Журнал «Новый Мир» - Новый Мир. № 10, 2000

• Название: Новый Мир. № 10, 2000
• Автор: Журнал «Новый Мир»
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал

---

Алексей Слаповский

Второе чтение

Вместо романа

Есть очень домашние книги: мы помним их чуть ли не с рождения, они стоят все в том же шкафу, на тех же полках — много лет. У одного из моих друзей таковы тридцать томов Горького. Почитывать он их начал еще в детстве, серьезно читать — в юности, а потом, не имея пополнения в маленькой своей библиотеке из-за отсутствия денег, перечитывал не раз и не два. Возможно, он один из лучших специалистов по Горькому в стране. Как читатель, а не филолог. И читатель умный. Горького он полагает писателем если не великим, то очень большим. Тут ведь — по-милому хорош. Он расположен к этим синим томам, они уютны ему, он дружески находит в них многое, что другой, даже и профессиональный, читатель в первом чтении (или во втором, стремительном — с целью) не заметит. И когда он цитирует что-либо наизусть из прозы Горького или — особенно часто — из его пьес, я поневоле внимательно вслушиваюсь и думаю, что в своем достаточно прохладном отношении к замечательному пролетарскому писателю не так уж и справедлив. Не взяться ли на досуге? Впрочем, «В людях», «На дне», очерк о Льве Толстом и без перечитывания считаю произведениями превосходными.

Меня вообще легко разлакомить: услышал, например, восторги другого мною уважаемого человека по поводу перечитанного им Василия Шукшина, взялся с ожиданием и сам. Не за все, конечно. «Любавиных», как и когда-то, чуть тронул — и отложил. «Я пришел дать вам волю» — тоже. Слишком помню свое первое и крепкое неприятие истерично кающегося народолюбивого кровопивца. Но вот — рассказы. И тут сплошь и рядом подстерегало разочарование. Досада: лучше б не перечитывать. Социальность проклятая оставила многие из них там, в том времени. Монотонная чудаковатость жизнелюбивых «чудиков», однозначность красномордых начальников, продавцов, бригадиров… Не знаю… Вдруг споткнулся, обрадовался: очень интересно! А рассказ имеет подзаголовок: «шутка». Значит, автор сам почувствовал: непривычное что-то. Или редакторы подстраховались. Шутки же, которые заведомо шутейны, — «До третьих петухов», «А поутру они проснулись» и проч. — не развеселили. На месте заманчивых двойных смыслов увиделся опять-таки социальный подтекст. Результат: убежденный ранее, что Шукшин, во-первых, писатель, а во-вторых, режиссер и актер, я сейчас склонен думать: нет, в кино интересней получилось. Сошлось многое: лицо, голос, слова, характер. Личность, не обуженная литературной «проблематикой». (Впрочем, делить на ипостаси, конечно, нельзя.)

Не новость: не мне одному эти вторые (третьи, четвертые) чтения приносят немало огорчений, но немало и радостей. А перечитывают многие; новых авторов никто (или почти никто) не знает. Литературные журналы практически недоступны, книги современных российских писателей выходят мизерными тиражами. В домах появляется литература чаще всего лоточная. Покупаются покетбуки с криминалом и эротикой, лечебники, эзотерика, несколько модных авторов-беллетристов.

Поэтому домашние старенькие библиотеки и прививают вкус и привычку ко второму чтению. И это дело, в общем-то, хорошее. Не взаглот и взахлеб, как бывало в шестидесятые (полуслепые машинописные копии, по ночам), семидесятые («Наш современник», смелость народная), восьмидесятые и девяностые («возвращенные» и новоявленные). Этот захлеб и заглот, кстати, тоже поверяется перечитыванием. Я при переезде на другую квартиру долго разбирал старые комплекты журналов (на 200 рубликов-с выписывали при зарплате 140–160 — в пору, когда деревья были большими, а рубль рублем), решая, что делать с теми, которые держал из-за текстов, а тексты давно уже имею в книгах. И невольно зачитывался чем-нибудь. Тот же «Современник». Пробуждение героев Распутина на Матере, в тумане, когда не поймут они, живы или уже в раю, — хорошее место. «Привычное дело», увлекшись, так и прочел от первой до последней строки. От «Усвятских шлемоносцев» трудно оторваться: ритм завораживает. «Царь-рыба» как хороша! — чумазые эти детишки у котлов с ухой, плоды хмельной любви один раз в год пирующей северянки, приговорка их: «Не уси усёного!» — замечательно…

Много и не замечательного, и на тех же страницах или соседних, но не хочу об этом.

Но чтобы кто-то сейчас сейчасного, извините за выражение, современного автора перечитывал — не слыхано и не видано этого. Даже если читатель его считает неплохим, даже если и вообще замечательным. Но… Как-то не утвердилось еще повсеместно, что он действительно замечательный. Не ошибаюсь ли я, думает читатель? Не потрачу ли время зря, доверившись обманчивому первому удовольствию?

Я и сам такой. Исключение: стихи перечитываю, которые люблю, независимо от того, в каком времени автор. Включая тех поэтов (обоего полу), которых знаю лично.

Прозу же — боюсь. Дурная закономерность: что нравилось в первом чтении (привычно азартном: это уже в крови), во втором — уже не так. Уже не проскакиваешь некоторые фрагменты (иногда довольно длинные) — потому что энергия словесной стихии (что ценю, может, более всего) тянет дальше и дальше, а останавливаешься и с горечью понимаешь: пустоват фрагмент, необязателен, на вырез просится. Как говорит один знакомый мой компьютерщик: «Делитировать бы это!» (Кнопочка «Delete» на клавиатуре, как всем известно: «уничтожить, убрать».) Я имею в виду чтение абсолютно вольное, а не редакторское; когда я работал в «Волге», перечитывать по два-три раза было обычной обязанностью. С целью. С мыслью: достойно ли журнала? И правило было общее: рукопись, не понравившаяся сразу, по горячему взгляду, в чтении производственном — чтоб решить участь — нравилась еще меньше, рукопись же понравившаяся нравилась еще больше.

Исключения радуют. И подтверждают давнюю мысль: хорошего автора один раз читать нельзя. Валерий Володин, например, с первого раза для кого-то вообще непрочитываем. Андрей Дмитриев, перечитанный, не кажется таким «густым» (это некоторых по первости пугает), а если словам иногда тесно, то мыслям известно что.

Раз, два — и обчелся? Да нет, просто раздражает обязаловка триад, горячих пятерок и десяток. Не хит-парад.

На самом деле радостей и при первом чтении не так уж много, поэтому, когда что-то понравится, звонишь об этом где только можешь. Из последних примеров: «Ланч»[7] Марины Палей. Очень понравилось. На всех углах хвалил. Но когда предложили написать несколько строк («Писатель о писателе» называется), второго чтения убоялся. Вдруг, как это было уже, не так понравится или вообще разонравится? Дело опасное.

К тому же с этой повестью у меня связана совсем другая история, которая вроде ко всему вышеизложенному имеет весьма отдаленное отношение, но не будь этой истории, то и вышеизложенное не появилось бы.

Герой «Ланча» в букинистическом магазине находит книгу, которую он «сам бы хотел написать». Текст книги приводится.

Мне же, когда я читал Марину Палей, показалось, что она сумела написать то, что я хотел. И теперь уже не важно, обоснованным было это ощущение или нет. Само возникновение его важней обоснованности. Мне показалось даже, что в «Ланче» есть воплощение того, о чем в упомянутом уже очерке Горького Толстой с усмешкой мечтал (цитирую по памяти): «А я о женщинах всю правду перед смертью скажу. Скажу, прыгну в гроб и захлопнусь крышкой: достань меня тогда!»

Сейчас-то мне думается, что в «Ланче» правда эта бытовая (у героя, не у автора), да и не в ней одной дело.

Дело — для меня — в совпадениях. Почти одновременно прочитал я повесть Володина «Исчезнувший» (подзаголовок: «Повесть о настоящем человеке»)[8]. И опять увидел то, о чем хотел написать — и, собственно, пишу уже.

Тут бы успокоиться. Ведь ясно, что у всех — так, да не так. О том, да по-другому. Но тут еще одно совпадение. За обедом я читаю. И, как правило, никогда — новое. Плохо ли это новое, хорошо ли — волнует слишком, лишает обеденного благодушия. Я беру обычно читаное-перечитаное, знаемое почти наизусть, что попадется. И вот попался Достоевский. «Братья Карамазовы». Скажете: однако! А чего однако-то? Ужасающая норма человеческой психики: общение с одним и тем же произведением искусства начинается с катарсиса, продолжается тем, что называют «эстетическим наслаждением», а кончиться может смирным удовольствием. Довольством даже. Не только по себе сужу: слышал человека, который со смущением признался, что «Архипелаг ГУЛАГ», из-за которого он когда-то уснуть не мог, перечитывает теперь на ночь с удовольствием и умиротворением. С аппетитом то есть. Каково?

Но на этот раз я аппетита был лишен. Потому что и в «Братьях Карамазовых» увидел то, о чем сам пишу. И это даже смешно. Это все равно, что, имея от рожденья, к примеру, бородавку под носом, взглянуть однажды в зеркало, будучи сорокалетним, и изумиться: «А не бородавка ли у меня под носом?»

…А то, что я писал, мыслилось романом. Имя было дадено. Сначала одно, потом другое, окончательное. Оно на обложке «Нового мира» постыдно заявляло о себе. «А В ЭТО ВРЕМЯ»! Красиво! Многозначительно! И написано было уже достаточно много. Даже очень. Осталось, в сущности, страниц тридцать — сорок.