Ибрагим Абдуллин - Прощай, Рим!

• Название: Прощай, Рим!
• Автор: Ибрагим Абдуллин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1975

Башкирский писатель Ибрагим Абдуллин известен советскому читателю по издававшимся на русском языке книге рассказов «Соловьиный разъезд» и сборнику пьес «Цвела черемуха».

В его новом романе «Прощай, Рим!» запечатлены картины борьбы советских бойцов в рядах итальянского Сопротивления в годы второй мировой войны. Партизанское движение в Италии активизировалось осенью 1943 — зимой 1944 года. Успехи Советской Армии, громившей главные силы фашистов и сковывавшей большое количество войск гитлеровского блока, в значительной мере способствовали увеличению размаха и результативности действий сил Сопротивления в странах Европы. В окрестностях Рима действовали боевые группы советских бойцов, которым удалось бежать из фашистской неволи, чтобы продолжить борьбу. Об одном из таких отрядов и его руководителе Леониде Колесникове рассказывается в книге, в основе которой — подлинные факты.

Автор убедительно показал, как антифашистская борьба объединила людей разных наций. Прослеживая судьбу Колесникова и его товарищей, читатель узнает, какого напряжения нравственных и физических сил потребовала победа над фашизмом.

---

— Давайте, братцы, спалим все это к чертовой бабушке, чтоб духу не было!

Все ответили дружным «ура!». К куче, где пестрели полосатые куртки и штаны, один вид которых пробуждал в душе боль и гнев, с разных сторон протянулись руки с зажженными спичками. Снова прогремело «ура».

— Эх, Гитлера бы вот так!

— И Муссолини тоже! — добавил Орландо.

А Петя затянул частушку:

Полыхай, мой костерок,
Раздуй тебя ветерок!
Чтобы фюрера и дуче
Дьявол в пекло уволок…

— Ура-а!

— Ура-то, оно и вправду ура, но не дело вы, ребята, затеяли, — проворчал Иван Семенович, глядя на догорающее тряпье. Человек он был, конечно, хозяйственный, но порою слишком долго думал.

— А что, хотел домой на память робу свою прихватить? — поддразнил его Никита.

— Домой бы возить не стал, незачем, — сказал Сажин по-прежнему степенно, — но подложить под себя заместо матраса пригодилось бы. Тут для нас не расстелили пуховых перин и теплых одеял не запасли. А на дворе осень. Глядь, и зима подойдет.

— Вот это правильно сказано, — заметил Леонид, поняв, что поторопились они, поддались порыву.

— Эй, бог сироту не обидит, да и друзья-итальянцы в беде не оставят, — отмахнулся Петр, совсем не желая теперь, когда они попали на волю, ломать голову по таким мелочам. — А может, какая-нибудь душенька-красавица сжалится, на зиму под свое крылышко возьмет. Правильно я говорю, Орландо?

Тот ни слова из того, что городил Ишутин, не понял, но согласно покивал головой:

— Си, си!

— Надо сказать «да, да». Сережа, ты научи Орландо по-русски калякать. Когда соберемся домой, и его прихватим. Как, Орландо, поедешь в Россию?

— Си, си.

— Ну, ежели си, то порядок.

— Здорово бы было побриться сейчас, постричься, — размечтался Вася Скоропадов, потирая ладонью щетинистую, словно ежик, щеку. Москвич с Арбата, он даже в лагере сохранил особую любовь к опрятности.

Орландо, ничего не говоря, раскрыл чемодан, который прислал синьор Москателли, и достал из бокового кармашка настоящий бритвенный прибор в черном, с фирменным клеймом — крокодилом — футляре.

Все бросились к Васе.

— После тебя я!

— А после тебя я!

— Зеркала-то, братцы, нет. Если каждый станет бриться сам, долгая будет песня…

— Так я парикмахер! — выскочил вперед Никита. — На приисках лучшим мастером считался. Помните «Угрюм-реку»?.. «Стой, цырулна, стрыжом, брэим, первы зорт…» Побриться — сто лир, освежиться — двести пятьдесят. Налетайте, молодейте, грошей не жалейте. С тебя, что ли, начнем, Вася?

Скоропадов повернулся в сторону Леонида.

— Нет, пусть сначала командир побреется.

Леонид подошел к друзьям.

— Товарищи, теперь я никакой вам не командир. Убежали, вырвались из плена — на этом мои обязанности кончились. Надо выбирать нового командира. Вы сами знаете, до войны мне в армии служить не пришлось. Я — зоотехник. Между нами есть и сержанты и люди, проходившие действительную службу.

Рядом с ним стал Антон Таращенко.

— Леонид Владимирович, — заговорил он с неподдельной почтительностью, — какой ты там был зоотехник, мы не знаем, но немало случаев имели, чтобы убедиться, какой ты верный товарищ и хороший организатор. По-моему, более подходящего командира нам и желать нечего. — Антон поглядел на товарищей: — Как, братцы, правильно я говорю?

— Правильно!

— Колесников командир!

— Давай, Леонид, натягивай вожжи!

— Антон, ставь на голосование!

— Кто за то, чтобы Леонид Владимирович Колесников стал командиром нашего отряда, поднимите руки!.. Единогласно. Поздравляю, Леонид Владимирович! — Антон подтянулся, лицо стало строгим, суровым. Он первым пожал руку вновь избранному командиру.

За ним подошли поздравлять и остальные и так жали руку, что у человека послабее косточки бы захрустели.

— Спасибо, товарищи, — сказал Леонид и запнулся, не в силах скрыть волнения.

Правда, людей у них немного, но ответственное это дело — руководить даже таким маленьким отрядом в чужой стране, где бесчинствуют немцы. Давеча вон, поддавшись эмоциям, взяли и сожгли лагерную одежу. Уже минус. Кроме того, людей надо кормить, раздобыть им на зиму что-то потеплее… А самое главное, надо достать оружие. Что толку от свободы, если не сражаться с врагом? Да, нелегкую задачу возложили на его плечи, нелегкую… Но когда однополчане доверяют, не откажешься. Нельзя.

— Товарищи, — повторил он, немного успокоившись. — Как-то еще в лагере я говорил вам, что от воинской присяги нас никто и ничто не может освободить. Стало быть, мы все остаемся советскими солдатами. А в уставе сказано: слово командира — закон.

— Так это само собой понятно! — сказал Никита, поводя цыганскими глазами.

— Если понятно, то ни на минуту нельзя забывать, в какой стране, при каких обстоятельствах нам придется действовать. Италия двадцать лет жила под сапогом Муссолини. У него, наверно, тоже были свои Геббельсы, отравлявшие сознание народа и городившие о советских людях всякие небылицы. Общения с итальянцами нам не избежать. Больше того, только сражаясь плечом к плечу с ними, мы можем добиться успеха. Свидетельство тому — наш побег. Значит, ни одного необдуманного слова, ни одного опрометчивого шага. По нашим поступкам они будут судить о советских людях, о родине нашей… Долго говорил, извините. — Леонид отер со лба выступивший от напряжения пот. — А теперь надо выбрать заместителя командира и интенданта.

— Лучшего интенданта, чем Сажин, среди нас не подберешь!

— А в помощники возьми Антона Таращенку!

— А меня казначеем поставьте! — балагурил Никита.

— Ставь на голосование, пусть все по закону будет!

— Не спешите. Будем надеяться, что скоро нас станет больше. Поэтому стоило бы организовать нечто вроде штаба, а Сережу Логунова назначить начальником.

— А меня к нему писарем!

— Сывороткин, иногда надо уметь быть и серьезным. Напросился с нами, так не дури… Как, товарищи, согласны с моим предложением? Вот и хорошо. А теперь брейтесь.

— Погодите, товарищи, — заговорил вдруг Петр Ишутин, стоявший поодаль молчком, что с ним бывает очень редко, — надо как-то назвать наш отряд.

— Тоже верно. Без номера части или названия вроде не то дело получается.

Со всех сторон посыпались предложения:

— За Родину!

— Мстители!

— Русский отряд!

— Так у нас не только русские.

— На чужой земле, для чужих людей мы все равно русские…

— Давайте назовем «Свобода», — предложил Логунов, протолкнувшись в середину круга. — Полтора года и во сне и наяву мы тосковали о ней, сквозь сто смертей прошли, пока вырвались. И весь советский народ борется сейчас ради нее. Будет свобода, будет и счастье. И по-итальянски хорошо звучит — «Либерта».

— Свобода! Свобода!

Так вот в глубоком горном ущелье возле Рима в октябре 1943 года родился на свет партизанский отряд с русским именем «Свобода». Его бойцами были бежавшие из плена советские солдаты. Беглецы ликовали, обнимались:

— Мы теперь партизаны!

— Мы опять солдаты!

— Партиджано!

— Товарищ командир, — сказал Никита, поправляя на ладони бритву, — пожалуйте бриться. — Он нагнулся, вроде бы сдувая пыль с камня у входа в пещеру.

— Никита, вы пока брейтесь, а мы с Таращенкой пройдемся посмотрим, что делается в округе. Сережа, ты попроси Орландо, и тоже идите с нами.

Пещера, в которой они провели ночь, была под скалой в центре глубокой расщелины. Крутые склоны сплошь поросли колючим, вечнозеленым кустарником, который здесь называют маккья. Внизу, по дну ущелья, весело журчит ручей. Когда-то, возможно еще во времена Спартака, ручей был запружен и на нем стояла мельница. Теперь от нее остались одни развалины, затянутые изумрудным мхом.

Поглядывая на кустарник, еле достигавший ему до пупа, Леонид невольно завздыхал: «Эх, нашу бы да тайгу сюда. Там-то бы можно спрятать не то что четырнадцать человек, а целую армию…»

— Тут если только на карачках ползать, — сказал Антон, тоже помрачнев. — А нет ли у них поблизости настоящих лесов?

— Нет, — сказал Сережа, поговорив с Орландо. — А все же места красивые, — с восхищением прибавил он, озираясь на небо, листву, на ручей, на развалины старинной мельницы.

— После проклятой тюрьмы любое болото покажется раем, — усмехнулся Антон. — Но все же ты узнал бы толком, куда мы денемся, если облава будет.

Леонид покосился на Антона с некоторым удивлением, а Сережа в упор ляпнул:

— Не знал за тобой такого обычая, больно осторожен стал. В лагере все гоголем ходил и в ус не дул.

— Эх, друг Сережа!.. Теперь нам есть о чем заботиться. Осторожность — это не трусость. Все надо предусмотреть.