Вера Рочестер - Месть еврея

• Название: Месть еврея
• Автор: Вера Рочестер
• Жанр: Исторические любовные романы

Писательница В. И. Крыжановская известна под псевдо­нимом Рочестер как автор популярных романов. Тема спири­тизма и оккультных наук стала причиной того, что ее произ­ведения в нашей стране долгое время не переиздавались.

Полное драматизма действие романа «Месть еврея» про­исходит во второй половине XIX века в Венгрии. Это увлека­тельная история нежной любви ростовщика-миллионера и юной аристократки, счастью которых мешают предрассудки окру­жающих.

---

—  Я люблю тебя, Рудольф, больше жизни,— говори­ла Антуанетта,— но прежде чем я окончательно отдам тебе свою руку, ты должен дать мне одно обещание. Согласен?

—  Конечно. Разве ты не имеешь права требовать от меня все, что хочешь.

—  Так поклянись мне своей честью и нашей лю­бовью, что не прикоснешься больше к картам, никогда больше не подойдешь к зеленому столу, за которым вы рискуете вашим состоянием, честью и даже жизнью. Страшная жертва, которую приносит наша Валерия за вину других, не должна быть напрасной, и честь имени не должна больше зависеть от шансов игры; я не в силах буду жить, боясь постоянно, что ты на краю пропасти. Прошлое вычеркнуто и забыто; но клянись мне, если хочешь, чтобы я была твоей женой, что ты и впредь всегда будешь чувствовать ко мне доверие, ко­торое соединило нас, что никогда не подпишешь вексе­ля без моего согласия, и тогда спокойно и счастливо мы начнем новую жизнь. Я чувствую и в себе достаточно сил и любви, чтобы заставить тебя полюбить, порядоч­ную жизнь, без всяких пагубных, пошлых развлечений.

Краснея, слушал ее изумленный и смущенный Ру­дольф, было даже мгновение, когда он почувствовал себя оскорбленным, но звуки милого голоса, полные убеждения, и глубокая любовь, горевшая во влажных глазах Антуанетты, достигли своей цели; его собствен­ная совесть говорила ему, что она права, что жизнь спо­койная и правильная лучше зла, которое он испытывал в последние дни; любовь и угрызения совести по отно­шению к Валерии довершили дело. В последний раз, как соблазнительное видение, вспомнилась ему игорная зала и все пережитые в ней ощущения, от которых он должен был навсегда отречься, но добрая воля востор­жествовала, и он открыто взглянул в глаза невесте, с беспокойством следившей за выражением его лица.

—   Антуанетта,— сказал Рудольф, торжественно под­няв руку,— клянусь тебе моей честью и нашей лю­бовью—никогда не касаться карт, никогда не скрывать от тебя ни одного моего поступка! Все, нас касающееся будет у нас общим. Близ тебя и с твоей любовью мне легко будет начать новую жизнь; если же когда-нибудь я оступлюсь, то достаточно будет напомнить мне эту минуту и имя Валерии, чтобы вернуть меня на путь истинный.

Антуанетта кинулась ему на шею.

—  Я верю тебе, Рудольф, и с радостью вручаю те­бе мою судьбу.

Когда молодые люди вернулись в будуар, они нашли Валерию в объятиях отца.

—  Отец,— сказал Рудольф,— в дни нашего не­счастья бог посылает нам радость. Я привел тебе дочь и друга, а нашей бедной Валерии сестру.

При этих словах улыбка счастья блеснула на блед­ном лице графа.

—  Милое дитя мое,— сказал он, целуя невесту сы­на,—будь счастлива, будь ангелом-хранителем Рудоль­фа, чтобы никогда не пришлось упрекнуть ему себя в таких пагубных увлечениях, как мои.

—  Он обещал мне все это и, я знаю, он сдержит свое слово,— ответила Антуанетта, целуя руку гра­фа. — Новая жизнь начинается для вас и ваших детей. Проведите ее всецело с нами, а мы будем развлекать, холить и любить вас.

—  Я понимаю тебя, дитя мое, и ты права, остаток дней моих я посвящу вам. Господь дал мне суровый урок, заставляя принять жертву дочери.

—  Дорогой папа, ты преувеличиваешь свою вину и мою заслугу. Я вполне вознаграждена за принятое ре­шение, которое служит источником стольких благ,— сказала в свою очередь Валерия, целуя Антуанетту.— Сознание, что моя лучшая подруга становится моей сест­рой, служит мне огромным утешением, и, я надеюсь, все кончится лучше, чем мы думаем.

Утром, в назначенный для помолвки Валерии день, старый граф отправился к барону Маврикию фон-Гойю, опекуну Антуанетты, и формальным образом просил у него руки молодой девушки для своего сына. Достаточ­но было нескольких слов, чтобы покончить это дело, так как они были старые друзья и товарищи по школе. Но на замечание барона относительно расточительности молодого графа отец мрачно отвечал:

—  Не бойся, Маврикий, мы с Рудольфом излечи­лись от прежних безрассудств. Тебе, моему старому верному другу и крестному отцу Валерии, я должен сказать все.

И ничего не скрывая, он рассказал ему перипетии последних дней, сообщив и о добровольной жертве, по­средством которой дочь его искупала честь всей семьи.

—   Сегодня,— закончил он,— должен состояться этот постыдный торг. Отец Мартин привезет Мейера к обеду. Но при мысли, что моя невинная девочка вложит свою руку в лапу этого противного, негодного еврея, что она должна окунуться за грехи мои в эту грязь ростовщи­чества, в это невесть откуда взявшееся унизительное общество,— в душе все переворачивается, и я считаю себя вдвойне подлецом, терпя подобную гадость. Умо­ляю тебя, Маврикий, приезжай ко мне сегодня обедать, ты крестный отец Валерии, твое присутствие на ее тай­ной помолвке будет облегчением и для нее и для меня.

Веселое, добродушное лицо барона фон-Гойя прини­мало все более и более серьезное выражение.

—  Грустная история, бедный Эгон. И хотя ты лег­комысленно спустил свое состояние, теперь не время упрекать тебя. Напротив, имей я свободные средства, то немедленно тебя выручил бы, потому что человеку в твоих летах и при твоем положении тяжело подчи­ниться чему бы то ни было. Но, откровенно говоря, я не нахожу это супружество таким несчастным. Я знаю Мейера, часто встречал его у моего племянника (они товарищи по университету). Это премилый моло­дой человек, вполне джентльмен, ничего в нем не на­поминает эту грубую расу, которую мы привыкли пре­зирать. Конечно, способ, избранный им, похвалить нель­зя, но надо взять в расчет и его состояние. Чего не сде­лает страстно влюбленный, молодой человек, чтобы завладеть любимой женщиной, да еще такой как Ва­лерия... Особенно, когда глупый предрассудок мешает ему стать в ряды претендентов.

—  Глупый предрассудок? — перебил граф.— Графи­ня Маркош и сын ростовщика.— Я знаю, что ты — ате­ист, Маврикий, и мне очень тебя жаль.

—   Извини, я верю в существование высшего су­щества, творца мира, но этот предвечный отец создал всех детей своих равными и, конечно, не одобряет ме­лочную борьбу, которую они ведут между собой по вну­шению людей, из честолюбия и эгоизма именующих се­бя его служителями. Но довольно на эту тему, я знаю твои убеждения. Ты ошибаешься, полагая, что человек, молодой, красивый, умный и настолько богатый, чтобы купить княжество,— чем не надо пренебрегать в наше время,— неизбежно составит несчастье моей крестницы, потому только, что он еврейского происхождения и пред­ки его не принимали участия в крестовых походах! Мо­лодые люди отлично могут любить друг друга и быть счастливыми.

—   До сего времени, по крайней мере, Валерия ни­чего не питает к нему, кроме отвращения и презрения,— вздыхая, ответил граф.— До свидания, барон. За обе­дом ты сам увидишь, есть ли какой-нибудь шанс, что твои оптимистические надежды осуществятся.

IV

—  Фея, встряхни себя, пробило четыре часа и тебе давно пора одеваться,— говорила Антуанетта, уже одетая к обеду.

Валерия, бледная и задумчивая, лежала на диване, смотря в пространство.

—  Ты права,— проговорила она, приподнимаясь и вздыхая,— надо вставать и нарядиться, чтобы подобаю­щим образом отпраздновать свое «счастье». Скажи, по­жалуйста, Марте, чтоб она приготовила черное платье; справедливость требует, чтобы я была в* трауре в тот день, когда хороню свое имя, общественное положение и будущность.

Г-жа Эберштейн покачала головой.

—  Не может быть, чтобы ты серьезно желала встре­тить Самуила таким издевательством. А если он за по­добное оскорбление откажется от твоей жертвы и захочет отомстить, что тогда?

—  Я не думаю, чтобы господин Мейер был так щепе­тилен, я ему сказала, что он внушает отвращение и... он не обиделся. Но я не хочу рисковать твоим счастьем и счастьем Рудольфа из-за вздора, а поэтому выбери сама мне туалет.

—  В таком случае, я выбираю то красивое белое кружевное платье, которое прислали тебе недавно из Парижа, белый цвет тоже траур, но не такой мрачный и бросающийся в глаза.

Валерия повиновалась, и когда камеристка окончи­ла ее наряд, то Антуанетта, глядя на свою подругу, по­думала, что никогда еще она не была так хороша, как теперь. Этот простой и воздушный туалет, казалось, был создан для ее идеальной нежной красоты. Но когда Ан­туанетта захотела приколоть к лифу и к пепельным во­лосам несколько роз, она оттолкнула ее руку.

—  Шипы без роз были бы приличней для такой радостной помолвки,— презрительно сказала она.— Ес­ли уже непременно нужны цветы, то какие же из них предпочитает милое племя моего жениха? Чеснок, ка­жется?

—  Фи! Как можешь ты позволить себе так глумить­ся! — остановила ее Антуанетта.— Где же твое мужест­во и твое доброе сердце?

Молодая девушка не отвечала, и они молча вошли в комнату, смежную с гостиной. Валерия опустилась в кресло возле окна и стала нервно ощипывать цветы бесподобного букета, стоявшего в севрской вазе. Антуа­нетта сочувственно глядела на нее, но услышав шаги в соседней зале, вышла.