Юлия Вертела - Черный шар

• Название: Черный шар
• Автор: Юлия Вертела
• Жанр: Современная проза

Юлия Вертела – родилась и живет в городе Пушкине. Окончила биолого-почвенный факультет Ленинградского государственного университета (ныне СПбГУ), работала в научно-исследовательских институтах биологического профиля. Печаталась в альманахе “Молодой Петербург”, “Литературной газете”, журнале “Петербургская свадьба” и в др.

---

Катя разомлела от вина, и ее потянуло на лирику:

– Я не думаю о космосе, а небо люблю городское, лоскутное. Маленькой, когда родители пропадали на работе, а присматривавший за мной брат – в дворовой компании, я часто оставалась дома одна. Вечерами бывало страшновато, тогда я забиралась на подоконник и смотрела на кусочек неба, зажатый между соседними крышами. Закутавшись в шаль, я часами сидела, уткнувшись в стекло. Потом мы переехали, неба за окном стало больше, а привычка сидеть на подоконнике осталась, позже к ней присоединилась привычка сочинять.

– Ты пишешь?

– Я фантазирую. Записанные стихи как сны, рассказанные с утра. Вроде похоже, но совсем не то, что снилось ночью. Они не нравятся мне.

– В молодости я хотел писать фантастику, – с сожалением в голосе признался Нил.

– Почему ты говоришь о молодости в прошедшем? – изумилась Катя. – Тебе ведь тридцать с небольшим?

– Знание некоторых вещей добавляет возраста даже при полном отсутствии морщин. Лицо вообще вещь малозначительная.

– Женщины так не считают, – удивилась Катя.

– Мое лицо мне не более знакомо, чем любое другое, я не узнал бы себя в толпе, – Нил положил Кате голову на колени, они полулежали в окружении книг и бутылок, перекошенных косяков и кривых зеркал. – Со снами у меня все ровно наоборот. Я часто выдаю их за воспоминания и не представляю без них прожитых лет. Они для меня неподдельны, как фотоснимки, и не менее реальны, чем тело.

Катя задумалась над мыслью, ускользающей в винных парах:

– Интересно, если умрешь во сне, сон оборвется или будет длиться вечно?

– Мой четырехлетний племянник считает, что люди и вовсе не умирают, они становятся то маленькими, то большими. Иногда он мечтательно вспоминает: “Когда я был большим, я ловил в океане акулу”, или говорит маме: “Когда ты станешь маленькой, я буду носить тебя на руках и куплю тебе…” – и дальше обещает ей что-то в зависимости от настроения. Я ему верю.

– Зря ты не стал писать.

– Еще успею.

– А я боюсь ничего не успеть, – Катя махнула рукой, опрокинув стакан. Вино тут же всосалось в яму под ковром. – Один мой друг упрекал меня еще лет пять назад: “Ты не умеешь рисковать. Хочешь, скажу, что с тобой будет дальше? Учеба, замужество, дети, все как у всех, ничего выдающегося”.

– Честно говоря, не так уж сложно предсказать судьбу девушки, – пробормотал Нил, вытирая пыль с последней заветной бутылочки, купленной по случаю без талонов в буфете Дома ученых.

– Я часто думаю, что все сложилось в моей жизни, как он говорил. Он был гонщиком, разбился на мотоцикле, – лицо у Кати сделалось виноватым. – Но ведь способность к свершениям дана не каждому, я никогда не была сильной. Помнишь, в школе изучали подвиги школьников – героев Великой Отечественной?

– Ну, как не помнить! Валя Котик, Марат Казей…

– После изучения нам предлагалось в классе написать сочинение на тему “Что бы я сделал на месте Зои Космодемьянской?”. И понимаешь, всякий раз, когда я представляла себя на ее месте, то не сомневалась, что, как только фашисты начнут меня пытать, я тут же выложу им все военные тайны. Не в силах придумать иное, я прогуляла день, когда писали сочинение.

– Бедный ребенок, – вздохнул Нил.

– После я оправдывала себя тем, что ведь кто-то же вершил свой тихий подвиг в тылу.

– Ну, а остальные? Остальные что написали? – язык Нила уже заплетался. Почав третью бутыль, он решил, что пора остановиться и оставить чего-нибудь на завтра, чтобы вид пустого сосуда не вызывал у него нездоровую угрюмость…

– Самое поразительное, что почти весь класс написал о своей несомненной готовности к подвигу и к тому, чтобы мужественно встретить мучения и смерть, даже те, кто в школьных коридорах слыли безнадежными трусами.

– А с чего ты взяла, что подвиги – покорение вершин или падение на амбразуру – перевешивают то, что происходит в твоей жизни? Кто взвесит и на каких весах?

– Пойми, я разочаровываюсь не в жизни, а в себе. Раньше мне казалось, что можно в любой момент начать все с чистого листа, и однажды мне это удалось… – она съежилась. – Но больше я не смогу. У меня нет сил сопротивляться беде, она пожирает меня, и достаточно малейшего толчка, чтобы погибнуть.

– Ну, брось ты, это просто усталость, – буркнул Нил. – Тебе надо почаще отвлекаться и не зацикливаться на своих проблемах. Предлагаю скрашивать унылые вечера вином и разговорами, – Нил искоса поглядывал на соседку, ожидая ее реакции.

– Где набрать вина на все унылые вечера?

– Это уж моя забота, кто ищет, тот всегда найдет.

– А что скажут соседи?

– Ты хоть раз слышала, чтоб они сказали что-нибудь умное? Вот и успокойся, – благостно потянувшись, мужчина с гордостью осмотрел стройный ряд пустых бутылок, служивший ему камертоном.

“Приятно осознавать, что вечер не пропал даром”.

Христос воскресе!

В первых числах апреля, за несколько дней до Пасхи, продолжая оставаться в состоянии идейных исканий, Адольф отправился на Московский вокзал встречать старушку-мать, с которой не виделся пять лет.

Синеглазую старушонку поселили по-родственному, у Кати в комнате. А та была даже рада общению с новым человеком. Баба Дуня, несмотря на свои восемьдесят два года, отличалась необычайной живостью и остротой ума. Больше всего она любила рассказывать родословную семьи, обстоятельно, с подробностями, и при этом непременно что-то делала – вязала крючком, месила тесто или вышивала крестиком.

В первый же вечер за чаем Авдотья Алексеевна поведала Кате, что Варвара, бабушка Адольфа, работала служанкой в поместье графа Толстого, Льва Николаевича, а ее муж Яков служил конюхом. С особым вдохновением баба Дуня пересказывала слухи о романе своей матери с писателем, подлинность которого, впрочем, весьма сомнительна. Однако точно известно, будто Лев Николаевич подарил приглянувшейся Варваре отрез дорогой ткани на платье. И до сих пор баба Дуня хранит кусок той материи в сундуке как реликвию.

Катя, широко раскрыв глаза, слушала рассказчицу, пережившую войны и смерти, безвластие и безграничную власть. Ее монологи о судьбах многочисленных братьев, сестер и прочих родственников завораживали, как сказки Шехерезады. Но баба Дуня жила не только воспоминаниями, она охотно комментировала политику Горбачева, цены на продукты и международную обстановку.

Про Машину болезнь в целях конспирации бабушке не сообщили. Ирина строго-настрого запретила Кате плакаться в жилетку, так что перед Авдотьей Алексеевной разыгрывали сцены из жизни счастливого семейства.

Впрочем, бабушка, скорее всего, и не поняла бы, о чем речь. Девочка как девочка, и что пристали к ребенку? Ну, не берет игрушки в руки, много плачет, так это бывает – малая еще. Старушка знала другие проблемы – война, голод, а когда ребенок сыт, все остальное – не так уж важно. Баба Дуня была стопроцентно жизнеутверждающим элементом.

На Пасху все Тумановы собрались у Кати на Староневском.

Куличи Авдотья Алексеевна освятила накануне, и теперь они красовались на столе в окружении разноцветных яиц. Катя привыкла вместо кулича покупать в булочной кекс “Весенний”, но разве мог он идти хоть в какое-то сравнение с тем произведением, что сотворила баба Дуня! Сделала она и пасху творожную с цукатами и ванилью. Испекла заварные бабы с изюмом и лимоном. И во все непременно добавляла ароматные специи.

Ирина загодя раздобыла к праздничному столу продукты, кое-что на рынке, кое-что на предприятии, где работала. В ее сумке был и набор дорогих конфет, и бок осетра, и разные мясные копчености. Катя расставляла на белой скатерти винегретик, селедочку, квашеную капусту и другую постно-бесталонную снедь.

Авдотья, повязавши голову праздничным платком, суетилась больше всех. Она не спускала глаз с младшего сына Адиньки, а Ирина пожирала глазами свое единственное чадо.

Илья, с утра не отпущенный в институт, томился в семейном кругу. Чтобы хоть как-то скрасить пребывание среди родственников, он то и дело прикладывался к графину с водочкой.

Адольф, немного потерянный, весь в партийных мыслях, с трудом врубался в происходящее. Зато Ирина артистично изображала любящую супругу, незаметно одергивая на сутулой спине Адольфа новый австрийский костюм.

Маша на удивление тихо ворочалась в своей кроватке, не мешая семейному собранию.

Авдотья Алексеевна, зардевшись от вина, восклицала:

– Христос воскресе!

– Воистину воскресе! – улыбалась в ответ Ирина.

– Воистину воскресе… – едва слышно вторила Катя.

Не утвердившиеся в вере Адольф и Илья снисходительно кивали головами: мол, и мы того же мнения.

Баба Дуня уже мечтала о том, как расскажет у себя на родине, в Ярославле, о чудесной, дружной семье сына. Именно в такие дни, когда за столом собиралась вся семья, она чувствовала, что жизнь прожита не зря и в ней много смысла, тихого и простого. Старушка изо всех сил старалась нахваливать всех собравшихся: