Томмазо Ландольфи - Жена Гоголя и другие истории

• Название: Жена Гоголя и другие истории
• Автор: Томмазо Ландольфи
• Издательство: Аграф
• Жанр: Современная проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-7784-0053-5

Творчество Томмазо Ландольфи (1908—1979), которого критика единодушно выделяет как одну из ключевых фигур мировой литературы XX века, тонкого мастера психологического рассказа, великолепного эссеиста, переводчика Пушкина и Тютчева, Гоголя и Достоевского, Лескова и Бунина, отражает духовную драму европейской интеллигенции, драму неверия в смысл жизни и осмысленность мироустройства.

Роман, повести, рассказы и пьеса разных лет, включенные в однотомник, представляют читателю богатую палитру мастера.

---

Лукреция стояла на полубаке и отбивалась из последних сил. Она изнемогала от омерзения — бледная, ослабевшая, девица готова была отдаться на произвол судьбы. Груда тараканов доходила ей до бедер; насекомые без устали карабкались на грудь и плечи, путались в волосах, ползали по лбу. Она чувствовала, что они копошатся меж ног, набиваются под мышки, пытаются раздвинуть губы и вот-вот заползут в рот...

— Хватит, Бога ради, хватит! — не выдержав, закричала Лукреция и закрыла лицо руками. Она отчаянно рыдала и тряслась как в ознобе.

— То есть как это — хватит?.. — осведомился Роберто, промокая носовым платком капельки пота на лице.

— Довольно, умоляю тебя. Ты прав: я была злой, гадкой, но будь великодушен. Я не люблю Бернардо. Я люблю тебя, тебя, Большого Варяга, моего Варяга, моего господина... — Девица склонила голову на плечо Роберто и тихонько заплакала. — Прости, обними меня... я буду твоей рабой...

— Во-первых, для вас я не Варяг, а Роберто, — съязвил юноша и, без ума от счастья, прижал к груди Лукрецию.

— Нет. Ты мой Варяг, мой господин. Варяг... Вар. Я буду называть тебя Варом.

Адвокат, сидя в кресле, облегченно вздохнул и смахнул слезинку тыльной стороной ладони.

— Роберто, я давно хотел сказать... Я тоже был несправедлив к тебе... Ты прав, мальчик мой. Видишь ли, я уже давно... Знаешь, давай сделаем так: каждый месяц ты будешь получать от меня столько... сколько я смогу тебе давать. Хватит, чтобы жить безбедно, да-да. Не нужно будет ни о чем заботиться, искать какое-то место... Бог с ней, с карьерой! Пиши себе романы, или что там у тебя, живи как знаешь... Ох-хо-хо!.. — Адвокат отвернулся, чтобы никто не заметил, как он плачет. — А что до свадьбы, — продолжил он, — мм, помогу, чем смогу... Прости меня за все, разве мог я знать?.. Ну, теперь ты счастлив?

Роберто бросился в его объятия. Он тоже был растроган и, чтобы не раскиснуть, сказал:

— Да эта история мне и самому не нравится. Вы не думайте, они бы как-нибудь выкрутились. Тем более что до острова осталось уже совсем немного...

— Какого острова? — спросила Лукреция.

— Дивного острова в голубом море под голубым небом. В тени пальм и апельсиновых деревьев, под сенью вечнозеленых кустарников и вечно благоухающих цветов там царит блаженный покой...

— А разве мы еще не добрались до этого острова? — прервала его Лукреция, слегка покраснев и опустив глаза.

 

Перевод А. Велесик

СВАДЕБНАЯ НОЧЬ

Либеро де Либеро

Под конец свадебного ужина доложили о приходе трубочиста. Отец, по натуре большой весельчак, подумал, что будет славно, если такое ритуальное действие, как прочистка дымохода, состоится именно в этот день. Он распорядился впустить трубочиста, но тот предпочел остаться на кухне, где находился большой очаг. Гости неодобрительно отнеслись к вынужденному перерыву, так как не все еще тосты были произнесены. Однако дети подняли неописуемый гвалт, и всем ничего другого не оставалось, как подняться с мест.

Невеста ни разу еще не видела настоящего трубочиста. Обычно, когда тот приходил, она бывала в колледже. Войдя в кухню, она застала там высокого, плотного, слегка сутулого человека в вельветовом костюме цвета топленого масла, с окладистой седой бородой. Сутулость его уравновешивалась тяжеленными горными башмаками, казалось, будто благодаря им все тело удерживалось в вертикальном положении. И хотя по такому случаю трубочист тщательно умылся, лицо его, точно посыпанное молотым перцем, было испещрено множеством черных точек. Чернота скопилась и меж складок на лбу и щеках, придавая лицу глубокомысленное выражение. Однако эта глубокомысленность мгновенно исчезла и сменилась застенчивостью, как только на губах появилась робкая улыбка.

Он чуть ли не врасплох застал невесту, стоявшую за дверью. Столкнувшись с ней лицом к лицу, он страшно смутился, будто его самого застали врасплох за непристойным занятием и теперь ему предстояло объяснять, как он вообще сюда попал. Он что-то забормотал, обращаясь к невесте, но она то ли не поняла, то ли не расслышала его. Трубочист упрямо продолжал мямлить свое, давая понять, что все это имеет к ней непосредственное отношение. Взгляд его был пронизывающим и одновременно многозначительным. Невеста сразу догадалась, что перед ней, в сущности, дождевой червь.

Он снял пиджак и принялся расстегивать жилет. Она выскользнула через вторую дверь и остановилась, прислушиваясь. У нее было такое чувство, что все идет совсем не так, как должно. Невесте казалось, что ее присутствие придаст всему ритуалу больше значительности, хотя, с другой стороны, ей было просто стыдно за трубочиста. Из кухни между тем не долетало ни звука. Тогда она решила вернуться. Детей уже увели, и трубочист остался один. Как раз в этот момент он собирался подняться по лестнице, установленной внутри дымохода. Он стоял босиком, в темной одежде, нижняя часть лица была плотно закрыта повязкой, а на груди висело какое-то приспособление, напоминающее скребок для квашни; как им пользоваться, невеста так никогда и не узнала. Он начал медленно взбираться по лестнице. Но как он вошел в жерло очага, она уже не видела, поскольку опрометью бросилась вон из кухни.

Когда она снова вернулась, кухня была пуста и только странный, отвратительный запах тлена стоял там. Оглядевшись, невеста подумала было, что запах исходит от башмаков трубочиста, оставленных в углу подле узелка с одеждой. Но это был запах сажи. Сажа отваливалась целыми кусками и падала вниз, на дно очага, в такт глухому скрежету, как будто кто-то вгрызался в самую сердцевину дома. Невеста почувствовала, как этот скрежет отзывается внутри ее тела. Иногда звуки затихали, и тогда в дымоходе слышалась глухая возня. Невеста сообразила, что это трубочист продолжает свое нелегкое восхождение.

Но вот воцарилась полная тишина. Девушка замерла в мучительном ожидании. Не отрываясь, она смотрела в жерло дымохода, в глубь черной воронки. Жерло имело форму не квадрата, а узкой темной расщелины.

И тут раздался пронзительный, истошный, нечеловеческий крик. Она задрожала, не понимая, откуда он исходит: от стен, от фундамента, от кухонной утвари или от нее самой. В действительности же этот предсмертный, животный рев был радостным возгласом трубочиста: он добрался до крыши! Возня в дымоходе усилилась. Наконец из расщелины показалась черная нога, искавшая опору, — нога повешенного. Еще немного — и трубочисту удалось нащупать нижнюю перекладину лестницы. В тот же миг невеста вылетела из кухни.

Во дворе она уселась на жернов и, отдышавшись, кликнула старую экономку. Экономка была женщиной простой и впечатлительной. Невеста полностью ей доверяла и велела сообщать все, что творится на кухне. Экономка с таинственным видом сновала между кухней и двором, доставляя новости:

— Начал приводить себя в порядок. Прямо под дымоходной трубой.

Невеста представила, как он стряхивает копоть, стоя на куче золы, словно могильщик на холмике земли.

— А что же он надевает на ноги, чтобы цепляться за стену? — Она велела экономке немедленно выяснить это.

— Мил человек, какая ж у тебя обувка, что ты так ловко по стенке лазаешь?

В ответ он что-то такое сострил, но старуха толком ничего не разобрала.

— Сел перекусить, — доложила она — и бегом обратно на кухню. Вскоре она снова показалась с крохотным букетиком эдельвейсов в руках. Это, мол, подарок трубочиста ей на свадьбу, объяснила экономка, протягивая цветы невесте.

Немного погодя появился и сам трубочист. Он уже переоделся. Через плечо у него была перекинута сумка. Отец невесты приветливо заговорил с трубочистом и стал расспрашивать о его жизни. В тусклых лучах заходящего зимнего солнца, еще сильнее оттенявшего лицо трубочиста, его прищуренные от света глаза и вымазанную сажей бороду, он представлялся то ли фантастической бабочкой, то ли ночной птицей, застигнутой врасплох наступившим днем. Хотя, скорее всего, он походил на гигантского паука или таракана: ведь если смотреть в дымоходную трубу снизу вверх, то она, оказывается, вовсе не такая непроглядно-черная и даже сочится пепельно-липким сиянием.

Трубочист рассказал, что вот уже тридцать пять лет промышляет в этих краях — все чистит и чистит дымоходы, что на будущий год возьмет с собой сына — пора и его приучать к ремеслу, что собирать эдельвейсы теперь запрещено и что этот букетик ему удалось нарвать тайком, и еще уйму прочих мелочей. Но сколько бы он ни лукавил и ни изворачивался, все понимали, что это были только слова, которыми он окутывал себя, точно каракатица, выпускающая защитное облачко.

Он знал всех умерших родственников этой семьи, но его никто ни разу не видел!

И ей стало вдруг стыдно. Но не за него, а за себя. Когда он ушел, она поставила крохотные эдельвейсы перед портретами усопших предков.

 

Перевод Г. Киселева