Игорь Курукин - Повседневная жизнь русского кабака от Ивана Грозного до Бориса Ельцина

• Название: Повседневная жизнь русского кабака от Ивана Грозного до Бориса Ельцина
• Автор: Игорь Курукин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Культурология
• Год: 2007
• ISBN: I8ВN 978-5-235-02970-5

«Руси есть веселье питье, не можем без того быти» — так ответил великий киевский князь Владимир Святославич в 988 году на предложение принять ислам, запрещавший употребление крепких напитков. С тех пор эта фраза нередко служила аргументом в пользу исконности русских питейных традиций и «русского духа» с его удалью и безмерностью.

На основании средневековых летописей и актов, официальных документов и свидетельств современников, статистики, публицистики, данных прессы и литературы авторы показывают, где, как и что пили наши предки; как складывалась в России питейная традиция; какой была «питейная политика» государства и как реагировали на нее подданные — начиная с древности и до совсем недавних времен.

Книга известных московских историков обращена к самому широкому читателю, поскольку тема в той или иной степени затрагивает бóльшую часть на­селения России.

---

Одним из крупнейших откупщиков стал сын витебского раввина Евзель Гинцбург. Свой капитал он заработал на откупе в осажденном Севастополе во время Крымской войны, где «оказывал постоянное особенное усердие к безостановочному продовольствию войск винною порциею, содержал значительные запасы в интендантских пунктах, отпуская вино по ценам не только свыше утвержденных, но с уступкою». Поверенные откупщика со своей кассой последними — одновременно с командующим гарнизоном — оставили Южную сторону города. Впоследствии Гинцбург «за содействие к пользам казны на питейные откупа» по представлению министра финансов получил звание потомственного почетного гражданина и две золотые медали «За усердие» — и превратился в барона, купив этот титул по сходной цене у герцога Гессен-Дармштадтского. После войны Гинцбург вложил свои миллионы в создание банкирского дома, который был в числе учредителей одного из первых в России акционерных банков — Петербургского учетного и ссудного.

Василий Каншин имел низший в Табели о рангах чин коллежского регистратора, но был одним из богатейших людей Петербурга пушкинского времени. Происходили Каншины из однодворцев городка Козлова (ныне Мичуринск). Первым приступил к откупам его отец купец первой гильдии Семен Каншин, в 1812 году на свои деньги выставивший пехотный полк. А Василий Семенович получил дворянство и стал даже уездным предводителем в Калужской губернии. Рядом с ним в компании откупщиков стоял купец из вчерашних крестьян и отец знаменитого мецената Саввы Мамонтова Иван Федорович Мамонтов, с конца 30-х годов XIX века занимавшийся откупным промыслом на Сибирском тракте — в городке Ялуторовске Тобольской губернии. Став в 1843 году купцом первой гильдии, И. Ф. Мамонтов спустя шесть лет переехал в Москву, где возглавил откупное хозяйство Московской губернии и держал его в своих руках вплоть до ликвидации откупной системы в 1863 году.

В числе крупнейших откупщиков Центральной России первой половины XIX столетия считались касимовцы Алянчиковы и Якунчиковы. Основоположник династии откупщиков Алянчиковых еще в 1771 году заключил контракт на содержание питейного откупа по городам Троицку и Наровчату Шацкой провинции Воронежской губернии. По стопам отца пошли сыновья Николай, Иван и Петр, к которым присоединились компаньоны-родственники — двоюродные братья Лукьян Прохорович и Михаил Абрамович Якунчиковы. В первые десятилетия XIX века в Касимове сложилась мощная компания, которая держала откупа в городах Рязанской, Тамбовской, Воронежской, Орловской, Тульской и Калужской губерний.

С другой стороны, прямое или косвенное участие в откупах купцов из вчерашних крестьян или представителей благородного сословия при деловой хватке гарантировало верный доход. «Оставленная за собою стотысячная поставка дала мне барыша более 75 коп. на ведро; и таким образом получил я с завода в первый год моего хозяйничания около ста тысяч дохода. Это значительно исправило положение моих финансов, которые были шибко потрясены покупкою имения, и дало мне возможность предпринять в хозяйстве разные нововведения и улучшения»{14}, — вспоминал о своем «откупном» прошлом известный общественный деятель пореформенной России А. И. Кошелев. Такая феодальная, по сути, привилегия фактически тормозила развитие самой отрасли: ведь откупщики имели право заключать договоры с избранными ими же поставщиками и запрещать производство спирта всем остальным, вплоть до опечатывания предприятий. Монополия не стимулировала производственного вложения возраставших год от года прибылей. По весьма приблизительным оценкам тогдашних экономистов, ежегодные доходы откупщиков достигали суммы в 500—700 миллионов рублей{15}.

При этом кабацкое дело пользовалось неизменным покровительством официальных властей — как гражданских, так и военных. Российскому обывателю днем и ночью (торговать по ночам разрешалось распоряжением министра финансов 1838 года{16}) в любом людном месте был гарантирован кабак или раскинутый полотняный шатер в виде колокола, украшенный вверху елкой, где всегда можно было получить чарку водки; отсюда в народе и укоренилось выражение «зайти под колокол» или «к Ивану Елкину» — «елка зелена денежку дает», говорили в народе про этот бизнес.

В 1846 году части Кавказского воинского корпуса получили приказ командования потреблять только водку откупщика Тамашева с условием, чтобы «непременно пили то количество оной, какое назначено по категориям, к которым войска причислены, и, если можно, более, но никак не менее»{17}. При прокладке железной дороги из Петербурга в Москву Министерство финансов распорядилось допустить питейную торговлю непосредственно в полосе строительства линии — несмотря на сопротивление технических руководителей, чьи аргументы о вредных последствиях такого решения («люди уходят во время самих работ и остаются там по нескольку дней, буйствуя, заводя между собою и жителями драки до такой степени, что нередко привозили их прямо в лазареты в безнадежном положении») оставались безо всякого внимания; подрядчики рабочей силы не были внакладе — за прогулы они вычитали у землекопов по 50 копеек серебром в день{18}.

Действовавшее законодательство продолжало традицию либерального отношения к пьянству.

«Уложение о наказаниях уголовных и исправительных» 1845 года признавало опьянение отягчающим обстоятельством при совершении преступления в 112-й статье:

«За преступление, учиненное в пьянстве, когда доказано, что виновный привел себя в сие состояние именно с намерением совершить сие преступление, определяется также высшая мера наказания за то преступление в законах положенного.

Когда же, напротив, доказано, что подсудимый не имел сего намерения, то мера его наказания назначается по другим сопровождающим преступление обстоятельствам».

Таким образом, обвинению предстояло доказать, что «виновный привел себя в сие состояние именно с намерением совершить сие преступление»; что было весьма проблематично. Другие статьи этого кодекса, даже посвященные политическим преступлениям и «оскорблению величества» (в виде «дерзких оскорбительных слов» или уничтожения портретов), напротив, облегчали наказание, если виновный действовал «по неразумию, невежеству или пьянству».

Правда, одновременно — и едва ли не впервые в отечественном законодательстве — осуждалось публичное появление в нетрезвом виде:

«Кто предаваясь пороку пьянства будет в публичных местах или многочисленных собраниях являться в безобразном, противном приличию или даже соблазнительном виде, или будет найден на улице или в другом общенародном месте пьяным до беспамятства, тот за сие подвергается: аресту в первый раз на время от одного до трех дней; во второй на время от трех до семи дней; а в третий раз на время от трех недель до трех месяцев»{19}.

Для чинов полиции в духе типичной для николаевской эпохи регламентации была разработана инструкция с перечнем степеней опьянения для составления протоколов: «…бесчувственный, растерзанный и дикий, буйно пьяный, просто пьяный, веселый, почти трезвый, жаждущий опохмелиться»{20}.

При такой юридической базе любители хмельного чувствовали себя вполне вольготно. Лишь самые крайние обстоятельства могли заставить власти прийти на помощь их жертвам — и то постольку, поскольку российское законодательство и практика предусматривали прямое вмешательство властей в личную жизнь обывателей. Это признавал и автор любопытного документа из городского архива Костромы:

«Любезная супруга Александра! За чинимые мною вам бесчеловечные побои и оказываемые в сожитии несоответственные не только что супружеству но даже и самому человечеству наглые и бесчинные мои поступки, по принесенной вами словесной просьбе господам градскому голове Сергею Петровичу и частному приставу… через команду сего последнего за таковые свои поступки и устранен я для безопасности и самой жизни вашей из дому вашего, каковое устранение почувствовал я сам не только что справедливым, но и необходимым, признаю себя совершенно пред вами виновным и не заслуживающим даже по самому брачному союзу не только что иметь с вами сожитие, но и наименование мужа.

Ныне же по двадцатидневному моим с вами разлучении, совершенно почувствовав всю гнусность моих прежних неистовств, оставя и само рукоприкладствовавшее меня к тому пьянство, изъявляю перед вами… совершенное извинение и раскаяние и прошу принять меня в дом ваш с таковым уверением, что я не только что как прежде до сего какие-либо производить могу бесчинства и наглые поступки, а и еще того менее побои и тиранство, но напротив, буду себя вести соответственно обязанности супружеской, доставлять вам возможное пропитание и спокойствие. Остаюсь с сердечным расположением муж ваш Дмитрий Ш. 28 октября 1826 г.»{21}.