Эмилиян Станев - Иван Кондарев

• Название: Иван Кондарев
• Автор: Эмилиян Станев
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1988

Роман «Иван Кондарев» (книги 1–2, 1958-64, Димитровская премия 1965, рус. пер. 1967) — эпическое полотно о жизни и борьбе болгарского народа во время Сентябрьского антифашистского восстания 1923.

---

В казармы они добрались к одиннадцати часам. Все свободные помещения были забиты мятежниками. У окон стояли часовые, по двору расхаживали патрули.

Отряхнув с себя пыль и вытерев платком небритое лицо, Балчев пошел докладывать полковнику Викилову. У двери кабинета он поправил портупею, одернул полы френча и постучал.

Викилов встретил его, стоя за письменным столом; низко склонив свою большую, постаревшую голову, он молча, ни разу не прервав его, выслушал доклад.

— Садитесь, ротмистр, курите, — сказал он, вытащив золотой портсигар, подаренный ему царем Фердинандом, и предложил Балчеву сигарету. — Благодарю вас за усердие и энергию, с которыми вы действовали. Вы, господин ротмистр, пламенный офицер, как и подобает истинному кавалеристу, и именно поэтому я хотел бы предостеречь вас от некоторых увлечений, свойственных молодости. Допускаю, что у вас снова, как и во время переворота, случилась какая-то неприятность. Вы можете и не говорить мне об этом, ротмистр, ваша воля. Я же обязан спросить, потому что господин прокурор со вчерашнего вечера звонил сюда несколько раз по телефону — хочет непременно встретиться с вами, прежде чем вы покинете наш гарнизон.

Полковник сделал паузу и стал медленно, по-стариковски расхаживать по кабинету.

— Но зачем я ему понадобился, господин полковник? — спросил Балчев. — Сейчас ведь военное положение, и он не имеет на это никакого права. — Мысль, что прокурор и Викилов знают об убийстве Нишкова и про историю с крестьянами в кошаре, смутила его. — Да, верно, были неприятности, господин полковник. Без этого не обойтись. Ежели меня, офицера, оскорбили… смертельно оскорбил там один субъект, вполне понятно, что я… я его застрелил! — сказал он, глядя на широкую спину полковника, который словно нарочно отошел от него, чтобы дать ему возможность говорить свободнее.

Викилов медленно расправил плечи, чиркнул зажигалкой, поднес ее к сигарете и, продолжая все так же спокойно, по-стариковски шагать, ступая всей подошвой огромного сапога, как во время маршировки, обернулся к Балчеву.

— Подобные вещи, к сожалению, неизбежны, ротмистр… Да, к сожалению, к большому сожалению!.. Армии негоже вмешиваться в такие дела, но что поделаешь. Я уверен все же, что господин прокурор доложит о ваших энергичных действиях по начальству и переведет вас на службу сюда. Я со своей стороны подкреплю ваше прошение, если вы хотите служить в родном городе, рядом со своими близкими… Но допускаю, что он, по всей вероятности, окажет на вас и определенное воздействие, которое не советую вам воспринимать. Впрочем, это ваше право. Не забывайте, господин ротмистр, что офицер, служащий в армии, служит своему народу. Без народа нет армии, а народ без армии может существовать, хотя и под чужеземным игом, как существовал пять веков наш болгарский народ… Господин прокурор весьма… самонадеянный молодой человек, который… который считает себя… который, так сказать, весьма высокого мнения о себе и жаждет власти. — Полковник усмехнулся, покачал головой и, поглядев на Балчева долгим испытующим взглядом, продолжал:- Да, всем нам тяжко проливать народную кровь, ротмистр. Горька эта чаша и может сказаться на душевном здоровье армии — Ну, вы свободны. Ступайте домой, отдыхайте, приходите в себя. Передайте привет своему батюшке. Завтра, если вы захотите задержаться дома, эскадрон может погрузиться в эшелон и отправиться без вас. Я походатайствую перед вашим начальником гарнизона, выхлопочу вам отпуск на несколько дней. А сейчас возьмите фаэтон и поезжайте в город. Вон он стоит запряженным.

Балчев козырнул и вышел. Слова полковника насчет того, что без народа нет армии, породили в нем недоверчивость и злобу. Викилов говорил не как военный, а как доморощенный философ и моралист. Знает ли он, что представляет собой этот народ, которому воздавал хвалу и сетовал, что у него нет хороших правителей? Старик просто поглупел! Позволил, чтоб коммунисты под самым его носом захватили город, и не стыдится этого! — И еще учит его уму-разуму! Хочет, чтоб он отчаялся еще больше, защищает этих голодранцев, этих лапотников… Недоверие к своему бывшему командиру, зародившееся вчера при вступлении в город, переросло во все усиливающиеся презрение и злобу. «Боже мой, кому открыть душу? Лучше всего отцу… Ох, да и он тоже раздавлен, пал духом», — думал Балчев, садясь в фаэтон; он сознавал, что в таком угнетенном состоянии не сможет спокойно смотреть в глаза своим близким, особенно матери и сестре.

Он вспомнил о прокуроре. «Посмотрим, зачем это я ему понадобился и что за воздействие он собирается на меня оказывать. С какой стати его так заботит мое перемещение? Может, я ему симпатичен?»

На главной улице все выглядело по-старому. У открытых лавок снова сидели на стульях торговцы и перебирали бусинки четок. Некоторые махали ему рукой, как своему знакомому, и его настроение начало исправляться.

— Остановись здесь! — приказал он солдату, когда они подъехали к зданию суда, и, ловко соскочив с пролетки, поднялся по грязной прогнившей лестнице.

Рассыльный перед кабинетом Христакиева услужливо привстал со стула, но, отстранив его и не удостоив даже взглядом, Балчев постучал и тут же нажал на ручку. Дверь открылась, и он увидел за письменным столом одетого в элегантный светлый костюм прокурора, который при виде его радостно встрепенулся и, улыбаясь, вышел навстречу, протягивая руку…

33

В гостиной на двух столах стояли гробы с обмытыми и обряженными, как подобает, покойниками; оба в черных праздничных костюмах, торжественные и солидарные, словно явившиеся из какого-то иного мира. Райна опрыскала комнату одеколоном, чтобы не чувствовалось тяжелого запаха. Во дворе тихо разговаривали собравшиеся там соседи и знакомые, пришедшие проститься и поставить свечи покойным, а наверху, в спальне, рожала до времени Христина, и ее глухие вскрики слышались на улице. После полудня, как только прибыли священники, крики прекратились: доктор Кортушков и акушерка установили начало родильной горячки. Ребенок — мальчик — родился мертвым. На следующий день Джупунка зарыла его тайком в могиле Костадина, который лежал поверх обмытых вином костей своего отца…

Целые сутки Христина бредила наяву. Глаза eev горящие синеватым светом, глядели весело, руки непрерывно шевелились и подгибали края одеяла. Она говорила не умолкая, плакала, смеялась. Приходилось силой удерживать ее, потому что она все время хотела соскочить с постели и бежать в гостиную, где, как ей казалось, все еще лежат покойники. Она была уверена, что видела их, но не помнила, когда это произошло. А когда опасность, вызванная родильной горячкой, миновала, она заснула, и проснулась на следующий день, вступив на спасительный берег жизни, и увидела свою мать, постаревшую, высохшую за эти три дня, ставшую прозрачной от горя. Увидела и, собрав все силы, вцепилась в нее…

Дом еще сохранял запах ладана и лекарств; он казался совершенно пустым; словно ливневый поток прокатился по нему, и теперь его окружал оголенный и онемевший мир. Христине нужно было время, чтобы прийти в себя и примириться с мыслью, что Костадин мертв, — он, такой живой и, крепкий, ведь он просто не мог умереть… «А-а-а, — тихо повторяла она, удивленно, не веря этому. — Как это может быть, как?» И бросалась на подушки и лежала неподвижная, бесчувственная, уставившись в одну точку…

В эти дни Манол не открывал лавку, ни разу даже больших ворот не отворил, все ходили на цыпочках, и только гончие, почуяв смерть, невыносимо выли по вечерам возле полных свежего зерна амбаров. Христина слышала их, лежа рядом с матерью — старая В лае вица спала теперь на их осиротевшем супружеском ложе. Никто другой не заботился так хорошо о ней, и никого другого она не хотела видеть. Манол и старая Джупунка редко бывали тут. Осунувшийся и напуганный, Манол словно стыдился ее, так же как и она стыдилась его. Джупунка была полностью поглощена заботами о душе сына, Цонка — безропотная и смиренная — тупо, без малейшего выражения страдания воспринимала происшедшее, возможно, втайне даже радуясь тому, что большая часть доли Костадина достанется теперь им. Райна готовилась к отъезду и теперь чаще заходила к снохе; вся в черном, с опухшими усталыми глазами, она бесцельно слонялась по дому, дожидаясь, пока мать поведет ее к свежей могиле, чтоб поплакать вместе с нею. Только Янаки, как всегда, был услужлив и мил. Старая Влаевица посылала его к себе домой покормить поросенка и кур или же заглянуть в закрытую бондарную матерскую, ставни которой были сплошь оклеены свежими некрологами. Пока только он один поддерживал прервавшуюся связь между обоими домами — домом Джупуновых, который смерть не оставила без мужской силы и ума, и лишенным опоры домом Влаевых с двумя женщинами, одна из которых уже была на пути к могиле.

В эти дни с отцом и Антоанетой приезжал выразить свои соболезнования посаженый отец Александр Христакиев — на редкость заботливый, сердечный и вежливый; Он пожал Христине руку с искренним сочувствием и такой теплотой, что заставил ее расплакаться; заходили Никола Хаджидраганов, Даринка, несколько офицерских жен — Христининых приятельниц, которые впредь явно не собирались водить с ней дружбу, потому что, после того как она родила мертвого ребенка, ее положение в обществе уже не могло оставаться таким, как прежде. Обостренным чутьем Христина угадывала в их глазах эти мысли и постепенно начала понимать, что ее ждет. Жизнь расщепилась надвое — счастливое прошлое со всеми надеждами осталось за неожиданно разверзшейся пропастью, а будущее тонуло во мраке. Мир был болен, больна была осень, которая каждый день сбрасывала с яблонь листву, болен был дом Джупуновых и его обитатели. Все как-то чуждались друг друга, избегали глядеть друг другу в глаза, опасаясь, как бы кто не заговорил о том, что с недавних пор поселилось в их доме.