Александр Бенуа - Дневник. 1918-1924

• Название: Дневник. 1918-1924
• Автор: Александр Бенуа
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: ISBN 978-5-8159-1031-7

Дневники Александра Николаевича Бенуа (1870–1960), охватывающие 1918–1924 годы, никогда прежде не печатались. Знаменитый и модный живописец, авторитетный критик и историк искусств, уважаемый общественный деятель — он в эти трудные годы был художником и постановщиком в Мариинском, Александринском и Большом драматических театрах, и иллюстратором книг, и заведующим Картинной галереей Эрмитажа. Свои подробные ежедневные записи Александр Бенуа называл «протоколом текущего безумия в атмосфере чада, лжи и чепухи».

---

Вечером новая оплеуха. Вчера Лаврентьев не мог выяснить вопроса о моем участии из-за присутствия А.Толстого, и мы сговорились, что я буду сегодня у Лаврентьева, и не раскаиваюсь, что был, ибо получил настоящее удовольствие от игры Монахова и всех прочих в «Слуге…» (зал умирал со смеху, ах, какая божественная пьеса!), а как сейчас нужны именно такие вещи! Но, увы, большевики, как всякие выскочки, смеха боятся, боятся уронить свои достоинства, как бы еще их за смех не осмеяли! Однако для разговоров о моем сотрудничестве Лаврентьев и на сей раз не нашел времени, показав себя циркулярным и бесцеремонным. Он успел что-то промямлить неодобрительное про Анненкова, уехавшего в Москву, не дав нужных распоряжений для продолжения работы над проектом «конструкции» в «Бунте машин».

Приход Адриана Пиотровского (который превратился в господина П.) прервал эту комедию, и тот с негодованием отозвался о лекции Ильи Эренбурга, афиши о которой развешены по городу, — «пошлейший буф, призванный подтвердить его советское верноподданничество ценой презрения к капиталистическому западу», и вот это фиглярство и возмущает «глубокого» Адриана. Неужели не найдется, кто бы рассказал об Европе, нежели о дансингах, мюзик-холлах, неужели там нет больше ни науки, ни музыки, ни искусства! Но ведь это в нем (Пиотровском) сказывается кровь его папаши Фаддея Францевича (Зелинского).

Среда, 12 марта

Седьмая годовщина нового строя. Ох, а все же должен констатировать, что назад не хочется, и особенно возвращения людей того времени, с интеллектом коих я снова пришел в соприкосновение за границей. Уже потому не хочется, что существует полная уверенность, что им не справиться, что они снова все растеряют и еще больше напутают.

Сегодня беседовал с Акицей, страшно увлекающейся чтением Р.Роллана. Меня бесконечно трогает та сердечность, та душевная чистота, которая у ней излучается в таких случаях, и все же не могу не спорить с ней, разбивать ее иллюзии. Больно за эти годы во мне накопилась досада и злоба на всякого рода «идеалистов». И как-то у всех у них и у меня влезает их суетная подоплека, их жизненная запятнанность, слишком я во всем разуверился. Ох, разваливается во мне вся моя душевная конструкция! Значит ли это, что ее не было? И что вообще реальность есть фикция…

Четверг, 13 марта

С 12 часов осматривал с Кремером верхний этаж Зимнего, обсуждая, какие переходы надо сломать, где открывать двери. Странно, что маломальская инженерия осталась, вроде фрамуг. Активное участие проявила Щербачева — энергичная душа, распоряжавшаяся распределением картин.

На вечер нас принял Кесслер вместе с Любочкой. Обедали, кроме нас, супруги Белинг, м-м Беккер, персидский и финский консулы и еще один господин. Мне пришлось сидеть рядом с Фридом, который меня раздражал своей претенциозностью и все время учил, о чем бы речь ни шла. О Ленине, которого он знал еще до революции (а не коммунист ли он сам?) и которого он считает не особенно глубоким умом, но страстным «идеологом» с очень сильной волей (идеей фикс Ленина была тогда всемирная революция), о революции, о здешних ли неудобствах (он очень недоволен своим пребыванием, находит, что все стало хуже), о музыке ли (от всего Вагнера остается лишь «Тристан» и «Мейстерзингеры», «Фауст» и т. д.).

Он еще больше стал похож на Бакста и уморительно кривит губы. Вообще же беседа была очень неинтересная. После обеда полная (но не грудастая) м-м Белинг под аккомпанемент мужа (у него приятные ужимки, когда он играет — точно он каждую ноту смакует, вообще же это скорее приятный парень). Я удивляюсь, почему мы до сих пор при массе общих знакомых не встречаемся. Спели народные песенки — все одинаково залихватские.

Кесслер чуть подпоил за обедом Акицу, и она после этого особенно разговорилась… Персюк — молодой господин, финн — собиратель картин финских художников — большого роста, грубоватый, курносый.

Новая мода: чтобы хозяин не провожал господ дальше гостиной. Любочка была в очень элегантном платье с китайскими вставленными на юбке воланами. Кесслер за ней приударивает. Звал в понедельник, когда у него танцует балетная молодежь: Данилова, Тюнина, Баронова.

У м-м Бокье прочел интересную биографию Мален де Монморанси — французский пандан (минус военная доблесть), почти Строганов. В юности принадлежал к фрондирующей дворянской семье и, будучи учеником самого аббата Сейса, был отчаянным революционером, а затем смерть любимой женщины (жены кузена) его всего перевернула, и он кончил (очень поэтично, молясь у креста в Сан-Тродески) в качестве одного из столпов клерикальной реакции. Прочел «Кофейню» Гольдони в переводе Островского.

Пятница, 14 марта

По дороге на генеральную репетицию в Александринку встречаю Мусину Дарью Михайловну, очень постаревшую, в ветхой шубе. Ее дочь Тамара Глебова погребена при обвале дома, который шесть лет давал трещины, погибли вещи — рояль, книги…

Репетиция прошла благополучно, но Горин-Горяинов мне не нравится. Воронов совершенно и безнадежно плох. Дамы прелестны, особенно Александрова. Ужасен провинциальный актер, заменяющий Юрьева. Последний пожелал со мной побеседовать во время разговора с Осокиной, купившей ему кету, которую он тут же пожирал. В антракте застал, как Осокина журила безумца Ершова, переведенного из дисциплинарных соображений (и во вред театру) в Мариинский и собирающегося подать жалобу на управляющего в РКП, не будучи вовсе коммунистом. «Вот я отлично знаю, что мне здесь не усидеть, если я не запишусь в партию, — внушала ему Анна Владимировна, — однако сама я до сих пор не была коммунисткой, то не стану ей и теперь, хотя бы это было необходимо для того, чтобы остаться!»

В 6 часов Патов с мнимым Клод Лорреном (скорее Локателли) и прелестной миниатюрой «Мадонна» в характере Бенсона, за которую он просит 200 фунтов (я ее знаю с 1900 года, когда ею владел Володя Евреинов). Пейзаж весь зареставрирован. Еще он мне показал фото с картины, изображающей жертвы французской революции в Елисейских полях. Вероятно, это пандан к той картине, которая попала в Эрмитаж вместе с другими вещами из компании Нордика и которая изображает деятелей революции в аду. Фигуры в чарующем пейзаже (посреди Людовик XVI в королевской мантии) приветствуют старца в белом плаще поверх кафтана, написанный Буальи, но это не он.

Весь вечер дома. Читал и исправлял парижский дневник. Но ясно, что перемена настроений там произошла в зависимости от начала работы Сережи [Дягилева], от сознания моей «полезности», воззрела благодаря заказу Иды Рубинштейн и даже от принятия мной этого заказа и, наконец, отчасти благодаря отъезду Тройницких.

Юра [зять] сделал изящную обложку для русского перевода «Предшественника» Роллана и ввернул туда статью Свободы (Бартольди), чтобы олицетворить основную, по его мнению, идею книги. Но Голлербах — арбитр этих дел в Госиздате — просит ее заменить: «Чем угодно, ибо мы ведь не признаем американский демократический строй». Юра убежден, что они текст искалечили. Ионов, оказывается, горький пьяница. Уж не это ли его сблизило с нашим директором… В театре застал Дмитриева, Домрачева, Курилко (ему поручена «Саломея»), Баловень всех изданий — Конашевич, ставший делать чудовищные по безвкусию вещи. От «Конька-Горбунка» и еще ряда новых его изданий меня просто тошнит.

Суббота, 15 марта

В 12 часов за мной заходит Коля Лансере, идем вместе в дом Бобринских смотреть, что они там устроили. По дороге он рассказал про гнусные истории М.Фармаковского, приведшие к удалению Вейнера, и подкапывающегося и под Колю. Вместо Вейнера Фармаковский посадил историка Приселкова, ожидая в нем найти себе союзника, но он оказался более порядочным, и теперь получился довольно сносный симбиоз. Очень досталось зато всему бытовому отделу со стороны (усилия Тройницкого?) после того, что они открыли Бобринский дом, который так и не удалось восстановить полностью (вещи растеряны благодаря Шипову), в котором они не думали устраивать показные интерьеры, по классам и по эпохам и в которых только ограничились серией выставок: бисера, фарфора, книги — как бытового материала, портретов. Сбитые с толку этой критикой, сейчас они провели новое разделение между собой материала по эпохам, а затем на выставках. Для начала Приселков поставил «Чаепитие».

От обзора дома Бобринского скоро вышло благоприятное впечатление. Разумеется, никакого остроумия не высказано, получился скорее художественно-промышленный, нежели бытовой музей. Но приятно видеть прекрасные комнаты снова вычищенными. Я с удовольствием разглядывал очаровательные бытовые картинки. Главное достоинство секретного кабинета — мебельные гарнитуры, убраны мужские и женские органы и группами довольно искусно раскрашены. Эти вещи происходят от адъютанта Николая Николаевича Виноградова… (в газетах раскрыт его заговор — переворот в Югославии). Цветной альбом рисунков (этюды с натуры тщательно сделаны) Богданова — серия пенисов всех величин, ряд японской дряни и, наконец, хорошие художественные бронзовые статуэтки, лежащая мастурбирующая женщина — жанр Предье.