не поранить нежные еще рога, преследуемые волком, человеком и другими врагами, сегодня поют свою гордую песню, во всеуслышание объявляют: я здесь, иди и сражайся со мной.

Да, сильно чувствуется влияние Дона Хуана на образ моих мыслей, но на самом деле действительно красиво, когда ночь начинается такой увертюрой. Я делаю трубу из полого стебля балтыргана и с силой втягиваю через нее воздух. Главное — настроение. В плавных, мелодичных звуках нужно передать сдерживаемую ярость. Мощные звериные легкие всегда выдувают воздух немного сильнее, чем надо, и получается чуть сипящий металлический оттенок.

Я еще не отнял абыргу от губ, а мне уже ответили, потом откликнулся противоположный склон хрипло и низко — наверное, огромный бычара с восемью-девятью отростками на каждом роге. Я протрубил еще раз, а потом, изломав абыргу, закинул ее подальше в кусты, — говорят, если не уничтожишь, то на ней станут играть черти. Дудел-то я сейчас просто так, для души, если бы и подманил марала, то все равно в темноте не различил бы мушки.

До избы добираюсь почти на ощупь, пару раз заваливаюсь через колодины.

В избушке тепло, на нарах брошены подседельники и потники, и мы раскидываем на троих в дурачка.

На следующий день мы с Юркой пилим двуручкой дрова на зиму.

— Сегодня вверх по ручью пойду пройдусь. Вот эту сухару раскряжуем, перетащим к избушке, и пойду. Может, бычишку или свиней увижу. — Юрчик становится на колени, чтобы ловчее было пилить. — А то мясо сейчас не помешало бы.

— А я, наверное, к скалам поднимусь. Колька говорил, они там бунов видели.

— Тебе-то какого хрена на скалы карабкаться? Алтынайка вон уже устала ждать. На нее и карабкайся. Я, можно сказать, специально ухожу — их одних оставляю, а он — на скалы. Ну ты, Илюха, жесточайший мужичара. Девчонка, японский бог, за ним на коне по всей тайге ездит, а он ни ухом ни рылом не ведет.

— Слушай, Юрчик, ты, конечно, очень деликатный, но я уж сам разберусь, вести мне рылом или не вести. И потом, не тащил же я ее в тайгу на аркане.

Надо было все-таки не брать ее с собой. А то уже действительно в глаза ей глядеть неудобно. Напряг какой-то создается, когда видишь, как она терпеливо, почти равнодушно ждет. А с другой стороны, каждый делает то, что считает нужным. Решила ехать — и поехала.

Нет, ну, Юрка интересный человек, думает, что я в избушке буду сидеть, пока он зверя выслеживает. Я виноват, что ли, что мне на скалы интереснее? Да и кастанедство мое пострадает, если останусь. Я же энергию накапливаю для проникновения в непознанное, а с женщиной расход один — что в деньгах, что в энергии. Хочется, конечно, иногда спихнуть хозяйство на кого-нибудь и умотать в лес на всю зиму, так чтобы домой только за продуктишками прибегать. Но летом огород связывает по рукам и ногам, зимой корова. Колькина Татьяна доит, конечно, пока я в лесу, но ей ведь тоже своих дел хватает. Иногда представлю, что Алтынай ведет хозяйство, и сразу как будто горизонты новые открываются. Так что искушение большое, но все-таки собственный опыт и сам Карлос Кастанеда подсказывают мне не делать ошибки.

Цепляю зубьями пилы по пальцам. Вот, блин, поменьше надо глупым раздумьям предаваться, от них один вред. Как сложится — так сложится.

— Вот как, допустим, с ней разговаривать? Она же молчаливая как пень. Вот ты, например, о чем с Эркелей разговариваешь?

— Да на хрен мне сто лет не стараканилось с ней разговаривать! И слава Богу, что молчит. Я сам не знаю, о чем стал бы говорить. Знаешь, что я думаю? Не думаю даже, а точно знаю: если бы моя мать не была такая болтливая, то отец дольше бы прожил.

Ну, Юрка — кадр. Разговаривать с женой не хочет, чтобы красивая была — не хочет, это еще зимой говорил. Ему, говорит, стыдно было бы с красивой по улицам ходить. Так зачем она ему нужна тогда? И ведь главное — ревнует ее и на руках носит!

А, ладно, надоело пилить, работа не волк, потом доделаем. Я отряхиваю опилки с колен и иду поить коней и перевязывать их на новое место.

От Юрчика выстрелов не слышно, а я высадил пять пуль по маралам, но только все мимо. Бунов и в помине нет, одни маральи да медвежьи следы на склоне. Белка моя сбежала куда-то.

Пока лез наверх — взопрел, пить захотелось, а теперь на ветру продувает. Наверху всегда ветер, даже на закате, зато панорама открывается — загляденье.

Золотой Алтай. Действительно золотой. Солнечно все время и как-то празднично на душе. Тут древняя граница Великой Степи и Сибирской тайги. Провожают всадника мертвыми глазами покосившиеся вдоль троп каменные бабы. На диких, продуваемых вечным ветром местах стоят курганы. Им две с половиной тысячи лет. На восток от них уходят врытые в землю камни — сколько камней, столько врагов пало от руки богатырей.

Здесь, на Алтае, самое то место, чтобы Кастанедой заниматься — после бессмысленно потраченных в Москве лет. После тоскливо уходящих дней, которые не хотели уходить и тащили меня за собой. Под конец я перестал сопротивляться и со злорадством смотрел на себя, размышляя, каким жалким существом становится сдавшийся человек. Мне просто повезло, когда я случайно вывалился из этой колеи и оказался на Алтае.

Да, я сейчас живу без прописки, без жены, вдалеке от родственников и знакомых, помнящих, каким я был отвратительным и беспомощным. Я свободен. Могу делать все, что угодно, не оглядываясь ни на кого, меня окружают люди, еще не составившие обо мне окончательного мнения. Я творю свою собственную историю весело и с удовольствием, рассказываю небылицы про прежнюю жизнь.

Я никому не доверяю и делаю все сам, постепенно избавляясь от привычки ждать помощи. Я стал меньше думать, просто делаю быстро и правильно. Когда лошадь начинает дурить под тобой, нет времени для ненужных спекуляций, не успеваешь рефлексировать, если раненый зверь повернулся и бежит в твою сторону.

Только вот с Алтынайкой трудно прийти к окончательному решению. Жить с женщиной, не испытывая никакой к ней привязанности, тяжело, это мы уже проходили, а привяжешься — «хрен на пятаки порубишь», по Колькиному выражению. Меня вдруг пугает мысль о ребенке, это мне как-то и в голову не приходило. А ведь может и такое быть — у Юрки с Эркелейкой уже больше месяца малышу. Да и упражнения мои ежедневные накроются, если вместе жить.

Нет, тут и речи быть не может, думать даже нечего. Вообще спускаться пора вниз, на ветру закоченел уже. Может, по пути еще и маралишка попадется, они тут на склоне все истоптали, и лежек много.

Где Белка? Увязалась, что ли, за кабарожкой или падаль нашла какую-нибудь? Но с Алтынай точно вопрос закрыт, решено. Я дураком был, еще сомневался: брать, не брать. Даже думать нечего. Все.

Белка дожидается меня у избушки. Юрка еще, как назло, не вернулся, мне теперь с Алтынай наедине куковать. Надо было еще немного походить, но я уж и так ждал, пока солнце за гору упадет.

— Что, Алтынай, есть чаек? — Я стягиваю сапоги и закуриваю.

Она уже раздувает угли в костре. Чем занималась целый день? У огня на тагане полный котел с кашей, спальники провялены на солнышке, лошади перевязаны, а у самой волосы мокрые, голову, что ли, успела помыть? Я тоже сначала возил с собой в лес зубную щетку, но давно уже бросил, про бритвенный станок и не говорю. Но голову мыть — это вообще что-то! Я провожу рукой по заросшей щеке и пугливо оглядываюсь на девушку — вдруг заметила, еще подумает чего-нибудь не то.

Босой иду за потником, брошенным на просушку на улице, непривычные подошвы ног чувствуют каждую иголочку. Устраиваюсь у костра и принимаю кружку с чаем. Алтынай — напротив, глядит на меня сквозь дым и щелкает кедровые орешки. Почему она все время что-то лузгает, жует лиственничную смолу, а то покусывает прядку собственных волос или пальцы? Раздражает же. Чай тоже какой-то дурацкий, веником пахнет, поди, варила по алтайскому обычаю пять часов.

— Вы стреляли? — Уголки глаз немного щурятся, от дыма, наверное.

— Мен адаргам. — Я немного пижоню и говорю по-алтайски. — Онда эки сыгын коргом. Менде коомой октор. Jурка атпас ба? — Интересно, правильно перевел или нет? Свалил охотничью неудачу на плохие патроны.

— Юрку не слышал. Кушайте. — Алтынай расчесывает тяжелые волосы, в руке откуда-то зеркальце, она очень серьезна, потому что рассматривает свое отражение.

Тень поднимается по нашему склону выше и выше, только вершина еще освещена красноватым вечерним светом. А Юрка все не идет.

Перед глазами на фоне неба плавают прозрачные пузырьки. Если прямо на них глядеть, то незаметно, а чуть в сторону — более-менее отчетливо видно. Это как понимать — от усталости, что ли, или непознанное начинается? А на Алтынай посмотришь, кажется, у нее уже все познанное — и плохое, и хорошее, взгляд спокойный-спокойный, немного грустный. Поговорить бы с ней по душам, откинуться на спину, глядеть на небо и потихоньку так разговаривать.