Игорь Курукин - Повседневная жизнь русского кабака от Ивана Грозного до Бориса Ельцина

• Название: Повседневная жизнь русского кабака от Ивана Грозного до Бориса Ельцина
• Автор: Игорь Курукин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Культурология
• Год: 2007
• ISBN: I8ВN 978-5-235-02970-5

«Руси есть веселье питье, не можем без того быти» — так ответил великий киевский князь Владимир Святославич в 988 году на предложение принять ислам, запрещавший употребление крепких напитков. С тех пор эта фраза нередко служила аргументом в пользу исконности русских питейных традиций и «русского духа» с его удалью и безмерностью.

На основании средневековых летописей и актов, официальных документов и свидетельств современников, статистики, публицистики, данных прессы и литературы авторы показывают, где, как и что пили наши предки; как складывалась в России питейная традиция; какой была «питейная политика» государства и как реагировали на нее подданные — начиная с древности и до совсем недавних времен.

Книга известных московских историков обращена к самому широкому читателю, поскольку тема в той или иной степени затрагивает бóльшую часть на­селения России.

---

По мотивам «Кирпичиков» был снят одноименный фильм, вышедший на экраны в конце 1925 года, в котором судьба работницы Маруси и кочегара Семена разворачивалась на историко-революционном фоне. Песня пользовалась огромной популярностью на протяжении следующих нескольких десятков лет.

В те времена песни улицы и эстрады мало чем отличались — народ всегда любил тюремно-каторжный репертуар: «Эх-ма, семерых зарезал я», «Дальше солнца не угонят», «Сибирь наша сторона». Из ростовских пивных на свет появилась песня «На Богатьяновской открылася пивная», которая затем «сменила» адрес на всем известный одесский: «На Дерибасовской открылася пивная, / Где собиралася компания блатная».

Надрывно-блатные мотивы сменялись частушками:

Жена с мужем подралися,
Подралися, развелися.
Пополам все разделили,
Пианино распилили.

Другие куплеты служили делу политического просвещения:

Чемберлены поспешили
Ультиматум нам прислать.
«Ульти»— к делу мы пришили,
Матом будем отвечать.

Рядовые артисты за вечер в пивной получали в конце 20-х годов по 5 рублей или даже меньше, но «любимцы публики» могли заработать и по сотне. Хозяин пивной, в которой выступали артисты, также не оставался внакладе — он брал с посетителей по 10 копеек с каждой бутылки («с пробки»). Когда в пивной устраивали «бенефисы» и выступали несколько артистов, то «на пробку» накидывали по 20—30 копеек.

Пивовары и виноделы учли конъюнктуру эпохи — их продукция получила соответствующие названия «Стенька Разин», «Красная Бавария», «Октябрьское», с анонсом в газетах: «Партийным, профсоюзным, воинским и гражданским учреждениям скидка — 15 % с оптовой цены». На улицах запестрела реклама казенной продукции и ее частных конкурентов:

«Не забудьте запастись пивом и медовым шампанским кустарно-химического производства "Александр Балогурский" в Москве»;

«Ты говоришь, к Пасхе нельзя купить коньяк? Так купи вино В. Г. Сараджева».

Участия в оформлении рекламы не чурались известные художники. Так, авторами созданного в 1925 году плаката «Трехгорное пиво выгонит вон ханжу и самогон» были В. В. Маяковский и А. М. Родченко.

«Совслуж» Окунев, узнав из газетных объявлений: «Центросоюз предлагает Русское виноградное вино, разлитое в бутылки, крепостью от 14 до 20°. И какой богатый ассортимент! Тут и мадера, и херес, и портвейн, и токайское, и мускат, и даже "Церковное вино". Первые и вторые номера от 75 000 до 185 000 р. за бут.», — возмущался: «Только "хозяевам советской России" и кушать такие "номера" от 75 до 185 тыс. за бутылку!»{22}

Рассерженный обыватель-москвич ошибался. Во-первых, эти цены еще не были предельными: к 1923 году универсальный российский платежный эквивалент — бутылка 35-градусного самогона — тянула на 60 миллионов; стоимость бутылки вина начиналась от 14 миллионов, а за импортное шампанское надо было заплатить 200 миллионов рублей; правда, и зарплата к тому времени измерялась «лимонардами». Во-вторых, рабочие и крестьяне в качестве «хозяев советской России» вином не интересовались. Главный запрет в стране «водочной культуры» успешно подрывался усилиями самогонщиков, благо новый уголовный кодекс 1922 года практически отменял декреты 1918—1919 годов и предусматривал за самогоноварение минимальное наказание. Но такой либерализм в условиях хорошего урожая 1922 года быстро привел к массовому курению самогона и повальному пьянству: общество «снимало» накопившийся за революционные годы стресс.

Процесс пошел так энергично, что в информационных бюллетенях ГПУ появились специальные «пьянь-сводки», фиксировавшие практически во всех губерниях резкий рост пьянства и сопутствовавших ему правонарушений. Против самогонщиков была развернута настоящая кампания. Пропаганда объявила пьяниц пособниками белогвардейцев, помещиков и фабрикантов: «Что ему стоит в погоне за лишней чаркой самогона продать интересы рабочих и крестьян? Что ему за дело до восстановления народного хозяйства? Он — враг восстановления». Борьба с самогонщиками и их клиентами в 1922 году была объявлена ударным фронтом милиции, которая к тому же стала получать премиальные отчисления от штрафов. В феврале 1923 года Президиум ВЦИК образовал специальную Комиссию по борьбе с самогоном под руководством заместителя председателя ВЦИК П. Г. Смидовича, занимавшуюся также борьбой с наркотиками и азартными играми. По стране шли обыски, срочно ужесточили наказание: по новой статье самогонный промысел карался тремя годами тюрьмы с конфискацией всего имущества. За два года были заведены сотни тысяч уголовных дел и конфисковано более 300 тысяч самогонных аппаратов{23}.

Но строгие меры давали некоторый эффект в городе и минимальный — в деревне. Ведь из пуда хлеба можно было выгнать 10 бутылок самогона, стоивших на рынке примерно 10 новых твердых (после денежной реформы 1923—1924 годов) рублей. Выгода была очевидной, поскольку пуд муки стоил всего 50—60 копеек; часто беднейшее население деревни гнало самогон специально на продажу, что обеспечивало верный и сравнительно легкий заработок. «3—4 раза прогонишь как следует, можно, пожалуй, и лошадь купить», — оценивали преимущества этого промысла сами крестьяне, тем более что, согласно классовому подходу, с бедняка брали гораздо меньший штраф. Самогоноварение становилось главным источником дохода для крестьянских вдов и их детей — иначе общине пришлось бы их содержать за свой счет; по многовековой традиции в деревне оплачивали спиртным общественную «помочь». По расчетам экономистов, около трети всего производимого самогона шло на рынок, и это давало продавцам доход в 280 миллионов рублей{24}.

Более успешным оказалось вытеснение самогона настоящей водкой. Нарком финансов Г. Я. Сокольников публично признал поражение новой власти «в своей попытке добиться установления в стране режима абсолютной трезвости». Летом 1923 года, еще при жизни Ленина, вопрос о выпуске водки обсуждался в ЦК партии; Троцкий убеждал коллег «отвергнуть и осудить всякую мысль о легализации водочной монополии», которая неизбежно, по его мнению, должна была привести к деморализации рабочего класса и самой партии. На октябрьском пленуме ЦК РКП (б) 1924 года он безуспешно обвинял своих оппонентов в фактическом проведении в жизнь питейной монополии без официальной санкции партии и протестовал против производства и продажи настоек, коньяка и ликеров{25}.

Советская «ново-благословенная»

В 1924 году с винного склада под номером 1 — будущего завода «Кристалл» — пошли в продажу первые 30-градусные наливки и настойки. Высший орган власти в СССР — Центральный исполнительный комитет — разрешил их изготовление и продажу не только государственным, но и кооперативным организациям и акционерным обществам с преобладанием государственного капитала{26}. Производимый напиток был окрещен в народе по имени нового главы правительства А. И. Рыкова.

Это событие отметил в дневнике 20 декабря 1924 года Михаил Афанасьевич Булгаков: «В Москве событие — выпустили тридцатиградусную водку, которую публика с полным основанием назвала "рыковкой". Отличается она от "царской" водки тем, что на 10 градусов слабее, хуже на вкус и в четыре раза ее дороже». Новый напиток был увековечен писателем в «Собачьем сердце» в диалоге доктора Борменталя и профессора Преображенского:

«— Ново-благословенная? — осведомился он.

— Бог с вами, голубчик, — отозвался хозяин. — Это спирт. Дарья Петровна сама отлично готовит водку.

— Не скажите, Филипп Филиппович, все утверждают, что очень приличная — 30 градусов.

— А водка должна быть в 40 градусов, а не в 30, это во-первых; а во-вторых, Бог их знает, чего они туда плеснули. Вы можете сказать — что им придет в голову?

— Все что угодно, — уверенно молвил тяпнутый».

В августе 1925 года власти пришло в голову восстановить государственную монополию на изготовление 40-градусной водки: Президиум ЦИК СССР принял «Положения о производстве спирта и спиртных напитков и торговле ими»{27}. Теперь уже почти настоящая «рыковка» в октябре пошла на рынок по низкой цене — всего рубль за поллитровую бутылку. Первоначально она имела только 38°, но скоро крепость была повышена до «нормы», а в 30-е годы появилась даже 50-градусная «столовая водка».

Историческое решение партии и правительства вызвало живой отклик в массах, о чем свидетельствует перлюстрация писем жителей Страны Советов. Некто Новиков из Ленинграда писал товарищу: «За последнее время сказывается влияние нэпа, возрождающего капитализм, а вместе с ним и все то, что свойственно… для буржуазии. В Ленинграде открыта официальная госвинторговля. <…> Решили построить бюджет на продаже водки. <…> Государственное признание и допущение пьянства — грубая, непростительная ошибка. Эта ошибка может быть для нас роковой». Менее сознательные искренне радовались: «В первый день выпуска сорокаградусной люди на улицах… плакали, целовались, обнимались. Продавать ее начали в 11 час. утра, а уже в 4 ч. все магазины были пустые. <…> Через 2 прохожих третий был пьян». «У нас стали ей торговать с 3 октября. За ней все кинулись, как в 1920 году за хлебом. С обеда на заводе больше половины на работу не ходили» — так отметили праздник в подмосковном Голутвине.