Генри Джейкоби - Хаус и философия. Все врут!

• Название: Хаус и философия. Все врут!
• Автор: Генри Джейкоби
• Издательство: ООО «Юнайтед Пресс»
• Жанр: Философия
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-904522-34-6

Неимоверно популярный сериал «Доктор Хаус» трудно определить в рамки одного жанра, а аудитория его настолько разнообразна, что врядли её можно классификации вообще. Представленный как врачебная драма, он вздымает огромные пласты самых разнообразных философских тем: придуманные интеллектуалами-сценаристами герои и ситуации настолько многозначны и глубоки, что дали возможность философам современной Америки  написать 18 своеобразных эссе, собранных в этой книге. В стиле основного циника Принстон-Плейнсборо они раскрывают что-то от Шерлока Холмса, что-то — от сверхчеловека Ницше, что-то — от Сократа, и от даосского мудреца, — и Хаус  в итоге оказывается далеко не таким уж гадом, как могло показаться поначалу.

---

«Разум» и «я» (или «эго») — две области, в которых восточная философия разительно отличается от западной. Признавая граничность человеческого разума, шедевр китайской классической философии «Дао дэ цзин» говорит, что мудрец, «осуществляя учение, не прибегает к словам»,[88] или, в другом переводе, «наставляет безмолвием».

Подчеркивая значение скромности, «Дао дэ цзин» учит: «Кто сам себя выставляет на свет, тот не блестит. Кто сам себя восхваляет, тот не добудет славы».[89] Поэтому попытка разглядеть в Грегори Хаусе даосиста представляется довольно странной. Тем не менее, Хауса, при всей его «западности», трудно понять до конца, не обращаясь к восточной философии и, в частности, к даосизму. В Древнем Китае даосизм был, пожалуй, универсальным мировоззрением в отличие от конфуцианства, остававшегося «уделом ученых людей». По преданию, легендарный основоположник даосизма Лао Цзы был современником Конфуция (VI в. до н. э.), хотя современные ученые считают, что приписываемый Лао Цзы текст «Дао дэ цзин» был написан несколькими столетиями позже. В отличие от конфуцианства, сосредоточенного на совершенствовании государства, где каждый обязан занимать положенное место и следовать правилам и предписаниям, даосизм придавал главное значение обретению своего места во Вселенной и ставил спонтанность и естественность выше обычая и условности. Это уже больше похоже на Хауса.

Меньше книг, больше телевизора

Доминирующую роль разума лучше всего, пожалуй, иллюстрирует аристотелевское определение человека как «разумного животного». По Аристотелю, разум есть самая суть нашего бытия, то, что определяет нас в том качестве, что мы есть. Сформулированное на заре западной философии, это положение уже никогда не покидало сцену.

Спустя две тысячи лет отец современной философии Рене Декарт (1596–1650), желая вывести абсолютно достоверные истины, пришел к выводу, что на чувственный опыт нельзя полагаться, ведь окружающий мир может оказаться сном, галлюцинацией или иллюзией наподобие той, что мы видели в «Матрице», и единственное, в чем нельзя сомневаться, — это мышление. «Я, — говорит Декарт, — строго говоря, — только мыслящая вещь». Согласно западной философской традиции, только разум позволяет постичь фундаментальную природу реальности. Платон считал, что физический мир, данный в ощущениях, реален только отчасти и слишком зыбок и изменчив, чтобы принимать его всерьез. Подлинную реальность для Платона представляет вечный, неизменный мир идей, таких, как идея прекрасного, познаваемых чистым разумом, без помощи органов чувств. Обладавший столь же сильной верой в возможности человеческого разума, средневековый философ и теолог св. Фома Аквинский (1225–1274) был убежден, что разум может доказать существование Бога и вывести все этические и религиозные истины. Однако следует признать, что и на Западе время от времени появлялись философские школы, протестовавшие против наделения разума столь высокой ценностью, например романтизм, возникший как антитеза Просвещению.

Как и положено персонажу, созданному по образу и подобию Шерлока Холмса, доктор Хаус доверяет разуму. Когда Эдвард Воглер говорит Хаусу: «Я так понимаю, что вы ставите рационализм превыше всего», он выражает мнение всех, кто знает Хауса («Образец для подражания»). Хаусовский рационализм носит не только теоретический, но и практический характер, что нам и демонстрируют в каждой серии, где Хаус вовсю использует свои дедуктивные способности.

Что у такого человека общего с характерным для Востока скептическим отношением к попыткам рационального познания реальности? Нигде этот скептицизм не проявляется так явно, как в даосизме — «Дао дэ цзин» начинается такой фразой: «Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное Дао».[90] Понятие Дао — сердце китайской философии. Достаточно сказать, что это слово около восьмидесяти раз встречается в «Суждениях и беседах» Конфуция. Как подчеркивают Эймс и Роузмонт, «это, по всей вероятности, самый важный термин в [китайском] философском словаре, и понять, что и как подразумевает мыслитель, когда он использует понятие Дао, значит понять философию этого мыслителя». Увы, эта задача не из легких. Мы можем сказать, что китайский иероглиф для Дао означает «дорогу» или «путь», и вслед за Эймсом и Роузмонтом повторить: «Представляется, что на своем самом фундаментальном уровне Дао означает ведущееся сейчас "строительство дороги" и, по ассоциации, предполагает путь, который уже проложен и которым, следовательно, уже можно следовать».[91] Воистину, Дао для восточной философии то же, что «Бог» для западной — фундаментальная реальность, лежащая в основе всего сущего, с той лишь разницей, что Дао следует рассматривать не как персону или вещь, отделенную от мира, но как первопричину всего сущего, неразрывно с ним связанную. В таком случае сказать, что эта фундаментальная реальность не может быть выражена словами, значит признать, что она непознаваема, не ухватываема разумом.

Казалось бы, о чем тут рассуждать — Хаус ассоциируется с западным мировоззрением с его верой в интеллект и никак не с восточным, подчеркивающим ограниченность человеческого разума. Но нет, отношение Хауса к разуму намного сложнее, чем может показаться. Мы впервые задумываемся над этим, когда его интерес к случаю с женщиной-шизофреничкой заставляет Формана недоумевать: «Я думал, ему нравится рациональность» («Метод Сократа»). Нет, говорят нам, ему нравятся головоломки. А также мыльные оперы, видеоигры и шоу грузовиков-монстров.

Вместо того чтобы читать медицинские журналы или записывать истории болезней, Хаус устраивается с гамбургером в палате коматозника, чтобы посмотреть мыльную оперу из жизни врачей. Такое занятие с трудом можно определить как рациональное времяпрепровождение, однако оно прекрасно вписывается в восточное мировоззрение, признающее ограниченность разума. Как говорит «Дао дэ цзин», «знание предела позволяет избавиться от опасности».[92] Поведение Хауса, на первый взгляд ошарашивающее, — это, собственно, способ отключить разум. Этим способом он не только пользуется сам, но и рекомендует его другим, например советует Кэмерон меньше читать и больше смотреть телевизор («Контроль» (1/14)). Его совет — вовсе не шутка, а попытка применить на практике свое понимание пределов разума. Как всякий хороший даосист, Хаус знает, когда нажать на тормоза.

Мудрец как эталон

Западная философия, как правило, рационализирует этику — правила и принципы, в соответствии с которыми должен поступать добродетельный человек. Самый известный пример такого подхода к этике — категорический императив великого немецкого философа Иммануила Канта (1724–1804): «Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом». Смысл кантовского императива в том, что мерилом моральности действия является его справедливость для всех, кто находится в такой же ситуации.

До меня универсальность моральных норм дошла в нежном возрасте, когда я гулял с псом в парке. Пес сделал кучку, на что я решил не обращать внимания, и мы было отправились дальше, но тут нас нагнал какой-то мужчина и потребовал, чтобы я вернулся и убрал следы собачьей жизнедеятельности. «Что, если все будут позволять своим собакам гадить в парке?» возмущался он. Уже тогда, склонный к умозрению, я попытался представить эту картину и быстро понял логику прохожего. Мне нравился парк, и я не хотел бы, чтобы мою любимую бейсбольную площадку покрывал слой собачьих экскрементов…Я вернулся и убрал за собакой. Тогда я не догадывался, что на меня подействовала упрощенная версия кантовского категорического императива. Правда, он все-таки содержит нечто большее, чем вы могли предположить из описанного случая. Воспользуемся одним из примеров самого Канта.

Представим, говорит он, что некто хочет взять взаймы, но не собирается возвращать долг. Предположим, что этот человек спросит у себя: что, если каждый будет поступать так же: давать обещания, которые не собирается сдержать? Тогда, должен будет признать некто, ему и в голову не придет просить деньги взаймы, ибо никто не примет всерьез его — или кого бы то ни было — обещание вернуть долг. Если принцип невыполнения обещаний превратить в универсальный закон, на практике возникнет противоречие, которое уничтожит этот закон. Именно это противоречие, а не просто факт, что широкое распространение принципа невозвращения денег приведет к неприятным последствиям, было для Канта верным признаком аморальности этого принципа. Ложь аморальна, потому что мы не можем сделать ложь универсальной нормой.

Рассмотрим, важен ли этот принцип для Хауса. Список кандидатов на трансплантацию существует для того, чтобы принимать трудные, но необходимые решения — как распределять донорские органы из ограниченного запаса. Чтобы эти решения были моральными (по Канту, и большинство людей с ним согласятся), их следует принимать в соответствии с универсальными для всех кандидатов принципами. В общем, так это обычно и происходит. Эти принципы «Тем, у кого шансы на выживание выше, отдается предпочтение перед теми, у кого эти шансы ниже» и «При прочих равных условиях предпочтение отдается тем, чье состояние представляет большую угрозу для жизни» — выглядят соответствующими категорическому императиву, а такая система распределения донорских органов представляется «моральной» и «справедливой».