Ричард Гуинн - Цвет убегающей собаки

• Название: Цвет убегающей собаки
• Автор: Ричард Гуинн
• Издательство: АСТ, АСТ Москва, Хранитель
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-17-039631-3, 978-5-9713-5820-6, 978-5-9762-2745-3

Барселона.

Город, история которого прославлена великими художниками и легендарными чернокнижниками, гениальными зодчими и знаменитыми алхимиками.

Любимый богемой город, где музыкант и переводчик Лукас намерен обрести покой и удачу.

Однако встреча с таинственной женщиной открывает для него истинную Барселону — город глотателей огня и безумных прорицателей, людей-призраков, обитающих на средневековых крышах.

Его подлинные правители — последователи древней оккультной секты — полагают, что человек, проникнувший в суть Барселоны, должен умереть. И они обладают средствами избавиться от ненужного свидетеля.

---

В ту ночь мы любили друг друга с какой-то особенной, неистовой, страстью. Помнится, много недель спустя я подумал, что так любят накануне того, как возлюбленный уходит на войну.

Глава 10 Смерть с открытыми глазами

Дверца громоздкого шкафа в изножье кровати Нурии была распахнута, как и дверь, ведущая из спальни в гостиную. На пороге покачивались, словно пребывая между сном и бодрствованием, два персонажа. Мне смутно вспомнилось, как ко рту и носу мне прижимают что-то влажное и едкое. Почти в тот же миг я почувствовал, как в левое предплечье вонзается игла, и… пришло ощущение полной неподвижности.

Между тем два типа пеленали меня в простыню, словно тюк вязали. Я попытался сказать что-то, но из горла вырывался лишь сдавленный хрип. Рот у меня был заклеен скотчем, но хуже того, похоже, я вовсе лишился дара речи, сделался во всех смыслах немым. Мерзкое, знаете ли, ощущение возникает, когда изо всех сил пытаешься выкрикнуть что-то и не можешь выдавить из себя ни звука.

Вообще-то ощущение немоты и неподвижности могло навести на подозрение, что я сплю и вижу сон, но этому мешало серьезное обстоятельство: у одного из налетчиков не было носа — лишь вмятина на том месте, где он, возможно, когда-то имелся, и мне показалось, что эта деталь никак не вписывается в мечтательно-эротический сон, который я все же пытался волевым усилием продлить. Этот тип принялся связывать мне запястья. Я сопротивлялся каждому новому повороту событий, пытаясь вернуться на территорию сна, но они все больше и больше уходили из-под моего контроля.

Я услышал женский голос и понял, что в комнате есть кто-то третий. Повернув голову, что стоило мне немалых усилий, я узнал (не особенно удивившись) любительницу Кьеркегора из музея Миро. Она извлекала гиподермическую иглу из предплечья Нурии, которая по-прежнему лежала рядом со мной в постели.

К нам приблизился второй мужчина. С облегчением я убедился, что на лице у него имеется все, что нужно, хотя явно не хватало шеи — голова росла будто прямо из тела, напоминая валун, лежащий между двумя мощными плечами. Правда, при более внимательном осмотре выяснилось, что у гиганта действует только один глаз, другой — в виде блестящего черного шара — просто покоится в глазной впадине. Его черное сияние, усиленное отражающимся в нем свете ночника, производило устрашающее впечатление. Гигант подошел и приподнял Нурию. Глаза у нее открылись. Она посмотрела на меня и, кажется, не узнала. Почти в ту же минуту я почувствовал, что меня отрывают от пола и наполовину волокут, наполовину выносят через дверь, на улицу, и заталкивают через заднюю дверь в большой фургон. Света уличного фонаря хватало, чтобы разглядеть в фургоне два длинных деревянных ящика, а точнее — гроба. Вот, стало быть, как выглядит смерть, подумал я. Надо запомнить, чтобы в следующий раз вовремя закрыть глаза.

С привязанными к бокам руками меня уложили в один из гробов и захлопнули заднюю дверь фургона. Вскоре она вновь открылась, и двое мужчин опустили бессильно лежащую у них на руках Нурию в соседний гроб. После чего на мой гроб положили крышку, и я услышал, как она с характерным негромким звуком входит в свои пазы. Наступила полная темнота.

В деревянной крышке моего гроба было просверлено несколько отверстий, так что дышал я свободно, но вскоре почувствовал сильнейший приступ клаустрофобии, за которым последовало мучительное ощущение собственной беспомощности. Ничего не могу сделать! С осознанием этого пришло неудержимое желание провалиться в сон, а лучше — в забвение. Я соскользнул в смутное неровное пространство дремоты. Мои физические реакции подчинялись рывкам фургона, водитель которого то переключал скорость, то разгонялся, то тормозил. Автомобиль глотал километр за километром в глухой тьме.

Устремляясь сквозь ночь неизвестно куда, я все острее переживал творимое надо мною насилие. Я то нырял в забытье, то выныривал в реальность, всякий раз убеждаясь, что ничего не изменилось, — ровно урчит двигатель фургона на прямых участках дороги, резко увеличивает обороты на горных подъемах и крутых виражах. Постепенно я свыкся с рывками автомобиля, он будто стал частью моего тела. Переключение скоростей, торможение и так далее начали соответствовать мыслям или, точнее, опять-таки сделались еще одной формой мысли. Любая неровность дороги находила свое соответствие в том или ином эпизоде моей жизни, подлинном или вымышленном, в прошлом или в будущем. У меня достаточный опыт общения с наркотиками, и я понимал, что это означает. Говоря на языке наркоманов, я поплыл, покачиваясь на хрупкой границе сознания.

Мне было безумно жалко Нурию. Так хотелось взять ее за руку, приласкать, успокоить (и, разумеется, самому получить свою долю сочувствия). Нурия лежала в соседнем гробу, но с таким же успехом она могла находиться на противоположной стороне земного шара. Попытки выдавить из себя хоть какой-то членораздельный звук через клейкую ленту, которой мне залепили рот, были еще болезненнее, чем молчание. Единственное, что мне удавалось, да и то с огромным трудом, — невнятное мычание — звуковой образ шока, в котором я пребывал.

Не знаю уж, сколько времени мы провели в пути. В сознание я приходил редко, да и всякий раз ненадолго. Наконец задняя дверца фургона открылась, и мой гроб мягко опустился на ровную поверхность. Послышались голоса, но слов разобрать я не мог, их заглушала деревянная перегородка. Я лишь почувствовал, что некоторое время спустя гроб подняли, перенесли на несколько шагов и в очередной раз опустили на столь же ровную поверхность, и после нового обмена репликами крышка вышла из пазов.

Первое, что я увидел, — арочной формы потолок старинной каменной кладки. Я попытался разглядеть помещение, но не получилось — оставаясь в деревянном заточении, голову повернуть не было возможности.

— Не напрягайтесь, — услышал я мужской голос. — Действие наркотиков скоро пройдет, и тогда вы сможете передвигаться. Мы принесем вам что-нибудь поесть и попить. Вы наверняка почувствуете голод. Но пока постарайтесь лежать спокойно. Дергаться смысла нет, вам все равно не сдвинуться с места.

Голос звучал спокойно, обманчиво мягко и чуть хрипловато. Обладатель его склонился надо мною. У него был необычно выпуклый лоб, а все лицо словно плыло, упрямо не сходясь в фокусе. Этот мужчина средних лет, с обветренными смуглыми щеками и глубокими морщинами у уголков глаз улыбался вроде непринужденно и располагающе, но в то же время расчетливо и взвешенно. Глаза ярко-голубые, взгляд острый и проницательный, голый загорелый череп, чисто выбритое лицо. Одет в длинную черную мантию. Он стал совершать надо мною какие-то пассы, невнятно бормоча что-то на незнакомом мне диалекте каталанского. В руках мужчина держал небольшую деревянную чашу. Время от времени он опускал в нее ладонь и окроплял меня водой.

Поднять головы и выглянуть из гроба наружу я все еще не мог, но услышал, что мужчина передвигается направо. Остановившись, он возобновил свой заунывный речитатив, на сей раз обращаясь скорее всего к Нурии. Впрочем, продолжалась вся эта церемония недолго. Дождавшись ее окончания, кто-то из спутников, то ли помощников этого мужчины, подошел ко мне и сделал укол. Я едва успел сообразить, что происходит. Будто сквозь туман я вновь увидел человека в мантии. Он смотрел на меня с выражением, в котором угадывалось сочувствие.

По мере того как я погружался в сон, облик его утрачивал очертания, морщины становились все глубже, и в конце концов лицо начало походить на свежее вспаханное поле, покрытое огромными цветами, похожими на маки необыкновенных размеров, мощно пробивающиеся сквозь почву. Слышно было, как дышит земля, как с шумом трескается ее верхний слой, как идут в рост зеленые стебли и жужжат в воздухе насекомые. Я видел, как огромные пучеглазые маки покачиваются на фоне василькового неба. На одном из них притулилась, прижавшись к стеблю, полевая мышь, на вид живая, но очень похожая на карикатурное изображение. Она мне подмигивала, а затем заговорила писклявым голоском:

— Эй, мистер, знайте, они повсюду, так что держите ухо востро.

В очередной раз я очнулся уже в другой комнате. Да и гроб исчез. Я лежал на кровати, застеленной свежим бельем. Руки и ноги мне развязали, надели простую белую ночную рубаху. В этой комнате каменные стены тоже были голыми, свет проникал через единственное окошко, забранное решеткой. На столике рядом с кроватью стояли графин с водой и стакан.

Я отхлебнул немного, подвинулся на край кровати и попробовал встать на ноги. Для этого пришлось крепко ухватиться за железную спинку, и все равно поначалу сильно закружилась голова. Правда, потом мне все же удалось добраться до окна. За ним расстилался горный пейзаж, виднелись два-три дерева, по-осеннему без листвы, дальше за отрогами — лес. Ярко-оранжевое солнце стояло низко над горизонтом, но сказать с уверенностью, утро сейчас или вечер, я не мог. Пейзаж был омыт в какой-то странный цвет. Серые пики самых близких отсюда гор казались розоватыми. Несмотря на удивительную красоту этого места, оно казалось, во всяком случае, мне, каким-то унылым и заброшенным, особенно поблизости, где деревья клонились низко к земле.