Ибрагим Абдуллин - Прощай, Рим!

• Название: Прощай, Рим!
• Автор: Ибрагим Абдуллин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1975

Башкирский писатель Ибрагим Абдуллин известен советскому читателю по издававшимся на русском языке книге рассказов «Соловьиный разъезд» и сборнику пьес «Цвела черемуха».

В его новом романе «Прощай, Рим!» запечатлены картины борьбы советских бойцов в рядах итальянского Сопротивления в годы второй мировой войны. Партизанское движение в Италии активизировалось осенью 1943 — зимой 1944 года. Успехи Советской Армии, громившей главные силы фашистов и сковывавшей большое количество войск гитлеровского блока, в значительной мере способствовали увеличению размаха и результативности действий сил Сопротивления в странах Европы. В окрестностях Рима действовали боевые группы советских бойцов, которым удалось бежать из фашистской неволи, чтобы продолжить борьбу. Об одном из таких отрядов и его руководителе Леониде Колесникове рассказывается в книге, в основе которой — подлинные факты.

Автор убедительно показал, как антифашистская борьба объединила людей разных наций. Прослеживая судьбу Колесникова и его товарищей, читатель узнает, какого напряжения нравственных и физических сил потребовала победа над фашизмом.

---

Идут партизаны, слышат, как римляне со всех сторон кричат:

— Да здравствует победа!

— Да здравствует свободная Италия!..

За причудливой аркой императора Тита перед ними возникли руины огромного сооружения. Было такое впечатление, что какой-то яростный горный обвал разбил прекрасную чашу фантастических размеров.

— Что это? — удивился Таращенко. — Немцы, что ли, взорвали?

— Нет, это знаменитый Колизей, — пояснил Флейшин.

Антон и Леонид вспомнили о рассказах Васи Скоропадова, о его мечтах с альбомом и карандашом пройтись по Риму, посмотреть Колизей. Они подошли ближе, потрогали рукой гранитные плиты, посмотрели там, где была содрана облицовка, на дикий, в рытвинах серый камень. Прищурившись, попытались объять взглядом строй нескончаемых аркад, уходящих ввысь. Здесь тешились римские императоры, творя казни, чудовищные и пышные. С четырех сторон света доставляли сюда пленников, пригоняли взбунтовавшихся рабов. На них натравливали разъяренных, голодных львов…

— Император Траян, в честь победы, одержанной в Дакии, выпустил на арену десять тысяч гладиаторов, — продолжал вполголоса рассказывать Флейшин.

Жутью повеяло на них от стен, в чьих пределах погибло людей больше, чем на любом другом лобном месте земного шара. Кругом огни, кругом радостные возгласы, а здесь кровью пахнет.

Таращенко и тот поежился:

— Уйдем отсюда…

Легли поздно, а встали чуть свет. Побрились, помылись, почистили платье, навели блеск на ботинки и выстроились перед виллой в колонну по четыре человека в ряд. Во главе колонны Колесников, Таращенко, Конопленко и Россо Руссо — Флейшин. Всего сто восемьдесят два бойца. Целая рота. Пристроились к ним и отважные подпольщики Кузьма Зайцев, художник Алексей Исупов, инвалид первой мировой войны капитан Василий Сумбатов, бесстрашная Вера Михайловна Долгина, несколько месяцев прятавшая у себя шестерых советских людей…

С балкона посольства принесли красное знамя, которое взял в свой могучие руки Антон Таращенко, по-прежнему красивый и статный.

— Шагом марш! — скомандовал Колесников. — Ишутин, запевай!..

Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек…

Две сотни голосов враз подхватили:

Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек!

Римляне вновь высыпали на улицы. Вокруг стало шумно, как на море в бурю:

— Русские!

— Браво!

— Вива!

— Русские в Риме!.. Колонна пела песню о Родине:

От Москвы до самых до окраин,
С южных гор до северных морей
Человек проходит как хозяин
Необъятной Родины своей!

Итальянцы смотрели как зачарованные на этих широкоплечих, в разношерстной одежде парней, гордой поступью проходивших по улицам и площадям Вечного города. Остановилось движение транспорта. Люди забыли о времени, о спешных делах. Черноглазые смуглые девчата подбегали к партизанам, жали руки, целовали в щеки.

Потом Петр Ишутин грянул: «Расцветали яблони и груши». Толпа словно с ума посходила. Тысячи, десятки тысяч римлян запели на свой лад нашу чудесную «Катюшу»:

Свищет ветер, воет, воет буря,
Но везде, как дома, партизан…

Русские слова переплетались с итальянскими, и песня, как по эстафете, передавалась с улицы на улицу, с площади на площадь.

Пусть он землю бережет родную,
А любовь Катюша сбережет…

Жизнь и смерть как братья-партизаны,
Жизнь и смерть — родные две сестры.

Американские солдаты смотрели на эту необычайную демонстрацию с восхищением, перемешанным с некоторой долей зависти.

Были и такие, что откровенно выражали свой восторг, рукоплескали, кричали:

— Браво, рашен! Браво, Москау!

И лишь кое-кто из офицеров морщился, словно уксусу глотнул, и бубнил себе под нос: «Глупый народ. Освободили их мы, а они русских приветствуют…»

Вот и знаменитая площадь Святого Петра. Ее с двух сторон огромными дугами обрамляют сотни колонн. В конце площади дуги распрямляются и упираются в собор, увенчанный голубым куполом. На колоннаде и на карнизе собора мраморные статуи. В центре площади высокий гранитный обелиск, а по сторонам обелиска, ближе к дугам, два великолепных фонтана.

На площадь вступили с грозной «Священной войной». Такую песню здесь не слышали за все века существования католической церкви. До сих пор здесь звучали обращенные к народу проповеди с призывом лишь к смирению и благочестию. Разодетые с бутафорской пышностью папские гвардейцы, отдавая воинскую честь, взяли на караул.

…Идет война народная,
Священная война!

Колесников остановил отряд и скомандовал:

— Вольно!..

Пока Флейшин вел переговоры, выясняя, что и как, партизан окружили монашки, гвардейцы, а тут подоспели вездесущие фотографы, защелкали своими аппаратами, снимая их всех вместе. Гвардейцы, узнав, что имеют дело с русскими, советскими парнями, вопреки строгому парадному уставу, разрешили им потрогать и даже примерить свои высокие, черные лохматые папахи и с загоревшимися глазами стали выпрашивать на память у партизан «росса стелла» — красные звездочки.

Вернулся Флейшин и пошептался с Колесниковым. Снова построились и вошли в собор.

…Эпоха была сложная, а Пий XII — Эудженио Пачелли — умел лавировать, поступаясь, когда надо, своими политическими пристрастиями. Недаром жизненной школой его оказалась ватиканская дипломатическая служба, которой он начал заниматься еще до первой мировой войны. И случилось так, что его карьера была связана с Германией, где он просидел с 1917 по 1929 год вначале как нунций Баварии, потом Пруссии и всей Германии. В 1930 году он становится статс-секретарем Ватикана, важнейшим после папы лицом в тамошней иерархии. Наконец в 1939 году, на шестьдесят третьем году жизни, сбывается его сокровеннейшая мечта: коллегия кардиналов избирает его папой, и Эудженио Пачелли принимает имя — Пий XII, подтверждая этим, что он будет продолжать политику непосредственного своего предшественника — новопреставленного папы Пия XI.

Однако этот дипломат до мозга костей в своей ненависти к Советскому Союзу, коммунизму и свободе крупно перещеголял покойного. Он даже не опубликовал энциклики, в которой умирающий Пий XI в резких тонах осуждал фашизм и над составлением которой он, Эудженио Пачелли, сам же и работал, будучи статс-секретарем. Он изо всех сил изощрялся, избегая всего, что могло бы обострить отношения Ватикана с фашистскими диктаторами Гитлером и Муссолини. В канун 1940 года, когда Польша была растерзана гитлеровцами, Пий XII обращается к полякам-католикам, напоминая, что любовь к врагам и всепрощение — основные христианские добродетели. А в 1943 году, после того как героическая Красная Армия сломала на Волге становой хребет зарвавшихся фашистских орд, он пускается на откровенное двурушничество и заявляет: «Предстоящий мир должен быть одинаково почетным и для победителей и для побежденных…»

И теперь этот отъявленный враг социализма и прогресса посчитал выгодным для себя и церкви принять в своих владениях русских партизан. Значит, прав секретарь комитета Римской провинции: в мире и впрямь происходят огромные перемены.

Партизаны — из уважения к вековым традициям страны — при входе в храм обнажили головы. Они оказались под сводом, уходящим в высоту на сорок пять метров. Мощные ряды колонн, позолота, мозаика…

Осмотоелись партизаны. Кое-кто покачал головой, другой поскреб себе затылок, а всеведущий Сережа Логунов зашептал:

— Собор Святого Петра считается восьмым чудом света и…

— А ты не знаешь, во сколько обошлось народу твое восьмое чудо? — сердито перебил его Ишутин.

— Тсс…

В глубине храма появился папа, сопровождаемый двумя кардиналами в огненно-красных мантиях. Пий XII оказался высоким, худощавым старцем с согбенной спиной и задранными кверху плечами. Нос сухой и острый, губы тонкие, бескровные. Острый, слегка выдающийся вперед подбородок, крутой квадратный лоб и тусклые глаза, прячущиеся за толстыми стеклами очков. Длинные, узловатые пальцы едва не достают до колен…

Когда между партизанами и папой осталось около пятнадцати шагов, тот опустился в раззолоченное, обитое пурпурным бархатом кресло. В это время из его подагрических, непослушных пальцев выскользнули четки. Один из кардиналов нагнулся и подал их папе.

Справившись с мгновенным замешательством, папа внимательно оглядел — с первого до последнего — молодых, загоревших на солнце парней. Всматриваясь в их задубевшую кожу, в потрескавшиеся руки, свидетельствовавшие о том, что эти люди зиму и лето, дни и ночи проводили под открытым небом, папа наконец заговорил. Голосом слабым, болезненным он спросил: