Михаил Салтыков-Щедрин - Том 16. Книга 1. Сказки. Пестрые письма

• Название: Том 16. Книга 1. Сказки. Пестрые письма
• Автор: Михаил Салтыков-Щедрин
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1965

Настоящее Собрание сочинений и писем Салтыкова-Щедрина, в котором критически использованы опыт и материалы предыдущего издания, осуществляется с учетом новейших достижений советского щедриноведения. Собрание является наиболее полным из всех существующих и включает в себя все известные в настоящее время произведения писателя, как законченные, так и незавершенные.

«Сказки» — одно из самых ярких творений и наиболее читаемая из книг Салтыкова. За небольшим исключением, они создавались в течение четырех лет (1883–1886), на завершающем этапе творческого пути писателя. Публикация «Пестрых писем» началась в ноябре 1884 года. Этот цикл был первым произведением Салтыкова после прекращения, на апрельском номере, журнала «Отечественные записки», которое обрекло писателя на долгое, непривычное для него, полугодовое молчание.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

В Крамольникове из сказки-элегии эта близость усилена еще и тем, что он олицетворяет собою не только характерные особенности русских писателей-демократов второй половины XIX века вообще, но и некоторые биографические черты Салтыкова и его настроения в последние годы жизни.

В сказке-элегии, как и в появившемся годом позже очерке «Имярек», нашли свое выражение тяжелые переживания Салтыкова 80-х годов, вызванные закрытием «Отеч. записок», обострявшейся болезнью писателя, понижением уровня общественных настроений в среде демократической интеллигенции. Сетования Крамольникова на одиночество, на разобщенность с читателем, на то, что он лишился возможности «огнем своего сердца зажигать сердца других», — это объективированное выражение переживаний самого Салтыкова.

Но настроения и взгляды Крамольникова и Салтыкова сближаются не во всем. Литератор Крамольников, беззаветно посвятивший себя служению высоким общественным задачам, в конце жизненного пути пережил глубокую неудовлетворенность своею деятельностью. Внутренний голос говорил ему: «Отчего ты не шел прямо и не самоотвергался? Отчего ты подчинял себя какой-то профессии, которая давала тебе положение, связи, друзей, а не спешил туда, откуда раздавались стоны? Отчего ты не становился лицом к лицу с этими стонами, а волновался ими только отвлеченно? <…> Все, против чего ты протестовал, — все это и поныне стоит в том же виде, как и до твоего протеста. Твой труд был бесплоден».

Это — исповедь не Салтыкова, а Крамольникова, разочаровавшегося в действенности литературной формы протеста. Салтыков не был революционером, он не принимал непосредственного участия в революционной борьбе, хотя объективно содействовал ей в качестве литературного деятеля. По условиям своего времени и по свойствам своего художнического дарования он мог принести и приносил наибольшую пользу освободительному движению на легальной журнальной трибуне. Именно этим продиктованы неоднократные его заявления о своей преданности литературному делу и, в частности, его предсмертное завещание сыну: «…Паче всего люби родную литературу и звание литератора предпочитай всякому другому».

Вместе с тем нельзя не признать, что запоздалое желание Крамольникова быть с теми людьми, которые «шли вглубь и погибали», свидетельствует и о заметном сдвиге в понимании самим Салтыковым значения нелегальных форм борьбы.

В конце 1886 года в переписке Елисеева с Салтыковым возникла полемика по поводу сказки «Приключение с Крамольниковым». Елисеев, скатившийся на позиции либерализма, пришел к выводу о бесполезности всякого антиправительственного протеста и заявил о своем несогласии с идеями Крамольникова-Салтыкова. Активной борьбе Елисеев противопоставлял «теорию» сотрудничества общественных деятелей с самодержавием, в результате чего будто бы удастся «вести» правительство по пути реформ. На это Салтыков 30 октября 1886 года отвечал: «…Взгляда Вашего на Крамольникова не разделяю и теории вождения Дворникова[125] за нос за правильную не признаю. Дворниковы и до- и по- Петровские одинаковы, и литературная проповедь перестанет быть плодотворной, ежели будет говорить о соглашении с Дворниковыми. Для этого достаточно Сувориных и Краевских <…> Оттого у нас и идет так плохо, что мы все около дворниковских носов держимся». Эта же мысль развивается и в письме к Елисееву от 16 декабря 1886 года.

Чурова долина — заколдованная долина (чуром заколдованная).

Христова ночь*

Впервые — Р. вед., 1886, 7 сентября, № 245, стр. 1–2, под цифрой «I», вместе со сказкой «Путем-дорогою». Подпись: Н. Щедрин.

«Христова ночь» писалась в марте 1886 года для пасхального номера «Рус. ведомостей». 23 марта 1886 года Салтыков писал Михайловскому: «Пробовал я вчера писать сказку: едва могу держать перо; пробовал диктовать сказку жене, но выходит банально. Боюсь, что к Святой не поспею». Сказка или не была своевременно закончена, или по каким-то причинам задержалась в продвижении и была напечатана только в сентябре.

Сохранилась черновая рукопись первой (незаконченной) редакции под заглавием «Христова ночь. I» («Равнина еще цепенеет <…> укажу вам путь ко спасению» — ср. стр. 206–209 наст. кн.) и полная беловая рукопись под заглавием «I. Христова ночь. Предание» (первоначально: «Народное предание») (ИРЛИ). Варианты рукописного текста незначительны.

В «Христовой ночи», посвященной моральным проблемам, Салтыков использует евангельские мифы и форму христианской проповеди. Однако, несмотря на обращение к мифу о предательстве Иуды и воскресении Христа, по своему пафосу «сказка» прямо противоположна проповеди религиозного смирения. В ней отвергается идея прощения предателя и звучит призыв беспощадно карать его. Перспектива грядущего освобождения от социального гнета рисуется в сказке как победа познавшей себя народной силы над богатеями и жестокими правителями.

Салтыкову не чужда была мысль о воздействии на совесть эксплуататоров, вместе с тем он не разделял концепций о возможности достижения социального равенства путем их морального исправления. Их нравственная порочность — не причина, а следствие общего «порядка вещей». Именно этот смысл и выражен в словах «Христовой ночи», относящихся к характеристике мироедов: «Вы — люди века сего и духом века своего руководитесь». Что же касается возможного «суда собственной совести», который указывается мироедам как путь к спасению, то в данном случае речь идет, во-первых, о их собственном спасении, а не о спасении всего «многострадального воинства», и, во-вторых, о их спасении после того «грозного часа», когда будет сломлена их сила и когда их мечтания «рассеются в прах», то есть после искоренения мироедского «духа века».

Для обличения предательства в «Христовой ночи» Салтыков использовал, на свой лад, евангельский миф об Иуде и «бродячий» легендарный сюжет об Агасфере, или «Вечном Жиде». Гневный моральный пафос этого обличения продиктован, несомненно, конкретно-исторической обстановкой 80-х годов, когда, в связи с разгромом народовольческого движения и общественно-политической реакцией в стране, факты предательства и отступничества стали обычным явлением. См. также в общей статье (стр. 426–427, 429–430).

Равнина еще цепенеет…— Пейзажная экспозиция сказки, точно воспроизводящая предвесеннюю ночь, вместе с тем символизирует всеобщее бесправие и придавленность русского народа, пребывающего в глубоком безмолвии ночи, задавленного грозной кабалой. О художественном впечатлении, производимом этим пейзажем, Пантелеев писал: «Раз я дал В. В. Верещагину <…> прочитать «Христову ночь». Ему, как художнику, особенно понравилось самое начало — картина природы, а маленький штрих — «на темном фоне ночи вырезались горящие шпили церквей», положительно привел его в восторг. — Вот никак не думал, что у сатирика была такая способность к художественному восприятию внешних явлений!» (Л. Пантелеев. «Христова ночь» М. Е. Салтыкова (По воспоминаниям). — «Солнце России», 1914, апрель, № 219/16, с. 8–9).

Ворон-челобитчик*

Впервые — «Памяти В. М. Гаршина. Художественно-литературный сборник», СПб., 1889 (ценз. разр. 29 ноября 1888 г.), стр. 321–330. Подпись: Н. Щедрин.

Рукописи и корректуры не сохранились.

Сказка написана осенью 1886 года. «На днях пришлю Вам новую сказку…» — сообщал Салтыков 12 ноября 1886 года Соболевскому. Сказка была отправлена в редакцию «Рус. ведомостей» 17 ноября, а уже 26 ноября писатель затребовал рукопись обратно: «…Я остаюсь при убеждении, что «Ворон» не должен быть напечатан в «Р. в.» и может навлечь на них серьезную кару. Поэтому вновь и настоятельно прошу Вас прислать мне эту сказку как возможно скорее».

В марте 1887 года Салтыков предложил «Ворона-челобитчика» в «Вестник Европы» (вместе с «Вяленой воблой» и «Богатырем»). Однако Стасюлевич высказал сомнение в возможности публикации сказки: «Хотя Вы несколько иронически отнеслись к моей мысли печатать «Ворона», — писал ему Салтыков 26 марта, — но мне кажется, ее можно будет осуществить, ежели сделать некоторые изменения (например, орла понизить чином, вместо «совета» допустить губернское правление)». В этот же день, получив не дошедшее до нас письмо Стасюлевича, писатель сообщил ему об отказе от публикации.

30 марта Салтыков вновь обратился к Соболевскому с просьбой напечатать «Ворона-челобитчика» в исправленной редакции. Соболевский, в 1886 году, видимо, соглашавшийся принять сказку, на этот раз ее не решился напечатать, и она была опубликована лишь в начале 1889 года в сборнике памяти Гаршина, в переработанном виде: Салтыков понизил в чине орла и заменил совет губернским правлением.

Салтыков и позднее продолжал работать над сказкой, о чем свидетельствует примечание Стасюлевича в восьмом томе Сочинений, вышедшем после смерти писателя. Слова из речи коршуна «Посмотри кругом <…> и весь мир осияет!» (стр. 218) Салтыков незадолго до смерти вписал карандашом на полях сборника памяти Гаршина вместо слов: «Коли приспеет время, она и сама собой объявится. Тогда, хочешь не хочешь, а отворяй правде ворота! Придет она, весь мир осияет!»