Никола Седнев - В окрестностях Милены

• Название: В окрестностях Милены
• Автор: Никола Седнев
• Жанр: Прочая старинная литература

---

— Пустырник, — поправил я. — Так она же выбросила их в мусорное ведро.

— При тебе выбросила, а как ты ушел — полезла и достала.

Милена переместилась ближе ко мне, чтобы попасть в зону видимости себя новой в зеркале заднего вида — кепочку срочно понадобилось снять и надеть опять, но уже козырьком назад и проконтролировать результат. Зеркальце ты мое ненаглядное...

— Ну, что ж, только учти: кино — это всего лишь тени на простыне. И еще — мир кино съедал с потрохами многих.

— В каком смысле? — немного забеспокоилась она.

— В смысле — живой останешься. Только окажешься съеденной.

— Ты говоришь загадками, — резюмировала девушка с внешностью Милены, достала пронзительно-карминовую помаду и принялась ее употреблять.

— Я вообще загадочный, — торжественным тоном произнес я. — Я такой загадочный, что куда там.

* * *

Недели через две глубокой ночью, безуспешно борясь с бессонницей, я вдруг неожиданно для себя встал с постели, оделся и вышел из дому.

Перекурив с ночным сторожем на автостоянке, обсудив с ним среди стада спящих машин политическую ситуацию — как внешнюю, так и внутреннюю, я гулко завел свою «Ладу» и отправился на другой конец города в район новостроек к дому Милены.

Постояв некоторое время у раскрытого окна ее комнаты, послушав, как дыхание Милены смешивается с пением цикад, как с неопределенным сонным звуком она перевернулась на другой бок, я уехал назад и благополучно задал храповицкого. .,

Скучал ли я по ней? Боюсь, что нет.

Хотя мне не нравились некоторые новые замашки, которые я стал замечать за собой — например, содержимое яйца я мог вылить в мусорное ведро, а скорлупу положить на сковородку в кипящее масло, а как-то, услышав звонок, пошел открывать дверь, хотя это был телефон.

В принципе я понял — мне вполне достаточно иногда послушать, как она спокойно спит. Подышать воздухом нарисованного вишневого сада.

Мне это напоминало, как по вечерам, поздно вернувшись с работы, я подходил к кровати дочери, и мы с женой стояли, обнявшись, и слушали ее дыхание, которое доставалось также и плюшевому жирафу, с которым она заснула в обнимку.

Жирафу, которого живьем она так и не увидела. /

Что ж, за нее его увидела Милена.

Видимо, не зря Милена как-то выпалила в сердцах: «Ты ко мне относишься скорее как к дочери, чем как к...»

— Как к кому? — спросил я.

— Как к никому! — отрезала она.

Милена иногда бывала грубой. Я, впрочем, тоже.

* * *

Редко разбросанные островки прижавшихся друг к другу, будто в испуге, кустов, неравномерная растительность — то очень густо, то очень пусто — плюс частые, стелющиеся понизу туманы придавали этой равнине довольно чудной вид, нечто инопланетное, поэтому она была излюбленным местом съемок не одного поколения киношников, чему очень способствовало еще и то, что рядом находилась городская свалка.

Поставить там человека с ружьем, или куда проще — с мегафоном, чтобы он в нужный момент по команде режиссера шандарахнул холостым или гаркнул в «матюгальник», — и в небо поднимается туча птиц, вечно ошивающихся на помойке. В общем, «хичкоковский» кадр обеспечен...

Я припарковал свою «Ладу» рядом с тонвагеном, лихтвагеном и прочими вагенами съемочной группы.

Кинокамера, за которой сидела Дора, оператор и его ассистент, ехала на тележке по рельсам параллельно неспешно шагавшей Милене. Она была в прозрачном парео и уже знакомом — при мне покупали — очень модном купальнике, суть которого заключалась в максимальной экономии материи.

В пальцах у нее дымилась тонкая дамская сигарета — я впервые видел Миле-ну курящей, очевидно, так требовалось по роли. Бросалось в глаза, что затягиваться она не умеет, симулирует курение, что вряд ли являлось ляпом, результатом режиссерского недосмотра — зная тщательность Д. Филатовой как режиссера, вернее было предположить обусловленность сюжетом: героиня любым путем хочет казаться взрослее.

Рядом с черепашьей скоростью двигался открытый военный «уазик», перекрашенный под американский джип времен Второй мировой, за рулем которого восседал юноша в пробковом колонизаторском шлеме, перебрасываясь на ходу репликами с Миленой. Снималась, по всей вероятности, сцена знакомства главных героев.

Затерявшись среди нескольких десятков членов съемочной группы, сгрудившихся позади камеры, я молча наблюдал.

Это была другая, чужая Милена — холодная, уверенная в себе, немного надменная, даже походка изменилась. Я понимал, что она «в роли», создает характер, образ, отличающийся от собственного. Но все равно стало жутковато.

— Стоп! — прозвучала команды Доры.

— Придется переснимать, — флегматично доложил оператор. — Микрофон попал в кадр.

— Кто держал «журавль»? — заорала Дора как резаная. — Макаренко? Паша, вы самая жалкая, самая ничтожная личность, которую я знала! Вы подлец и скотина!

Тут она повернула голову, и ее живые умные глаза наткнулись на меня. На лице Филатовой мгновенно расцвела улыбка:

— Виталий? — ответа она, разумеется, не ожидала. — Вот хорошо, что вы пришли. Вы к Милене? Извините, закончу разговор. — И тут же, без какой-либо каденции или хотя бы паузы взмыла в душераздирающий крик: — Паша, вас надо расстрелять как вредителя, и то будет мало! — Ох уж эти знаменитые ее перескоки от дикого вопля к теплой улыбке и наоборот! И что интересно — любой человек через некоторое время после знакомства с Дорой, приглядевшись к ней, приходил к выводу: это у нее не предумышленный финт, а безыскусная задушевная особенность, спонтанно, помимо воли проявляющаяся. Столетий пять назад Дору, недолго думая, сожгли бы на костре, тогда ребята разбирались с разными чудачествами быстро, без лишней волокиты — гори оно синим пламенем, и все тут. Да и кому нужна была Дора пятьсот лет назад — изобретатель Тимченко, показавший первый в мире фильм в зале гостиницы на Дерибасовской, опередив, как утверждают местные краеведы, на пару годочков братьев Люмьер, тогда еще не только не родился, но и его прадеды и прабабки зачаты не были, а кроме как снимать кино Дора Филатова ни фигушечки не умеет, зато, правда, делает это очень здорово, нам бы всем так. — Это же каким мерзавцем и говнюком надо быть, Паша Макаренко, чтобы так относиться к работе?! Я с вами разговариваю или с кем?! Что вы в сторону смотрите?!

— Извините, пожалуйста, — сказал Паша Макаренко, прекратив смотреть в сторону.

— Нет, не «извините»! Нет, не «извините»! Не надо мне говорить «извините»! У вас что — руки отсохли?! Ручки больные?!

Ассистентка Мальвина (это не имя, а фамилия с соответствующим ударением на первом слоге, девушка лет сорока пяти — тип, часто встречающийся на киностудиях: любит одеваться по моде тинейджеров, кататься на роликах и заплетать косички, от натуральных же подростков отличается морщинками на лице и вымытыми ушами, я таких называю «старая девушка», не путать со старой девой), чей затылок и «хвостики» с бантами частично заслоняли мне вид на творческий процесс Доры Филатовой, обернулась, кивком поздоровалась, одной мимикой показала: «О Господи...» И тихо пожаловалась:

— Офигевшая. С утра на всех орет...

— Все гении больные на голову, — шепотом проконсультировал я ее. — Чем талантливее, тем невыносимее. Подручными предметами сегодня еще не швырялась?

— Нет, пока Бог миловал, — вздохнула вечная девушка.

— С ножкой от стула за директором картины Боковым не гонялась, громко крича: «Убью гада»?

— Ой, не напоминайте...

— Так отчего ж, родная, ты в печали? Ну, тебе не угодишь... Уже режиссеру и покричать нельзя.

Все это время Милена несколько испуганно смотрела на меня. Тут, прервав наше с Мальвиной шушуканье, Дора опять сделала неожиданный кульбит от громогласной раздачи к тихой спокойной любезности:

— Вот Виталий Заремба пришел навестить нашу... исполнительницу главной роли. — Она вновь развернулась ко мне. — Я в восторге от Милены. Диапазон — широчайший! Она может играть все! Работоспособность жуткая! Репетировать готова до упаду — упасть от изнеможения и вот так, лежа на полу лицом в паркет, продолжать репетировать!

— И потом, — продлил оператор список прегрешений съемочной группы, — подсвет в этом дубле не всегда попадал в лицо актерам — «гулял».

— Кто держал подсвет?! — страшным голосом закричала Дора. — Сережа?! Пашенька, отойдите, вы мне Сережу заслоняете. Сережа, вы что ж, родименький, блин, охренели, придурок долбанный?! Вы не можете подсвет на лицо направлять, а не на жопу?! Ручки устали, Сереженька?! Вы кретин безрукий!

Особенно изгалялись киностудийные остроумцы по поводу редкой способности Доры Филатовой матюкаться на «вы» — рядом с любым ругательством неизменно сохранять вежливое «вы» и никогда не опускаться до панибратского «ты». Только изысканное «вы сволочь», но ни в коем случае не безвкусное, вульгарное «ты сволочь».