Айрис Мердок - Время ангелов

• Название: Время ангелов
• Автор: Айрис Мердок
• Издательство: Библиополис
• Жанр: Современная проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-7435-0122-Х

«Время ангелов» — роман, изысканно, умно и зло пародирующий классические штампы викторианской и поствикторианской «семейной прозы».

Старинный особняк в сердце Англии становится сценой, на которой разыгрываются почти античные по накалу драмы любви, ненависти и измены.

Респектабельные интеллектуалы с наслаждением предаются саморазрушительным страстям, привычная жизнь превращается в безумный хаос, поглощающий человеческие судьбы, а попытки обрести очищение и искупление приводят лишь к новым трагедиям…

---

Отделив, таким образом, свою судьбу от судьбы кузины, Мюриель утвердила собственное превосходство, которое, как она знала, ляжет на нее большим грузом. Порой ее охватывала паника, когда она медленно скользила прочь от берегов повседневности. Это выглядело как потеря невинности, временами она тосковала, так как не знала простых невинных вещей, бездумных привязанностей, свободного счастливого смеха, собак, пробегающих мимо по улице. Она не могла понять, почему ее аскетизм так напоминал чувство вины. Даже в ее долгой дружбе с Элизабет всегда оставалась тайная меланхолия. Мысль о самоубийстве не была вызвана обстоятельствами или разочарованиями, она была всецело и глубоко естественна для нее, и Мюриель давно запаслась снотворными таблетками в достаточном количестве, чтобы быстро и безболезненно уйти со сцены, как только она выберет момент покинуть место действия. Мысль о том, что она временно задерживается и делает свой выбор, дарила ей изо дня в день живительное волнение, когда она сжимала и встряхивала драгоценные, несущие свободу таблетки в маленькой бутылочке, существование которых она не открыла даже Элизабет. Что ж, однажды она, возможно, уйдет. Но не теперь.

— Мюриель, Ариэль, Габриэль.

— Да, дорогая.

— Заходила, как обещала, старушка Шэдокс-Браун? Элизабет положила сигару в пепельницу и начала отдирать листы нетерпеливыми пальцами.

— Да, она приходила сегодня утром с дядей Маркусом. Я слышала, как Пэтти их прогнала.

— Думаю, Карелу не удастся держать их всегда на расстоянии. Хотя не могу сказать, что очень хочу увидеть дядю Маркуса. А ты хочешь повидать Шэдокс?

— Боже сохрани, нет. Это принципиальная женщина. Я показывала тебе ее письмо? Все о том, что нужно выполнять свой долг, быть готовой ко всему, и о том, чтобы найти стоящую работу.

— Я ненавижу выполнять свой долг, а ты?

— Тоже ненавижу. И более того, не буду.

Девушки гордились своей теоретической безнравственностью, находя в этом определенную изысканность. Ощущая свое превосходство над окружающими, они стали надменными, упрямыми, потом аморальными и свободными. Сами они не предавались излишеству и жили строго размеренной жизнью, которую Мюриель ввела, а Элизабет приняла. Но они считали само собой разумеющимся, что им все дозволено. Они презирали самопожертвование, которое называли условностью и добродетельным неврозом. Они избавились от такой мнимой морали уже давно. Во время своих дискуссий еще в раннем возрасте они пришли к выводу, что Бога нет, и больше не возвращались к этой теме.

— Не выношу этот мир благодетелей человечества, — сказала Элизабет.

— Я тоже. Они просто удовлетворяют свое чувство власти. И так довольны собой. Это разновидность снобизма. Шэдокс — сноб.

— Раз уж мы заговорили о филантропах, заходила ли снова любезная Антея?

— Да, любезная Антея заходила сегодня утром. Она наносит нам визиты ежедневно.

Миссис Барлоу уже стала для девушек мишенью для шуток.

— Пожалуй, я поднимусь.

Элизабет встала с пола, совершив серию медленных размеренных движений, и расположилась в шезлонге, вытянув свои длинные, обтянутые в черное ноги. Мюриель смотрела на нее и не двигалась. Элизабет не любила, чтобы ей помогали.

— Ты хорошо спала этой ночью, моя дорогая?

— Как колода. А ты?

— Шум этих поездов не дает мне покоя.

Мюриель снова видела ужасный сон прошлой ночью. Он часто повторялся. Она была в каком-то пустынном месте, возможно в храме рядом с мраморной колонной, напуганная чем-то темным, выходящим из-под земли. Оно поднималось все выше и выше. Она не могла припомнить, чем все это кончалось, и всегда просыпалась в ужасе. Она никогда не рассказывала об этом сне Элизабет.

— Я чувствовала себя чертовски усталой, — сказала Элизабет, — и тотчас же заснула.

— Полагаю, ты не поднимала тяжести, дорогая?

— Нет, нет. Я складывала книги по одной. Должна сказать, на это ушла вечность.

— Надеюсь, ты не заразилась от меня?

— Это ты заразилась от меня, моя лапочка!

— Как ты себя сейчас чувствуешь?

— Так себе.

Болезнь Элизабет, все еще загадочная для докторов, пленяла и даже зачаровывала Мюриель. Казалось, все черты Элизабет, даже болезнь, превращались в достоинство и преимущества. Сама Элизабет хранила целомудренное молчание по этому поводу, такая скромность пленяла Мюриель и одновременно возбуждала любопытство. Элизабет как бы спряталась за тайну своей болезни. Она никогда не позволяла Мюриель наблюдать, как она раздевается, или видеть себя раздетой. Увидеть ее с длинными обнаженными ногами, в блузке или царственно возлежащей на постели в лиловой ночной сорочке с мелкими, как молочные зубы, перламутровыми пуговками было редкой привилегией. Только постучав и получив разрешение, можно было получить доступ в ее комнату; дверь часто была закрыта, и в некоторых случаях Мюриель приходилось ждать приглашающего звонка колокольчика. К тому же Элизабет стала неприкасаемой. Мюриель знала об этом не из слов, но через сложный язык движений. Она осознала, что возник электрический барьер, который теперь, как щитом, отделил кузину от нее. Это беспокоило Мюриель, хотя в восприятии Элизабет этот барьер превратился в своеобразную форму общения. Между девушками иногда возникали моменты напряжения, паузы, заминки, наполненные своеобразным изяществом, мгновения, когда Мюриель хотела заключить кузину в объятия и не могла сделать этого.

Мюриель предполагала, что такая ситуация возникла из-за хирургического корсета. Ей бы хотелось прикоснуться к Элизабет и пощупать корсет. По правде говоря, этот предмет, который ей ни разу не позволили увидеть, в значительной степени занимал ее воображение. В первое время Элизабет соглашалась поговорить о корсете и даже подшучивала, называя себя «железной девой», но впоследствии предпочитала умалчивать о нем. Мюриель знала о корсете только одно: так как Элизабет чувствовала себя удобнее в брюках, она носила «мужской вариант» корсета — хотя, что сделало его мужским, так и не поняла. Мюриель часто думала, не заставить ли Элизабет показать ей эту таинственную вещь. Такая скрытность может принести вред Элизабет. Тем не менее она все еще не решалась открыто принуждать кузину в таком деликатном деле. Ей бы только хотелось каким-то образом выбросить из головы эту заботу.

Наблюдая за Элизабет, беспокойно ерзающей в шезлонге, Мюриель скользнула взглядом за золотистую головку в угол, где виднелась длинная трещина в обоях. Когда-то комната Элизабет была намного больше, форму буквы L ей придали двумя перегородками из древесной плиты, образовавшими еще одну маленькую комнатку, теперь выходившую отдельно в коридор, — она была задумана как бельевая, Пэтти ее и использовала таким образом. Осматривая дом вскоре после переезда, Мюриель вошла в эту комнату и увидела полоску света в углу, где пересекались перегородки. Через эту щель можно было бы заглянуть в комнату Элизабет, а с помощью большого французского зеркала — даже в нишу, где спала Элизабет. Мюриель, сама изумившаяся быстроте, с которой к ней пришла эта идея при виде полоски света, тотчас же выскользнула из комнаты, чтобы избежать ужасного искушения. Конечно, она не могла помышлять о том, чтобы шпионить таким образом за своей кузиной. Пытаясь отвлечься от этой мысли, Мюриель отвернулась и посмотрела в зеркало. Перед ней снова появилась комната, но измененная, как отражение в воде, немного затемненная в золотистой пушистой дымке. Зеркало отразило ее собственную голову и сразу позади струящийся поток волос Элизабет, повернувшейся, чтобы взбить подушки, а позади большую часть постели, смятой, растрепанной, в полумраке за ширмой. Мюриель теперь всматривалась в свои глаза, более голубые, чем глаза Элизабет, но не такой красивой формы. Пока она смотрела, стекло от ее дыхания затуманилось, она наклонилась поближе и прижалась губами к холодному зеркалу. Когда она сделала это и ее отраженные губы двинулись ей навстречу, внезапно пришло воспоминание. Она однажды, и это был единственный раз, поцеловала Элизабет в губы. Их разделяло тогда стекло. Был солнечный день, они долго смотрели друг на друга через стекло двери, ведущей в сад, и поцеловались. Элизабет в ту пору было четырнадцать. Мюриель вспомнила детскую фигурку, несущуюся потом по зеленому саду, и холодную твердость стекла, к которому все еще оставались прижатыми ее губы.

Теперь она отодвинулась и быстро стерла точно выстроенный образ купидона с поверхности. Элизабет, закончив взбивать подушки, повернулась и улыбнулась отражению Мюриель. Не улыбаясь, Мюриель все еще пристально смотрела в зеркало, как в проход под магической аркой, в блестящих глубинах которой можно внезапно увидеть призрак неземной принцессы.

Глава 5

— Пэтти.

— Да.