Людмила Бояджиева - Семь цветов страсти

• Название: Семь цветов страсти
• Автор: Людмила Бояджиева
• Жанр: Остросюжетные любовные романы

Страсть как призвание, страсть как наваждение, страсть как смертельный приговор. Остросюжетная психологическая драма, действие которой разворачивается в Европе, Голливуде, Москве. Прекрасная женщина на фоне киношных интриг и крутых «дискуссий» о путях киноискусства. Разбиваются сердца и кинокамеры, гибнут розовые мечты, рождается нечто подлинное, единственно важное.

Карьера и личная жизнь французской киноактрисы складывается не лучшим образом. Скатившись с звездных высот она снимается в порнолентах, теряет любовников, обеспеченного мужа и приходит к мысли о самоубийстве. В отчаянии Дикси Девизо подписывает рискованный контракт с группой «экспериментального кино», в соответствии с которым за ней постоянно будет следить скрытая кинокамера. Дикси не догадывается, что попала в лапы эстетов-извращенцев и ей предстоит сыграть последнюю трагическую роль. В этот момент, потерявшая веру в любовь женщина, встречает одаренного русского скрипача и безоглядно погружается в любовь, которая дается только избранным. Теперь следящие за влюбленными экспериментаторы намерены заснять двойное самоубийство, которое они тщательно готовят.

---

…Все уже было готово к отъезду: в огромной коробке ждало своего часа феерическое подвенечное платье от Нино Риччи, два объемных новеньких чемодана забиты шикарными, старательно подобранными шмотками и подарками жениху.

— Встречаю тебя шестого! Шестого сентября — не перепутай, детка… Это воскресенье. Я устрою тебе царский прием. — Чересчур громко кричал в телефон Ал, словно напуганный разделявшим нас расстоянием. — Лос-Анджелес — большая деревня и уже полсотни друзей мечтают увидеть мою Дикарку. Умоляю, будь осторожней, не успокоюсь, пока не заполучу тебя прямо в руки…Значит, шестого.

Четвертого сентября на Восточном вокзале австрийской столицы я ждала поезд «Москва-Рим», к которому, как сообщили в справочной, цеплялся венский вагон. Я ни о чем не думала, просто стояла у бетонного столба, поддерживающего перекрытия над перроном и слушала объявления о прибытии поездов. Московский запаздывал.

Когда к перрону начал медленно подкатывать электропоезд, волоча короткий состав, у меня задрожали колени. В одну секунду я ощутила тупое смятение русской Карениной, осознавшей вдруг, вот перед такими рельсами с надвигающейся металлической громадой, что понять уже ничего не придется, как не придется отыскать виновных и принять правильное решение. Надо просто действовать так, как предопределил себе заранее. Поэтому я не сбежала, а лишь прижалась спиной к прохладному бетону, уставившись на выходящих из поезда пассажиров. Выходили транзитные — покурить и оглядеться. Людей, приехавших в Вену, почти не было. Восточного вида парни протащили тележки с грандиозным багажом, дама, пылко встреченная другой, очень похожей на нее дамой, вынесла в большой клетке лохматого кота.

Тут я увидела господина Артемьева, шагающего прямо ко мне с сумкой на плече и клетчатым чемоданчиком в руке. Не отрывая загадочного, как у Моны Лизы взгляда от моего лица, он прошел мимо.

— Майкл!

Спина Майкла дрогнула, он обернулся с рассеянностью лунатика, окликнутого на балконных перилах в глухую полночь, и застыл, не произнеся ни звука.

— Привет. Я в Вене случайно, решила заодно помочь родственнику. Без немецкого тебе в канцеляриях придется туго… — Бодро выпалила я заготовленный текст, ничего не соображая, только чувствуя, как бешено колотится сердце.

— Дикси, ты?! — Он уронил чемодан, осторожно поставил на него сумку и попятился.

— Неужели так изменилась? У меня появилась сыпь или выпали волосы? — я закрыла рот ладонью, подавляя приступ истерического смеха.

— Ты… ты удивила меня, — он все еще не решался приблизиться.

— Чем? Для европейца это нормально. Все равно, что съездить из Москвы к вам на дачу. Только немного комфортабельней. — тараторила я, заговаривая себе зубы.

Майкл недоверчиво приглядывался ко мне и вдруг схватил за руку:

— Пошли, пошли скорее куда-нибудь! Я что-то плохо соображаю.

— Только не в твою гостиницу. Поедем лучше в «Сонату». Я облюбовала этот отельчик несколько лет назад. Уютно, почти в центре, все необходимые канцелярии рядом… — Не умолкала я, мчась за Майклом сквозь вокзальную толчею.

В такси я продолжала трещать без остановки, рассказывая о своих планах, включая съемки и замужество, а Майкл тупо смотрел в окно — усталый замученный человек. Не лучше выглядел он и в гостиничном номере, куда я сопроводила его вместе со служащим, несущим его чемодан. Сумку Майкл не выпускал из рук, временами прижимая к груди.

— Может, тебе лучше отдохнуть, а я зайду попозже. Мои апартаменты этажом выше. Запомни, № 35. Похоже, у тебя было трудное путешествие.

— Постой, — он преградил мне путь к дверям, растопырив руки, будто собираясь ловить птицу.

Я остановилась, позволив Майклу молча изучать меня, как редкий экспонат зоопарка. Так мы простояли немыслимо долго, в узеньком коридорчике между входом в ванную и зеркальным стенным шкафом, дробившим и множившим наши отражения. Потом Майкл сделал шаг вперед, неуверенно, как по канату, стиснул мои плечи и поцеловал с остервенелой жадностью последнего прощания перед казнью. Бесконечный, захлебывающийся, то замирающий, то вновь ожесточенно вспыхивающий поцелуй…

Нам не хватило воздуха, чтобы продолжить это занятие до бесконечности. Со звоном в ушах мы опустились на диван, не глядя друг на друга и впав в столбняк немоты.

— Прости, прости, девочка, — наконец выдавил Майкл, сжимая ладонями голову. — Я думал, что умру без тебя. Уже умирал, только делал вид, что жив… Я видел тебя всюду, всегда: во сне, наяву. Это не имело значения, засыпал я, пил чай, шел по улице или играл, — я видел только тебя… И ехал сюда, чтобы найти… Нет, просто быть рядом… Нет, не знаю, я ни на что не рассчитывал…

— Я тоже. Просто вдруг оказалась на венском вокзале. Совсем не задумываясь, правильно ли помню число и какой у тебя поезд. идиотский поступок. Наверно, без него было бы просто невозможно жить… — Только сказав это, я поняла, как измучена собственным лицемерием, старающимся изо всех сил скрыть правду. Маленькая, глупая, жалкая.

— Господи! Иди сюда, детка…

Он крепко обнял меня и мы сидели, тесно прижавшись, как бездомные сиротки на паперти под рождественским снегом.

Майкл слегка покачивал меня, напевая печальную русскую колыбельную. Его голос срывался, а прижавшаяся ко мне щека теплела от слез.

Потом, испуганные и дрожащие, мы бросились под одеяло, прильнув друг к другу и не смея пошевелиться, пока странное чувство всегдашней близости не наполнило нас радостью и свободой. Каждой клеточкой своего существа мы знали, что принадлежали друг другу всегда, праздновали свадьбу, растили детей, наслаждались друг другом, жалели, любили, старились. Были вместе — в радости и горе, в болезни и бедности. Вот так — тесно и нежно, единым существом, единым дыханием, не смеющим разделиться. Потому что разлука означала смерть.

— Дикси, нет сомнения, я свихнулся. Теперь это очевидно. — Майкл положил легкую ладонь на мои губы. — Молчи. Это сладкое безумие. Умоляю, не мешай счастью убить меня. Об этом всегда мечтали избранные.

В глазах Майкла светилось фанатичное вдохновение.

— Клянусь сделать все от меня зависящее. — Я подняла вверх два пальца. — Прежде всего попытаюсь отравить тебя плотным завтраком, затем замучить общением с чиновниками, а потом… потом я представлю товарища Артемьева его слугам, что и добьет его окончательно.

— У меня есть кое-какие добавления к программе. Но пусть это будет экспромт. Импровизация на тему сумасшедшего счастья…

* * *

Он не ошибся — безумие началось, поражая ни в чем не повинных людей. В ресторане отеля вместо заказанной нами заурядной бюргерской трапезы шеф-повар лично, в белоснежном колпаке над лицом сказочного гнома, делающего подарок Белоснежке, принес нам необъятное блюдо с горящими свечами по краям и торчащими в центре на вертелах рябчиками. Вдобавок нам была вручена бутылка шампанского, а на грудь Майкла одета шелковая лента с надписью «Стотысячному посетителю ресторана „Соната“».

— Не понимаю, как они узнали, что я страдаю «безумием счастья»? — Величественный в своей мемориальной перевязи Майкл недоверчиво тронул вилкой груду замысловатого гарнира.

— Ничего странного, просто это очень заразно. — Мы посмотрели друг другу в глаза и чокнулись бокалами, шепнув: «Да здравствует союз инфицированных».

…В кабинетах адвокатской коллегии господина Артемьева, естественно, ждали с распростертыми объятиями. Не успели мы и глазом моргнуть, как на основании привезенных из Москвы бумаг ему было выдано точно такое же, как у меня, свидетельство с гербовыми печатями, а также удостоверение и карточка на именной счет в швейцарском банке.

— Это много? — спросил Майкл, затрудняясь разобрать сумму.

— Достаточно, чтобы ни о чем не думать, и детей не обидеть, — любезно сформулировал чиновник.

— Автомобиль хороший, допустим, можно купить? — настаивал свежеиспеченный собственник.

— И автомобиль, и домик, и акции… Вообще, если разумно распорядиться…

Артемьев не стал дослушивать советы по финансовой стратегии и наспех раскланявшись, буквально выволок меня на улицу.

— Где здесь Опера? Я запутался… Ведь где-то рядом?

— Ты собираешься купить оркестр?

Он остановился и строго посмотрел мне в глаза:

— Это совсем не смешно. У меня хорошая скрипка и лучшая в мире женщина. Но я ненавижу общественный транспорт.

— Ага, товарищ-гражданин начинает проявлять замашки индивидуалиста!

— Именно. В детстве я не мог драться, чтобы не испортить руки, в юности мне запрещали думать не как все, а взрослому твердят о благоразумии… Я редко солировал, подчиняясь оркестру, я научился ходить с опущенными глазами и носить траурные костюмы — чтобы выжить в толпе. А толпа выбрасывала меня, как инородное тело. Я вылетел из консерватории, затем из филармонии, а теперь, очевидно, из рядов российских граждан. Но я родился индивидуалистом! И я владею сокровищем! Дикси! — Он с мольбой посмотрел на меня. — Теперь, с тобой, я не хочу больше прятаться! Не хочу возвращаться в толпу…