Николай Келин - Казачья исповедь

• Название: Казачья исповедь
• Автор: Николай Келин
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1996
• ISBN: 5—203—01656—9

В книгу вошло повествование Н.А. Келина о своей и других казаков-эмигрантов жизни на чужбине после бегства из России в 1920 г.

---

— Идите за мной, гражданин…

— Куда? — холодея, спрашиваю я.

Милиционер строго заявляет, что мы задержаны, понимай — арестованы, и ведет нас через весь рынок к какому-то сарайчику. Здесь, вероятно, канцелярия милиции: столик, телефон, два стула. На стене трафаретные плакаты с изображением вождей. На меня смотрят иронический Булганин и плутоватый Никита Хрущев. Спрашиваю милиционера, за что нас задержали. Лейтенант отвечает вопросом:

— Почему вы, гражданин, фотографировали ларек?

— Как почему? Интересно! Разве это военный объект или предмет пограничной полосы? Я турист, приехал сюда отдыхать. А тут какой-то паршивый ларек с мясом и, пожалуйте, мы — арестованы…

Офицер милиции слушает меня внимательно — он впервые видит иностранца и насторожен. Он звонит высокому начальству:

— Товарищ капитан, я задержал двух чехословаков. За что?.. За… что с ними делать?

Ответа человека, находящегося на другом конце провода, не слышно, но нас тут же отпускают. Тогда я спрашиваю милиционера:

— А вы, лейтенант, вероятно, ходили за нами по пятам, когда мы пришли на рынок?

— С чего вы взяли? Просто ко мне прибежали несколько граждан и сообщили, что иностранцы снимают рынок. Знаете ли, у нас строгая бдительность всего населения…

«Ну и страна, ну и граждане! — подумал я. — С такими не пропадешь!» Подняв аппарат, направил, было, его на собеседника, сказал:

— Разрешите, товарищ лейтенант, на память?.. За вашу бдительность…

Но тут офицер милиции поспешно закрыл лицо руками и с ужасом закричал:

— Нельзя! Нельзя!.. Вы с ума сошли?..

Я опустил аппарат и, прощаясь, поинтересовался не без иронии:

— Скажите, по совести, просто, как человек человеку, неофициально: могу я вообще в Союзе фотографировать?

— Лучше не снимайте. Это вернее!

— Нет, все-таки буду снимать, — сказал я, и мы покинули сарай, получив таким образом с сыном боевое крещение в кутузке советской милиции.

Из Новороссийска мы съездили пароходом в Сочи — навестить мою младшую сестру Катю, которая 14 лет провела в концентрационном лагере в Сибири, за Полярным кругом. Мне до сих пор неясно, за что она сидела. Позже Катя была реабилитирована, даже получила от правительства 120 рублей вознаграждения за напрасно проведенные ею в условиях сибирской каторги 14 лет. Признаться, привела в недоумение ее незлобивость по отношению к такому правительству. Я не могу забыть, как она едва ли не восторгалась:

— Смотри, нас не только восстановили во всех правах, но еще и по сто двадцать рублей дали! Я за них часы купила и даже плащ…

Терпелив, незлобив русский человек. Поистине, пути Господни неисповедимы, и непонятны все сложные изгибы души человеческой…

Времени свободного в моем отпуске оставалось много, чем-то его надо было занять, и вот, как пришло в голову — не знаю, но я решил съездить в Вешенскую к Михаилу Александровичу Шолохову.

Звоню. Отозвалась жена Шолохова Мария Петровна, которую я попросил позвать к телефону Михаила Александровича. И вот слышу отдаленный голос:

— Кто у телефона? Говоришь, казак из Чехословакии? Ну да, конечно, приезжай! О чем разговор — приезжай!

И вот, благодаря отменной любезности начальника Новороссийской станции, мы с сыном летим пассажирским поездом в сторону тихого Дона…

В окне бегут ровные, как стол, кубанские степи. Поезд пересекает реку Кубань, мелькает преддверие Ростова, утопающий в зелени Батайск — и мы на границе донской земли. Жирный чернозем вплотную подступает к полотну железной дороги, у Аксая мелькает широкая водная гладь Дона, издали встает серебряный купол войскового собора на Новочеркасской горе… Тут под водительством Подтелкова зарождалась советская власть на Дону. Проскакиваем Глубокую — здесь был ликвидирован отряд легендарного белого партизана Чернецова… Но вот и глухой степной поселок Миллерово. Пора выходить. Дальнейший путь предстоит продолжать в автобусе.

Случайный попутчик, возвращающийся из коммерческой поездки в Ростов — груши продавал, сокрушенно пожимает плечами и говорит, что после обеда автобусы на Вешенскую уже не идут. Простояв часа полтора на пыльном перекрестке с надеждой доехать на попутной машине, возвращаемся на станцию. Там, к нашей радости, видим маленький синий автобусик, переполненный людьми. Табличка объясняет — направление на Базковскую, это в трех километрах от Вешек. Но как попасть в желанную посуду? Обращаюсь к старшему диспетчеру, объясняю, мол, мы из Чехословакии, едем к Шолохову. Парень тут же высаживает из автобуса двух местных граждан, уговаривает их отложить поездку на завтра, и мы с Алешкой водворяемся на первые места. В Ольховом Роге остановка, чтобы утолить жажду, так как жара нестерпима и суховей буквально высушивает слизистую рта и носа до такой степени, что перестаем чувствовать нежнейшие ароматы.

…Пылит дорога, горизонт бесконечен, солнце быстро катится к западу, и вот в розовых сумерках мы въезжаем в хутор Базковский, теперь переименованный в станицу. До Дона талями, по песчаным кучугурам — не менее трех километров. Вешенская — на другой стороне реки. К счастью, в Вешенскую направляется несколько попутчиков, и мы уговариваем упрямого шофера довезти нас до переправы.

Южная теплая ночь горит изумительно крупными звездами. Чувствуется близость большой реки, и на другом, высоком берегу блестят одинокие огоньки казачьих куреней.

— А во-о-он там, на бугре, дом Шолохова. Смотрите, в нижнем этаже еще светится, — говорит наш новый знакомый, политработник, едущий по делам в Вешки.

Ночью ждать парома долго. Но вот из темноты выныривает перевозчик и предлагает переправиться на баркасе. Устраиваемся на среднюю скамью. Напротив — две пожилые казачки с узлами и сумками. Опустив через борт руку в священную для меня воду батюшки-Дона, пропускаю ее между пальцами, мочу разгоряченный лоб и пью ее, крестясь, как причастие. Старуха-казачка, подавая мне эмалированную дорожную кружку, приговаривает:

— Пейте, пейте донскую водицу — она сладкая, легкая… Из нашего кормильца-Дона…

Но вот баркас мягко зашуршал у прибрежной гальки — и мы под крутым яром, на котором в еле видной синеве маячит старинная церковь. Поднимаемся по песчаному спуску к станице, подходим к так называемому Дому колхозника — это небольшая гостиница, помещенная в одноэтажном казачьем курене. В слабо освещенной передней нас встречает пожилая женщина в белом, по-казачьи повязанном платке. Это — заведующая гостиницей. Узнав от нашего спутника, что мы из Праги, вводит нас в небольшую комнату с двумя кроватями, этажеркой, телефоном и керосиновой лампой на лежанке печки. Спрашиваю:

— Можно соединиться с квартирой Шолохова?

— Пожалуйста, поднимите трубку и попросите соединить с Михаилом Александровичем.

Через минуту голос:

— Квартира Шолохова. Кто говорит? Рекомендуюсь и через минуту слышу:

— Это ты земляк из Чехословакии? Ты что же это так поздно? Ты клетский? Что же это ты за сорок лет не научился по новой орфографии писать?

Боже мой, Шолохов.

— Негде было научиться, Михаил Александрович! — отвечаю. — Думаю, что лучше грамотно писать по старой, чем безграмотно по новой.

— Ты где учился-то? В Усть-Медведице? Эх вы… казаки и евреи всегда космополиты…

— Но почему же, Михаил Александрович? — спрашиваю, удивленный.

— Да так уж… Ты где?

— В Доме колхозника.

— Так вот, завтра в полдевятого ко мне. По-казачьему получишь яичницу и прочее. Придешь завтракать! Ты с сыном? Ну, вот и хорошо!..

Ночь. Сон, как водой, смыло. За окном где-то совсем близко, надсадно стрекочут кузнечики — веселые музыканты степи; вдали чувствуется ток изумительно близкой сердцу реки. Дон… Земля донская… Не осилив всей сложности переживаний, чувствую, как по щекам стекают соленые слезы, слезы терпкой любви к навсегда покинутому дому. Господи! Как хорошо вокруг и как тяжело на душе…

Часов в пять глянул в окно и ахнул — напротив плетень, баз и милая глазу соломенная крыша, складной желто-серой шапкой нависшая над деревянным крыльцом донского куреня. Надрывно ревет корова, чующая близость попаса, во дворе деловито расхаживают куры, но на улице пока ни души. Бужу Алешку, и с Иваном Кузьменко, нашим новым знакомым, спускаемся по крутому песчаному спуску к Дону, прямо под домом Шолохова. На ясной глади широкой реки дымится испарина. Тишина. На стремени Дона несколько рыбачьих лодок, справа у переправы небольшой черный буксирик. Вода теплая, но утренний ветерок рябит гладь, нагоняет мурашки на обнаженное тело. Хорошо!..

Бодрые возвращаемся в гостиницу. Уже около восьми утра. Переодевшись, идем к дому писателя. Дом Шолохова огорожен зеленым дощатым забором, где поставленные в тесный притык доски не позволяют видеть, что делается во дворе. У калитки несколько человек штатских. Я заявляю молодцу лет двадцати пяти, вероятно садовнику или слуге, что мы из Чехословакии и просим сообщить о нас Михаилу Александровичу.