Джон Маркс - Страна клыков и когтей

• Название: Страна клыков и когтей
• Автор: Джон Маркс
• Издательство: АСТ; Харвест
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-049487-3, 978-5-403-00580-7, 978-985-16-6809-6

Дракула все еще мертв и доволен этим.

«Граф вампиров» вполне вписался в реалии «дикого капитализма» современной Трансильвании, влился в ряды организованной преступности — и уже давно не боится охотников на нежить.

И правильно, что не боится.

Не ван-хельсингов надо в наши дни опасаться — а вездесущих тележурналистов. Ведь по следу Дракулы уже идет команда телепродюссера Эвангелины Харкер, одержимой мыслью взять у легендарного графа эксклюзивное интервью…

Так начинается эта история, сюжет которой не уступает лучшим образцам викторианской готики, а стиль — изощренным экспериментальным романам XXI века…

---

— Салоники, Треблинка, Голгофа, Солферино, Лепанто, Кукуш…

Решив, что он без сознания, я рискнула перенести одну ногу через порог, когда его тело вдруг дернулось. Голова упала к ведру. Руки поднялись с ковра, нашли обод и погрузились внутрь. Рот раззявился. Сложенные лодочкой ладони поднялись. Нижняя часть лица погрузилась в эту лодочку, и темная жидкость потекла между пальцев. Я услышала, как в жижу капает жижа, как разбиваются капли. Его дыхание вырывалось прерывисто, губы медленно ползали по ладоням. Глаза сияли как звезды. Я начала понимать. Я видела, что лежит за спиной у Торгу. Ноги у меня подкосились, и я упала на колени. У него за спиной, на кровати, лежала голая нога, и я поняла. Из ведерка для льда Торгу пил человеческую кровь. Он пил кровь Андреаса. Я не могла шевельнуться. С ужасом и восторгом я слушала, как Торгу пьет и говорит, а его черные губы выговаривали названия мест, и я перечисляла их с ним, и впервые начала постигать, что каждый человек, мужчина или женщина, кого заставляли раздеться и встать перед безымянной или братской могилой, каждая девочка, забитая на глазах у родителей, каждая стертая с лица земли деревня, каждое имя, преданное забвению капризом палача, каждый, с начала времен убитый в самом отдаленном местечке, о котором я никогда не слышала, действительно существовали. Мои вопли не могли заглушить слов той песни.

15

Я очнулась на кровати в пентхаусе, на небе тускнел свет чужих трансильванских звезд. Не знаю, сколько я пробыла без сознания, и мне пришло в голову, что могли минуть дни, а то и недели. Рывком сев, я сообразила, что сама комната изменилась. Исчезла удушливая прелость прошлого, и я поняла почему. В нескольких ярдах от меня дверь была открыта нараспашку.

В нерешительности я лежала поверх покрывала, а потом вдруг ко мне вернулось увиденное. Боль разорвала мне грудь. Ни разу до сего момента я не выла. Я закрыла лицо руками, и мучительный вопль вырвался у меня из груди. Я голосила по матери и отцу. Я выла по Роберту. Я выла по Андреасу. Встав с кровати, я не обнаружила туфель, кто-то забрал их. Я подошла к трюмо и в зеркале увидела собственное перекошенное лицо, мои черные волосы встопорщились звериной гривой, по щекам бежали слезы, воспаленно-красные глаза расширились от ужаса. Две верхние пуговицы на свитере оторваны, а по груди растеклись капли крови. Сорвав с себя свитер (мой любимый!), я застыла. Такая я себе в страшном сне не привиделась бы: женщина на пороге смерти. Рядом с трюмо тянулась стойка бара. Я выбрала бутылку «Амаро», ликера, который открыла для себя в поездке по Италии, куда меня, ухаживая, повез Роберт. «Амаро» полагается пить с толикой лимона. В ярости я швырнула бутылкой в окно, но в замахе не было силы. Бутылка ударилась о сервант и покатилась по персидскому ковру.

Тут я заметила «джеймисон». Я уже его пила. Сейчас я схватила бутылку, отвернула крышку и сделала долгий глоток. Спиной повалилась на самый шелковистый ковер и еще порыдала. Переплетение нитей приятно ласкало спину. Борясь с подступающим забытьём, я погладила ковер ладонью. Внезапно вспомнив про Клементину Спенс и ее крестик, я отложила бутылку, встала и, порывшись в сумочке, нашла распятие, которое повесила себе на шею. Вылив остатки виски себе в рот, я запустила бутылкой в сторону открытой двери.

Остановилась она у ноги Торгу. Переступив порог, Торгу ее отшвырнул. Тварь здесь. Тварь по имени Торгу не удается снять на пленку. Эта тварь — не естественная и даже не сверхъестественная. Ее никак нельзя считать человеком. В лучшем случае — носителем неведомой болезни. В худшем ее вообще нельзя описать, из такой материи слагаются невыносимо дурные сны, моя личная погибель.

Торгу сделал еще шаг, и его взгляд задержался на крестике у меня на шее. Его губы поблескивали, напитанные влагой жизни. И шевелились. Нити свернувшейся крови свисали с подбородка, пятнали рубашку, ту самую, в которой он был в первую нашу встречу. С безвольных губ срывалась все та же череда лишенных смысла названий. Я зажала уши руками, но без толку. Слова успели забраться в меня, червяками заползли в мое сердце, и тварь это знала. В слюнявой ухмылке блеснули зубы. Руки тварь прятала, но когда шагнула ко мне, одна показалась мельком, с пальцев стекала какая-то мерзость. Глаза не моргали. Глаза выпучились, сделались огромными, точно распухшие пиявки, зрачки сузились. Нижняя губа выпятилась. Торгу направлялся к изножию кровати, где как будто ожидал застать меня. Я не двинулась с персидского ковра. Норвежец перед жертвоприношением был наг и небрит. На мне бюстгальтер и спортивные штаны.

Мои руки лежали вдоль тела. Я старалась абстрагироваться от уготованного мне. Я вообразила себя изображением персиянки, вытканным в узорах ковра. В голове у меня зазвучала гаремная музыка, забряцали цимбалы и зазмеились струны — гремела обрывками увертюра к глупому старому фильму про экзотическую Аравию. Я лежала диагонально поперек ковра и краем глаза следила за продвижением Торгу. А он обошел мое тело к голове, пока я не увидела над собой его лицо, не заглянула ему в глаза, потому что Торгу не отпускал меня взглядом. Одна рука схватила меня за волосы, другая занесла ржаво-красный тесак, и мне даже в голову не пришло вскрикнуть. Но Торгу медлил. На мгновение я понадеялась, что дело в кресте Клементины.

Мне чудилось, в глазах над собой я вижу проблеск понимания. Просверкнуло искрой узнавание, взаимное обнажение, но в алкогольном тумане я не поняла, в чем дело.

— Кто ты? — спросила я.

Ответ пробулькал кровью.

— Старик.

— Что тебе надо?

— Что мне надо? — Торгу словно бы вырос. Глаза у него засияли. — Я хочу попасть в вашу телепрограмму. — Увы.

— Что станется со мной? — прошептала я.

Торгу занес нож.

— Вскоре ты это узнаешь.

Слова набухли у него на губах, закапали на меня. Под его взглядом я утратила волю сопротивляться.

— Но сперва, — продолжал Торгу, — мне требуется приглашение. Мы говорили про Нью-Йорк.

Вид у меня, наверное, стал растерянный. Торгу пристально глядел на меня, я безмолвно смотрела в ответ. Почему он не перерезал мне горло? Алкоголь туманил мне мозги. На пару секунд я закрыла глаза, а когда открыла их снова, его взгляд сместился на мое тело: от холодного сквозняка из открытой двери у меня напряглись соски, а от ерзанья по ковру спортивные штаны съехали с левого бедра. Внутри у меня зародился новый вой, на сей раз унижения, но не успел он вырваться, как меня осенила догадка, почти озарение. И будто предвосхищая мои рассуждения, не давая мне собраться с мыслями, он заговорил снова:

— Я прошу, чтобы вы лично меня пригласили, Эвангелина.

Впервые он назвал меня по имени, и прозвучало оно почти нежно. И снова я почувствовала, как тварь ломает мою волю. Его глаза буравили меня, взгляд давил, будто буквально лежал на мне. Его правая рука нетерпеливо дернула меня за волосы. В голове у меня снова зазвучали шепотки, эхо другого эха вне времени и пространства. Мне хотелось дать разрешение. Мне хотелось крикнуть: «Приезжай в мою страну, приходи на мою программу, войди в мое тело. Уничтожь меня!» Я назвала бы это разновидностью сексуального влечения, но, правду сказать, это была мольба об избавлении от мук. Я не в силах была больше сносить собственный ужас.

Зажмурившись, я попрощалась с жизнью. Мои члены утратили чувствительность. Я хотела, чтобы пришла смерть, но услышала сдавленный вздох, как охает человек, слишком долго державший большой вес. Моя голова со стуком упала на ковер, и когда я удивленно открыла глаза, он моргал, будто в лицо ему ударил солнечный свет. «Крест, — подумала я, — наконец-то он, черт побери, сделал свое». Но тварь не ушла. Торгу застыл на краю ковра, моргая, все еще сжимая в опущенной руке нож. И в те несколько секунд, когда я наблюдала за его непостижимым отступлением, моя растерянность сменилась пониманием. На меня снизошло откровение. Дело вовсе не в кресте. Мне вспомнилось его деликатное заболевание, уязвимость его тела перед некими, оставшимися неназванными «состояниями», и мысль о них меня электризовала, выжигая предсмертную апатию.

Дальнейшее мне рассказывать трудно. Я знаю, что это означает и может означать для моего будущего, моих отношений с другими людьми, моей жизни в браке. Но я стараюсь ни на йоту не отступать от истины, повествуя о том, что видела, дабы другие могли воспользоваться этим ценным знанием, когда придет их время, — а оно непременно настанет. Одни скажут, что я выросла в семье без религиозных ценностей, и это сыграло решающую роль. Другие будут утверждать, что я чересчур современная девушка, обретшая свободу в эпоху, когда невинность или ее потеря утратили былое значение, когда незамужняя женщина с мужчинами и в сексе без стыда пускается в такие крайности, какие предыдущие поколения хранили бы в строжайшем секрете. Но сейчас я говорю, что всегда была консервативной — типичной женщиной моего времени. Да, сексуально искушенной, но лишь в обычном понимании этого слова. Очень тактичной, сдержанной и исключительно скромной, не подверженной извращенным прихотям, сторонницей моногамии, которая не коллекционирует партнеров, довольствуясь минимальным их числом; прагматиком и в чем-то даже ханжой. Все это я говорю потому, что в тот момент я знала — мое выживание зависит от мгновенного отказа от всех этих норм и правил.