Дмитрий Фурманов - Том 5. Путь к большевизму

• Название: Том 5. Путь к большевизму
• Автор: Дмитрий Фурманов
• Издательство: Государственное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1928

Пятая книга Дм. Фурманова «Путь к большевизму» описывает события 1917–1918 года в виде дневника непосредственного учасника событий. Несомненно, что на основе этого дневника могло вырасти произведение, подобное «Чапаеву» и «Мятежу». И тот исключительный интерес и то общественное значение, которое эта книга имеет, несмотря на то, что она самим тов. Фурмановым не предназначалась к печати, еще раз подчеркивает всю величину безвременной потери, которую понесла пролетарская литература, потеряв Фурманова.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Нам важно высосать, выбрать из карманов фабрикантов все, что можно, дабы это «все» было вложено в предприятие. А тогда, — тогда простимся. Уже и теперь во многих местах фабрики и заводы перешли к рабочим и ведутся при помощи особых коллективов, созданных из рабочих и служащих предприятия.

Момент теперь острый и критический. Каждая лишняя преграда страшно осложняет нашу работу. Все преграды мы стремимся устранить заблаговременно. В такую минуту, когда важно, чтобы наши декреты безболезненно претворялись в жизнь, нам необходимо вырвать из вражьего стана самых опасных противников, которые могли бы повести против нас организованное наступление, которое могут предвидеть наши действия, предугадывать методы нашей борьбы, — нам важно обессилить врага. И мы его обессиливаем… Предлагаем и в иных местах товарищам последовать нашему примеру. Это соображение разделяют и поддерживают даже такие крупные представители профессионального движения нашей области, как Асаткин и Климохин. Даже они сознали, что прежние формы борьбы профессиональных союзов теперь уже негодны. Кроме того, у Неведомского на даче найдено много оружия, — это также сильная улика. Обоим делегатам Московского Совета, приезжавшим последовательно 15, 16 и 20-го, мы дали одинаковый ответ:

— Арестованные будут сидеть, и свое постановление мы оставляем в силе…

Последнему делегату было сообщено, что арестованных можно будет выпустить лишь в том случае, если создастся третейский суд с арбитром — комиссаром труда. На этом пока вопрос и закончился.

Вопрос большой, ибо конфликт возникает уже между рабочими организациями, между своим же «начальством» и «подчиненными».

Московский Совет предъявил даже ультиматум (правда, неофициально, в форме мнения отдельных членов президиума), ультиматум, отрицательная сторона которого заключается в возможности «разрыва» между Москвою и нами.

Мы не подчиняемся «начальству», ибо нам здесь, на месте, дело виднее; мы признаем совершенно нецелесообразным переменять свое решение; если мы выпустим врагов, они напакостят нам в деле проведения нашего циркуляра в жизнь; против нас поднимется тогда обозленная трехсоттысячная рабочая масса и справедливо будет укорять и винить нас в непоследовательности, в малодушии и в слепом подчинении дисциплине.

А, может быть, комиссары отстаивают «общегосударственную» точку зрения, может быть, мы не дооцениваем чего-нибудь очень и очень важного?.. Все может быть. Предпоследнее голосование (с первым делегатом Московского Совета) даже раскололо нас на два равные лагеря: 3 против 3-х. Сегодня 4 против 1-го и против 1-го, ибо я внес свое предложение особо:

— Прекратить вообще всяческие попытки переговоров с фабрикантами и усилить повсеместные репрессии, главным образом, «изъятие» вражеских вождей.

Мы, быть может, многого не учитываем. А за нами ведь триста тысяч одних рабочих. Вот какое дело приходится решать впятером — вшестером, да вдобавок людям мало опытным, мало знающим.

Даже становится несколько жутко: а что, если наше предложение основано только на добром желании? Что, если оно вредно рабочим? Этот вопрос все время давит своею громадностью и серьезностью.

3 января 1918 г.

Под Райсовет мы заняли дом Полушина — громадный прекрасный дворец, во многом напоминающий дворец Кшесинской.

Осмотрели мы уже домов пять-шесть. Один лучше другого. Глаза разбегаются, не знаешь, на котором остановиться. Сперва зашли мы к Витову. Вышла барыня — полная, красивая, высокая.

Побледнела, задрожала, перепугалась… Даже ничего не говорит: стоит и смотрит на нас вопросительно.

— Мы — члены Исполнительного комитета… Мы пришли осмотреть ваш дом под Районный Совет рабочих и солдатских депутатов….

Она смотрит растерянно и, по-видимому, хорошенько еще не соображает, в чем дело.

— Пойдемте… Пожалуйте… И повела нас по комнатам…

— От этой комнаты нет ключа, от этой тоже нет…

— Придется взломать…

Через пять минут нашлись ключи.

Румяные, рыхлые, избалованные горничные, няни, кухарки и прочая челядь испуганно толпились в дверях. На их лицах было и изумление и ненависть к нам.

А у Полушина заведующий домом развязно заявил:

— Убраться, говорите, надо… Здесь, ведь, господа, убраться не недельку и не две нужно… Тут месяц, а то, пожалуй, и больше…

— Ах, месяц нужно… Ну, нам ждать некогда: завтра же утром пришлем красногвардейцев и все повыкидаем на двор…

— Нет, зачем же, мы поторопимся…

Наутро, когда мы явились часов в 11, половина мебели была уже убрана, а через день очистили и весь дом…

— Привяжите собак на цепь…

— Нет, пускай бегают, что же…

— Завтра пристрелим…

Наутро собаки были привязаны. Вообще, с этой публикой приходится применять своеобразную тактику: народишко дрянной, изолгавшийся, утерявший всякую демократическую подкладку. Это уже верные псы, прислужники богатеев. Вошел дворник:

— А надолго ли вы сюда, господа?..

— Надолго, дядюшка, навсегда…

— А как же барин-то?.. Когда приедет, где же он остановится?

— А где хочет: хочет — в номере, а не хочет, — пусть квартирку себе где-нибудь подыскивает…

— Так, ведь, дом-то у него собственный…

— Э, дядя, какой тут собственный. Теперь нет у них собственных домов, все наше… Один дом возьмем под больницу, другой под родильный дом, третий под приют, — так понемногу все и разберем… А ты говоришь: собственный… Был собственный, а теперь чужой…

Дядя ничего не понял. Развел руками и ушел, в недоумении.

Распорядились мы оставить на месте столы, стулья, кровати, шкафы и прочую мебель. Вообще распоряжались, как у себя дома. Экономка ходила сзади и приговаривала:

— Хорошо, оставим… Хорошо, оставим… Теперь нам заниматься удобно. Жаловаться нельзя. Работа в нашей группе замерла окончательно. Товарища

Сидорова «протолкнули» в Исполнительный комитет Совета, и торговать литературой и газетами совершенно некому. Комитет целый день закрыт. Сидорова в Исполнительный комитет отпустили без сожаления: человек больной, жить не на что, а там все-таки 300 руб. Впрочем, может быть, я преуменьшаю нашу работу. Два раза в неделю все-таки собираемся, и я провожу с товарищами беседы по политической экономии. Беседуем и по вопросам текущего момента. Горе в том, что говорить приходится мне одному: они только слушают, — плохие максималисты.

Устроил я недавно две лекции о Трудовой Республике: одна у Н. Горелина, другая у Куваева. Завтра, 4-го. с почтово-телеграфными служащими, а 6-го с железнодорожниками.

Горе только в том. что никто не помогает.

В Петербурге убили максималиста Лебедева: его семье послали 100 руб. Денег осталось рублей 600. Притока средств почти нет. Только и пополняю, что своими лекциями. Думаем издать газетку или хотя бы листок, но опять-таки сверху до низу писать его придется мне одному. А писать некогда. С центром связи почти никакой.

Нас, навещающих комитет, человек десять-пятнадцать. И все-таки надо сказать, что группа наша пользуется большим сочувствием и вниманием в рабочей среде… Все толкуем о вооружении, о создании боевой дружины, но оружие достать неоткуда. Впрочем, человек восемь-десять вооружены, ибо состоят в Красной Гвардии.

8 января 1918 г.

Еще месяца три-четыре назад пришлось мне у железнодорожников проводить митинг. Еще тогда видел я, что сочувствие их на нашей, на советской, стороне. Потом они часто вспоминали, приглашали еще, хотели послушать. Я выбрал время и устроил платную лекцию о Трудовой Республике, а чистый сбор (около 100 рублей), разумеется, — в группу. Как и всюду, где мне приходилось читать эту лекцию, сочувствие аудитории было со мной.

Железнодорожники бурно аплодировали, благодарили, просили притти и поговорить еще. Низший персонал железнодорожников с нами. Та «целесообразность», о которой говорил на конференции тов. Ривкин, руководит всеми работами нашей группы. Даже одно слово, без определенного, конкретного содержания, дает какую-то особенную бодрость, расчищает дорогу, указывает путь. Целесообразность можно, пожалуй, понять и своеобразно: держи нос по ветру, делай, что выгодно в данную минуту, не осложняй дела, сравнивай углы, подкрадывайся к цели…

Но у нас, идущих напролом, принцип целесообразности никогда не может извратиться подобным образом. Цель, как факел, горит впереди, а форму продвижения мы выискиваем сами.

Мы разом бьем по всем фронтам, вербуем отовсюду себе единомышленников: рабочие, солдаты, почтовики, телеграфисты, телефонисты, казначейские, банковские, железнодорожники— все захвачены нашей пропагандой, никого не выпускаем мы из поля зрения. Благодаря этому и в городе мирно, и организации работают единодушно.