Ибрагим Абдуллин - Прощай, Рим!

• Название: Прощай, Рим!
• Автор: Ибрагим Абдуллин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1975

Башкирский писатель Ибрагим Абдуллин известен советскому читателю по издававшимся на русском языке книге рассказов «Соловьиный разъезд» и сборнику пьес «Цвела черемуха».

В его новом романе «Прощай, Рим!» запечатлены картины борьбы советских бойцов в рядах итальянского Сопротивления в годы второй мировой войны. Партизанское движение в Италии активизировалось осенью 1943 — зимой 1944 года. Успехи Советской Армии, громившей главные силы фашистов и сковывавшей большое количество войск гитлеровского блока, в значительной мере способствовали увеличению размаха и результативности действий сил Сопротивления в странах Европы. В окрестностях Рима действовали боевые группы советских бойцов, которым удалось бежать из фашистской неволи, чтобы продолжить борьбу. Об одном из таких отрядов и его руководителе Леониде Колесникове рассказывается в книге, в основе которой — подлинные факты.

Автор убедительно показал, как антифашистская борьба объединила людей разных наций. Прослеживая судьбу Колесникова и его товарищей, читатель узнает, какого напряжения нравственных и физических сил потребовала победа над фашизмом.

---

Камера, в которой немцы поселили Колесникова и его друзей, находилась на четвертом этаже. В коридоре есть железная лестница. Она ведет в башенку. Люк не запирается, поскольку опасность побега через крышу исключена. Прыгнешь — разобьешься насмерть, а если и уцелеешь — попадешь в хорошо охраняемый двор, обнесенный каменным забором и колючей проволокой. Леонид встал пораньше, еще до подъема, пробрался на башню и посмотрел окрест.

Совсем недавно на подступах к этому городку весь долгий летний день длилась схватка между солдатами из дивизии «Пьяве» и немецкими парашютистами. Пленных в те дни держали взаперти, ни на работу не водили, ни в коридор не выпускали. Был момент, когда им казалось, что стрельба идет у самой тюрьмы. К вечеру все стихло. Пока снова не встретились с Орландо, они не знали, кто и с кем сражался…

Теперь в Монтеротондо тишина. С низин наплывает густой белесый туман. В округе не видать даже рощицы порядочной, где можно было бы спрятаться. В какую сторону ни глянь, небольшие холмы, покрытые виноградниками. «Ну, вырвемся. А потом куда?» — приуныл Леонид и, крадучись, слез с чердака. В тот момент, когда он уже собрался прошмыгнуть в камеру, кто-то цепко схватил его за рукав.

— А-а… Сывороткин?

Цыганские глаза Никиты хитро поблескивали:

— Сказать тебе, зачем ты туда путешествовал? Леонид, сверля его взглядом, ответил:

— Лучше уж я сам во всем тебе признаюсь, Никита. Хотел прыгнуть с крыши да удрать подальше, но передумал. Побоялся ноги переломать.

Он нарочно пустился в такое многословное объяснение, чтобы выиграть время и быстренько все обдумать. Ею давно мучила мысль о провале их планов в Раквере. Столько он удерживал ребят, столько уговаривал подождать, пока смогут устроить побег для всех. И, еще томясь в «эшелоне смерти», он решил, что это не просто совпадение, что их не случайно увезли из лагеря именно в тот день, на который был назначен побег. Видимо, у капитана Зеппа были и кроме Леонида осведомители, причем такие, что давали ему более точную информацию о намерениях пленных. И видимо, Зепп решил тихонько сплавить их, посчитав новый скандал в лагере вредным для своей карьеры. Правда, в Раквере Никиты не было, он остался в Тапе…

— Погоди, не спеши. Я-то ведь знаю, что вы задумали, — сказал Никита, так же в упор глядя в глаза Леонида. — Вы собираетесь бежать.

Отпираться, пожалуй, не было смысла. Похоже, что Никита и в самом деле понял, в чем дело. Недаром же он столько времени провел с ними в одной землянке, а потом в одном лагере. Глазастый, черт!

— Ну и что?

— Я тоже с вами. Теперь я умру, но от вас ни на шаг не отстану.

— А если мы не возьмём тебя?

— Никуда не денетесь, возьмете.

— А почему ты тогда в Тапе от нас отделился? И что ты там делал?

— Как-нибудь расскажу еще.

— Все как-нибудь да как-нибудь. Сначала выложи все как на духу, тогда мы подумаем.

Между тем прогремел на всю тюрьму сигнал подъема.

Колесников рассказал друзьям о своем разговоре с Никитой. Большинство заявило наотрез: «Не нужен он нам!»

— А если он продаст?

— Пусть попробует. При всех задушу его вот этими руками, — разгорячился Ишутин.

— Тогда уже поздно будет, дружок, — спокойно проговорил Таращенко. — Тогда нас самих без разговоров прикончат. Немцы так обозлены, что и итальянцев бы живьем съели. С одной стороны их союзники щекочут, с другой — наши им ребра крушат. Говорят, гонят гитлеровцев в хвост и в гриву. До Днепра уже дошли.

— Не могу я больше, товарищи. Не могу! — чуть не в крик кричит Петя, сжав кулаки. — Того гляди, сердце разорвется. Шестнадцать месяцев живем, как псы на привязи.

— Шшш… Не кипятись, — унимает его Леонид. — Ни одним шагом, ни одним словом нельзя выдавать, что мы что-то затеваем. Наоборот, держитесь тише воды, ниже травы.

— А как все же быть с Никитой?

— Если расскажет, что делал в Тапе без нас, возьмем.

— Так он что угодно наврет, мы-то проверить не можем.

— Это так…

— И чего вы гадаете, как беззубые бабки? Если он из тех, кто может продать, то и рассусоливать нечего, надо взять и придушить, — тем же спокойным и рассудительным тоном сказал Таращенко. — А к тому, что он остался в Тапе, зря цепляетесь. Мы там не по своей воле разъезжали. В Тапе тысяча человек кроме него осталась. И здесь полно людей, которых с нами в Раквере не было. Правильно я говорю, Иван Семенович?

— Как Колесников скажет, так и правильно будет, — отозвался Сажин. То ли он вполне полагался на Леонида, то ли не хотел впутываться в этот спор.

Прошло два дня. Орландо как в воду канул. Зато появился совсем новый человек, в полувоенной одежде. Он слегка прихрамывал и ходил, опираясь на трость. Пробираясь по путям между вагонами, итальянец споткнулся и упал на одно колено. Леонид подоспел — подхватил его, помог встать.

— Вы Леонид Колесников? — спросил итальянец по-русски. — Я Альфредо Грасси. Меня прислал синьор Москателли. Я немного погодя снова заверну сюда, а вы соберите своих как-нибудь в кучку.

Грасси пошел дальше. Судя по всему, этот человек побывал в России с 8-й армией. И по-русски сносно разговаривает, и военную гимнастерку еще не снял… Леонид взялся за самый громоздкий и тяжелый ящик и крикнул на подмогу друзей. Грасси, все так же прихрамывая, приплелся к ним с другой стороны, постоял, покачал головой, словно чему-то удивляясь. Глаз, видать, у него наметанный — быстро прикинул, у кого какой рост и какой размер обуви. Леонид, как бы вспомнив о чем-то, вдруг закричал:

— Никита!

— Он-то зачем? — буркнул Дрожжак.

— В одном взводе воевали. Что будет, то и будет, — махнул рукой Леонид. — Может, Антон прав, зря мы на человека напраслину возводим.

— Доброе у тебя сердце, Колесников…

— Если б все мои грехи на том кончались…

Ящик сняли. Пленные по двое, по трое снова прошли перед Грасси. Итальянец с довольным видом помотал головой и прищелкнул языком: дескать, все, можете расходиться.

На другой день отыскался и Орландо. Он передал Леониду с Сережей план города и компас. Шепнул, что на карте прочерчен маршрут, по которому они должны идти, когда вырвутся из тюрьмы.

Вечером Леонид долго изучал карту, а с утра пораньше опять прокрался на башню. На полдороге придется свернуть в проулок, чтобы не идти по улице, где помещается гестапо. Однако, если в тюрьме тревогу подымут, гестаповцы наперерез могут выскочить. Неужели других путей нет? Наверно нет. Ну, конечно, итальянцам-то виднее… Была не была, отступать уже поздно, но лучше будет, если никто из ребят не узнает об этом заранее. Надо молчать. Вдруг излишне разволнуются, а неуверенность — самый первый враг в бою.

День прошел, другой прошел, а с воли ни слуху ни духу. Что это значит? Конспирация того требует или снова лодка села на мель?.. Нервы напряжены. Чуть тронь, и лопнут, как слишком натянутые струны скрипки. Прошел пятый день… Никого… А думать о побеге из здешней тюрьмы без содействия итальянцев — просто безумие. Занялась заря шестого дня. Точнее сказать, никакой зари было не видать: небо сплошь в тучах, в лицо дует резкий ветер.

Колесников и его друзья тащились на станцию хмурые, низко опустив головы. И… не успели они распрямить сгорбленные спины, как между вагонами увидели Москателли. Пекарь хохотал во все горло, переговариваясь с конвоем. Чуть ли не с каждым из часовых поздоровался за руку, налил из той же пузатой бутыли вина. Малость погрейтесь, дескать. Погода-то премерзкая!..

Затем он вскочил на свою повозку, хотел было уж уехать, но заело заднее колесо. Москателли недовольно поморщился, слез, осмотрел ось, поворчал и направился к немцу. Тот указал на Леонида, самого рослого и крепкого среди пленных. А пекарю того и надо было, он поманил к себе Леонида и заговорил с ним по-итальянски. Потребовался толмач. Леонид подозвал Сережу. Вдвоем они приподняли задок повозки, Москателли покрутил колесо, громко выругался, а потом тихо, но раздельно, заботясь о том, чтобы его правильно поняли, сказал:

— Через два дня у немцев большой праздник. Я с другом привезу им вина и сыру. В тюрьму. Побег в два часа ночи, перед тем, как сменяются часовые. У дома с красной черепицей вас встретит Орландо. Дальше он сам знает… — Москателли опять загорланил: — Порядок! Спасибо! — Помахал немцам: — Чао!..

«Через два дня… В два часа ночи…» У Леонида в глазах потемнело. Чтоб справиться с вихрем чувств, переполнивших сердце, он выкурил сигарету, которую сунул ему пекарь в плату за труд, и размашистым шагом направился к ящикам. Немцы смотрели не столько за тем, как много сделали пленные, сколько требовали, чтобы они шевелились.

«Только бы опять не случилось чего-нибудь непредвиденного, как это бывало в Луге, в Раквере!..»

— Ну как? Когда? — зашептали друзья, когда они снимали очередной ящик.