Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2000)

• Название: Новый Мир ( № 1 2000)
• Автор: Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

В один из вечеров папа меня спрашивает:

— Скажи, а что ты собираешься делать, кем ты собираешься быть?

Меня как-то никто об этом никогда не спрашивал, но мне мой путь казался уже указанным.

— Я больше всего хотел бы быть священником, я узнал, что в Париже открылся Богословский институт, я бы лучше всего поступил в этот институт.

Папа говорит:

— Ну знаешь… это у тебя детская болезнь… В твоем возрасте все хотят быть или балеринами, или пожарными, или монахами. Это несерьезно. Мне очень трудно содержать восемь человек, деньги подходят к концу… Я буду работать шофером такси — я учусь сейчас вождению и улицам, ремонту машины и всему прочему, но… содержать восемь человек мне очень трудно. Вот Санька, — (двоюродный брат), — будет поступать в Электромеханический институт, поступай с ним вместе. Тогда мы втроем всех как-то будем вытягивать.

Я говорю:

— Папа, Санька окончил русскую гимназию в Финляндии, у него законченное среднее образование. Кроме того, он владеет французским языком, не очень блестяще, но все-таки. Я французский не знаю, я вышел из второго класса второй ступени (а это седьмой класс), так что у меня в лучшем случае семилетка. Я никогда не изучал химию, никогда не изучал интегралы и дифференциалы — куда же я пойду в институт? Ну… раз надо, значит, надо…

Меня послали в деревню, в одну русскую семью, которая сразу встала на такие рельсы: «С Россией покончено, нечего детям портить карьеру, мы теперь французы, и все у нас французское, говорим только по-французски, общаемся по-французски, о России забудем, чтобы никакой ностальгии у нас не было». И вот я попал в эту атмосферу — в глухую провинцию… Это был сумасшедший дом, где наш доктор, бывший морской врач, занимал пост заместителя начальника по терапии. Я у них жил, говорил только по-французски, изучал французский язык и к лету приехал домой, в Париж.

Для меня Россия была Россия, а не «Совдепия», та самая Россия, в которой я жил, родился. Она видоизменялась постепенно, но ведь все меняется… для меня это была Россия, которую я потерял. Кроме того, мои близкие — моя бабушка, тети, кузины… И — моя церковная будущность… Папа не сочувствовал этому. Стали мы с братом поступать в институт.

Расскажу немного, как я учился. Институт был частный. Директор института был в плену у австрийцев в 1914 году, и русские войска его освободили. Поэтому он считал себя пожизненно обязанным русским и исключительно заботливо к ним относился. Система баллов была двадцатибалльная, но выше шестнадцати баллов никому не давали. Считалось, что на двадцать баллов знает Господь Бог, на девятнадцать — министр культуры, на восемнадцать — директор института, на семнадцать — преподаватели и только на шестнадцать может знать первый ученик. Учиться было очень трудно. Вступительные экзамены я кое-как «перевалил», потому что я был довольно силен в математике. Мы поступили, директор нас «подпихивал, подтягивал», мы учились. Я выезжал в основном на «моих» предметах: математика, алгебра, тригонометрия, электромеханика. В практических работах — в ателье, в мастерских, в лабораторных работах — мы старались изо всех сил. Двоюродный брат очень хорошо чертил, хорошо рисовал, он и для себя и для меня делал чертежи и схемы. За три года мы с ним институт закончили. По правде говоря, это только называлось — «институт», но это был скорее техникум, а не институт. Те, кто хотели дальше учиться, могли идти в государственный институт и еще год или два там учиться. Но с нас хватило и этого.

Как я из класса в класс перекатывался, я не знаю, потому что были предметы, где я не открывал учебник. (А там учебников и не было, кстати сказать.) Надо было слушать лекции, самому конспектировать и по этим конспектам потом учить. Но мы по вечерам брали у французов тетрадку, спешно переписывали на двоих, потом друг друга подтягивали.

Вот наступают выпускные экзамены. Я давлю-давлю на математику, на электромеханику, получаю неплохие отметки. Наконец наступают самые жуткие экзамены: термодинамика и курс вибрации. Я прихожу в класс, заранее зная, что ничего не отвечу — даже не знаю, что это за наука такая… Тут какой-то французик вытаскивает билет и бойко начинает на доске щелкать чисто алгебраическую задачу. А я к алгебраическим задачам имел тяготение, как к кроссвордам. Мне нравилось, как все логично получается, как сокращается, как переходит из плюса в минус, из одного уравнения в другое. Я смотрел-смотрел — и залюбовался. «Старк, ваш билет!» Только я ему дал билет, вдруг страшный грохот за дверью: бум!!! Что такое?! У меня была первая мысль, что внизу в ателье разорвалась какая-нибудь машина. Мы все выскакиваем из класса и видим: один из наших парней, русский (Сведерский, сын генерала Сведерского), лежит с простреленной грудью. Оказывается, накануне он держал экзамен, «засел» и не смог ответить. Тогда сын одного адмирала ему кинул шпаргалочку… А экзамен принимал инспектор — очень невоспитанный, очень необузданный и очень горячий южанин. Он разорался: «А-а-а!!! Вот эти русские!!! Им ни в чем верить нельзя! Мы вложили свои деньги в их железные дороги, а они сделали революцию, мы вместе с ними пошли воевать, а они Брестский мир заключили. И вот теперь вместо того, чтобы честно сдавать экзамен, он не подготовился, а теперь — шпаргалки!.. Вот русские!.. Пошел вон!»

Сведерский счел, что оскорблен не он, а оскорблена Россия. Там ощущение Родины было гораздо более острое, чем тут: он решил, что из-за него, из-за его персоны пострадала репутация России, пошел и пустил пулю в грудь себе. Но так как он почему-то думал, что сердце с правой стороны, то только задел легкое, а сердце осталось нетронутое. Я вызвал такси, в это такси его загрузил, отвез в больницу, в операционную. Он был весь в крови…

Возвращаюсь к инспектору. Он говорит: «Ой, знаете, Старк, идите домой! Вот вам лишняя неделя на подготовку. Я так взволнован, — (он был весь совершенно зеленый), — что не могу принимать экзамен, идите…»

Через неделю прихожу на экзамен. Он: «А, опять русский?.. Тяните билет». Тяну билет — и глазам не верю: та самая задача, которую тот французик так бойко на доске решал!!! Я беру эту задачу и спешно щелкаю, даже не глядя, потому что все легко и логично. С тригонометрией у меня было хорошо. Он говорит: «Великолепно! Идите, идите». Термодинамику он даже не стал спрашивать, и ставит мне девятнадцать (!). Все рот разинули. Такой отметки за всю историю существования института не было. Наш милейший директор, увидав такую историю, обвел «девятнадцать» красным карандашом и написал: «Вот прекрасный результат — всем пример!» Я почувствовал себя неловко: по сей день не знаю, что это за наука — термодинамика.

После окончания института наш милый директор даже направил меня на работу. Я ни одного дня без работы не был.

Раз в месяц мы все торжественно ездили в церковь. Папа подводил такси, все садились в это такси: дети, тетя, папа. Первый год мы ходили в кафедральный собор, исповедовались у отца Георгия Спасского — такой был крупный, видный духовник. Но мы по глупости, по неопытности выбирали самые нагруженные дни… Только когда я стал священником, я понял, как это глупо — исповедоваться в большие праздники, когда священник уже не видит, кто перед ним: мальчик или девочка, мужчина или женщина, взрослый или ребенок… Поэтому по духовной линии никакого контакта не получилось.

Тут мы с братом попали в орбиту Кружка русской дворянской молодежи, во главе которого стоял герцог Лихтенбергский Сергей Николаевич. Я помню, у меня сердце екнуло, когда меня познакомили с первым настоящим герцогом: все-таки герцог — это звучит… Он был очень милый человек, очень простой парень, симпатичный… никакой чванности. Потом, когда он уехал в Германию, его место занял великий князь Никита Александрович, один из сыновей великой княгини Екатерины Александровны. Он был более «важный», с ним была дистанция. Мы собирались с дворянской молодежью, но для души я здесь ничего не получил: устраивали балы, приглашали великих княгинь, танцевали. Великая княгиня Елена Владимировна (была замужем за принцем Николаем Греческим) взяла шефство над нашим балом. Как-то раз мы нанесли ей визит и оставили у привратницы свои визитные карточки. А она в благодарность за это пригласила нас на серебряную свадьбу в Сен-Жермен (она жила в этом аристократическом пригороде). Там был дом и детский приют для маленьких девочек. Мы все были приглашены туда, вся дворянская молодежь. Там были Миша Волконский, Саша Берг, очень много адмиральских детей: сын адмирала Развозова, сын адмирала Колчака, князья, графы — уж не помню, кто еще. Общение было интересное, на балах веселились, но… для души — ничего. Моя тоска по Родине, по Церкви не утолялась.

Тогда мы с Санькой, двоюродным братом, перебрались из кафедрального собора на Сергиевское подворье, где Владыка Евлогий купил немецкую кирху и устроил православный храм. Там же открыли Богословский институт. Мы стали туда ходить. Я познакомился с отцом Сергием Булгаковым, известным философом, и стал ходить к нему исповедоваться. Но контакта опять не наладилось, потому что я был все-таки очень примитивен: семь классов школы, а он — профессор богословия, преподаватель Московского университета. И тут на нас обратил внимание один из его учеников — профессор Зандер Лев Александрович. Он был совершенно лысый, в больших очках, маленький, на лягушонка похож. Клал поклоны бесконечные…