Б. Дедюхин - СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ

• Название: СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ
• Автор: Б. Дедюхин
• Жанр: Историческая проза

В книгу вошли произведения, рассказывающие о жизни великого князя Василия II Темного.

---

– Николи и нигде не видано и не слыхано, чтобы един муж был враз и предстоятелем Церкви и соправителем государства.

– Да, это единственный случай в истории.

– При Алексии воссиял в Русской земле великий светильник благодати, дотоле скрывавшийся в тени дремучего леса…

– Святая любовь соединяла Алексия с первоигуменом Руси Сергием…

– И как Сергий, был ведь святитель еще и чудотворцем,- сказав это, Иона осекся, заметив, как великий князь недовольно нахмурил брови над пустыми глазницами и отвернул лицо на сторону.

Конечно же, он понял, о каком чуде Алексия хочет сказать Иона,- о исцелении жены хана Джанибека. Она лежала больная и слепая три года, и ни восточные знахари, ни западные лекари не могли ей помочь. И вот приехал Алексий в Золотую Орду и уподобился Тому, Который открыл глаза иерехонскому слепцу Вартимею [148].

Василий Васильевич постарался отогнать терзавшие его со дня ослепления безнадежные мечты снова стать зрячим, постарался сохранить ровность беседы:

– Чудов монастырь в Кремле – это ведь благодарность ханши Тайдулы за возвращенное зрение?

– В этом монастыре Алексий и положен был, когда настал срок предать престол митрополии и верное стадо свое в волю Божию… Смиренный первосвятитель повелел положить его тело вне церкви, но Дмитрий Иванович, преисполненный благодарности и святости, с благословенния совета епископов, решился отступить от его завещания и предоставил хранение его священных останков правому предалтарию. Там мы их и вскрыли с владыкой Фотием, когда храму починку делали. Более пятидесяти лет пролежали мощи Алексия и остались нетленны, и даже одежд его тлен не коснулся – это ли не чудо!

Теперь Василий Васильевич понял, к чему клонит владыка Иона, и отозвался с полным одобрением:

– Мы не можем не чтить память великого святителя церковной службой, и делать это можем самостоятельно, ты ведь теперь первый на Руси автокефальный митрополит.

– Да, сами причтем Алексия в лику святых.

Многое на Руси делалось тогда впервые. И вот великий князь с митрополитом решили провести первую самостоятельную канонизацию.

Иона сам написал канон и похвальное слово святителю Алексию, митрополиту московскому и всея Руси чудотворцу.

Епископ Пермский Питирим, который до епископства был архимандритом Чудова монастыря, составил житие Алексия.

На Соборе житие и служба Алексию были одобрены и установлено двукратное в году празднование – 12 февраля, в день преставления, и 20 мая, в день обретения мощей.

После трехдневного поста в обители и многих всенощных бдений митрополит Иона с епископами и Василий Васильевич с сыном Иваном вошли в правый притвор Архангельской церкви.

Иона стал у возглавия раки, а Питирим у ног.

После краткого моления Иона и Питирим взялись за края каменной плиты, прикрывавшей гроб.

– Честные мощи! – это не произнес кто-то один, это нронеслось общим вздохом изумления и радости.- Нетленны!

– Борода и лик точно как на гробовой крышке начертаны,- негромко сообщил отцу Иван.

Затем достиг слуха Василия Васильевича шорох парчовых риз – архиереи подходили ко гробу, опускались на колени.

С помощью сына и Василий Васильевич приблизился к святым мощам. Легко, без касания пальцами, как умеют это делать только незрячие, отыскал чело Алексия, приложился губами ко лбу его – он был шероховат и не холоден, не как у покойного Антония.

Раку закрыли.

Под звон колоколов Крестный ход обогнул Чудов монастырь и вошел в Успенский собор для торжественной службы в память святителя русского, чудотворца Алексия.

После литургии Василий Васильевич и владыка Иона заложили на митрополичьем дворе каменную церковь Ризоположения Пречистой Богоматери – в память священноинока Антония, погибшего в прошлом году 2 июля, в день положения честной ризы Богоматери во Влахерне.

Впереди Василия Васильевича Темного ждали девять лет мирного правления. Надеялись, что смуты на Руси закончились навсегда.

1994

I СТАРАЯ ОБИДА

Совсем зарылся в снегу городок Козельск… На дворе февраль, а снегу прибывает с каждым днем, словно весне и не бывать никогда… Давно уже не помнят на московской земле такой снежной зимы!…

По улицам и переулкам Козельска намело сугробы с крышами вровень; недолог ранний день, а в избах и совсем его не видать: с утра до ночи стоят сумерки…

Да и что с ним, со снегом, поделаешь?… Настанет ужо весна, уберется сам без хлопот… Пробивают себе горожане каждый день поутру тропку малую от ворот – и довольно. А на базар да в церковь хоть и по пояс в снегу, а добраться можно… И сидят себе козельцы всю зиму в избах, словно медведи в берлогах…

Только в северной части города у собора да вокруг княжих хором снегу поменьше: от княжьего двора до церкви тропа расчищена широкая, а по самому двору пройти почти без опаски можно… И то уж княжеская челядь отмотала себе руки: сметут за день снег по двору в кучи, а наутро, глядишь, опять по пояс…

Вот и теперь без перерыва, почитай, третьи сутки валят снег…

Редкими, тяжелыми хлопьями падает он с сумрачного неба…

И сегодня, как всегда, с раннего утра выгнал княжеский ключник десятка полтора холопов расчищать обширный государев двор…

Лениво работает челядь; старик ключник раза два уже выходил на двор и, больше по привычке, ругал челядинцев…

– Да вишь, валит-то как, дедушка Клим! Все одно к утру наметет по стрехи!…- возражал ключнику высокий холоп, расчищавший снег у крыльца княжеских хором.

Ключник только махнул досадливо рукой и поплелся назад к себе в избу…

А снег все валит и валит…

В это пасмурное февральское утро зимой 1446 года в одной из горниц мужской половины княжеских хором сидели двое бояр.

Один из них, высокий, плотный мужчина с русой бородой, был хозяин дома, князь Иван Андреевич Можайский.

Князь Иван сидел за столом, крытым тяжелой бархатной скатертью вишневого цвета; поглаживая левой рукой свою пышную бороду, князь внимательно слушал своего собеседника.

Гость, закадычный друг-приятель и двоюродный брат хозяина, князь Дмитрий Юрьевич, сидел напротив и что-то горячо и страстно рассказывал. В черных глазах князя Дмитрия то и дело вспыхивал недобрый огонь; красивое смуглое лицо его было искажено досадой и гневом…

– Не холопи мы его,- отрывисто говорил он,- не в кабалу к нему поступили. Чем мы хуже его?! Государь и великий князь Дмитрий и ему и нам родным дедом доводится [149]!… По деду – то всяк из нас стол московский занять может!…

Князь Иван досадливо передернул плечом.

– Знамо дело, не хуже!… По деду-то у всех у нас права одни!… А у тебя, княже, и по отчине найдутся!…

Только мошна-то у нас с тобой, друже, не выдержит супротив Васильевой!…

Князь Дмитрий гневно ударил кулаком по столу.

– Грабители они – вот что!… И отец и мать среди белого дня словно на большой дороге людей обирали!…Не хитро такими делами мошну набить!…

Хозяин усмехнулся.

– Да, не хитро!…- повторил он последние слова

Дмитрия.- А ты, видно, с братом не забыл еще свадьбы, все еще сердцем горишь?!

Князь Дмитрий укоризненно посмотрел на хозяина.

– Тебе смешно, Иван,- с горечью произнес он,- а я вот что тебе скажу: умирать будем – ни брат Василий, ни я не простим той обиды!. [150]

Он взволнованно поднялся со скамьи и несколько раз прошелся по горнице; но князь Иван своими словами вовсе не хотел посмеяться над другом: улыбка давно сбежала с его лица и он уже с нескрываемым участием следил за братом.

– Не серчай, Митя! – тихо проговорил он, подходя к князю Дмитрию и кладя ему руку на плечо.- Без издевки ведь сказал я… Сам знаю, какова обида ваша была!…

Князь Дмитрий, не глядя на брата, хмуро махнул рукой:

– Да я не на тебя, князь! Знаю, нет в тебе злобы… Боле десяти годов с той поры прошло, а все будто вчера было [151]! Как напомнит кто – словно ножом в сердце ударит! Хоть пущай та обида брату, князь Василию, была, а срам-то роду всему нашему… И детям, и внукам прощать закажем!…

Дмитрий замолк и задумался… Задумался и князь Иван, глядя на своего друга.

– О ту пору с батюшкой покойным в Орде мы были…- прервал наконец молчание Можайский.- Воротясь, слыхали мы от людей об обиде вашей… От тебя с братом не довелось…

– Тогда немало языки чесали… Сраму мы с отцом на всю землю приняли!… А что сами не говорили, так кому, друже, охота о своем позоре рассказывать?! Ну, коли к слову пришлось – расскажу. Больно сердце закипело, авось легче станет…

Князь Дмитрий и хозяин снова сели на свои места. На минуту Дмитрий замолк, собираясь с мыслями.

– Коли помнишь, княже, о ту пору, как затеяла тетка-княгиня Василия женить [152], лады и дружество между нами были… В первую голову нас с отцом тетка звать прислала… Отцу-то и нельзя было, да и не хотелось, а мы с братом Василием вдвоем поехали… До венца все честь честью шло… Нас с братом не обошли – не хочу говорить понапрасну! Василий тысяцким был, я – дружкой… Справили мы дело свое да и за пир… Тут-то и вышло все!… Народу на свадьбе собралось видимо-невидимо: сам небось тетку знаешь – горда она! Ну и созваласо всех концов: не простая, дескать, свадьба – великокняжеская! Да… А сидели мы так: на положенном месте великий князь с молодой… Брат Василий по левую руку государя, а я – супротив молодой… А со мною рядом Кошкин-боярин, Захарий… За стол засветло сели, а как подали третью перемену, стемнело совсем, огонь зажгли… Подали лебедей жареных: приспело, значит, время молодых вести… Встал брат Василий со своего места, обернул по чину курицу ручником да и говорит с поклоном княгине-тетке: благослови, мол, молодых вести! Отвели молодых, вернулись за стол, а Кошкин и говорит Василию-брату: «Хорош у тебя пояс, князь Василий Юрьевич! Больно хорош!… Видно, от деда, государя великого достался тебе?!» Спросил он это у брата, а сам в бороду ухмыляется… Зло меня взяло: понял я, к чему Кошкин клонит. А Василий спроста и хвати: «Нет,- грит,- не от деда, государя великого, а за невестой взял…» Брат-то о ту пору обручен был с дочерью князя Владимира Андреевича… «Вишь ты, дело какое! – говорит боярин Кошкин, да таково громко, на весь стол.- Видно, правду говорили люди добрые об этом поясе!» Сказал да и опять ухмыльнулся, а сам на княгиню-тетку посматривает… А та уж с самого начала уши навострила, как о деде, князе великом Дмитрии, Кошкин помянул… «Что ж о поясе люди говорят, боярин?» – спрашивает, а у самой глаза разгорелись. Все за столом притихли… «А вот что говорят, княгиня-матушка,- отвечает ей Кошкин,- говорят, будто пояс этот – другого такого по всей земле не сыскать по богачеству – в приданое шел за княжной Евдокией [153]… Тысяцким о ту пору был Вельяминов – боярин Василий… Так вот, люди потом говорили, пояс-то Вельяминов скрал да другим подменил, а настоящий-то отдал сыну своему Николаю… Пояс-то и стал из рук в руки переходить, да только не в те, в которые надобно было!» Знали мы с братом Василием все это, да посуди, княже, сам, какое нам до того дело было?! Дал пояс Василию отец невестин – и делу конец… Сижу я, кипит у меня на душе… Вижу, и Василий побелел, как мука… Я и говорю: «Не знаю, что люди болтают, а только пояс наш!… Не нашли, не утаили мы его: по рядной брату достался!» Посмотрела на нас на всех тетка-княгиня и говорит: «А в чьих же руках, боярин, должно поясу-то быть?…» – «Рассуди сама, княгиня-матушка,- отвечает ей Кошкин,- по рядной [154]великому князю Дмитрию он шел… Коли б не украден был, старшому сыну достался бы, великому князю, покойному Василию Дмитриевичу… А от Василия Дмитриевича кому же, как не князю великому, старшому сыну, Василию Васильевичу поясом володеть?» Князь Дмитрий на минуту прервал свой рассказ. Лицо его было искажено волнением и злобой. Судорожным движением руки он расстегнул шитый ворот своей алой рубахи; несколько мелких жемчужин скатилось по его кафтану на пол…