Юрий Безелянский - 99 имен Серебряного века

• Название: 99 имен Серебряного века
• Автор: Юрий Безелянский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-22617-7

Эта книга — своеобразная энциклопедия по Серебряному веку русской литературы. Поэты, прозаики, критики, философы, публицисты, издатели — всего 99 имен. Их краткие биографии написаны в форме эссе. Они предельно информативны, но при этом включают в себя не только веки жизни и творчества, но и выдержки из произведений, дневников, писем, воспоминаний современников и другие документы эпохи.

---

так представил себя в «Пепле» Андрей Белый, а свою родину — «роковая страна, ледяная»

Довольно: не жди, не надейся —
Рассейся, мой бедный народ!
В пространство пади и разбейся
За годом мучительный год!
Века нищеты и безволья,
Позволь же, о родина-мать,
В сырое, в пустое раздолье,
В раздолье твое прорыдать… —

прорыдал поэт и не смог сдержать отчаянного вопля:

Туда, — где смертей и болезней
Лихая прошла колея, —
Исчезни в пространство, исчезни,
Россия, Россия моя!

Андрей Белый был очень чувствителен и восприимчив, обладал даром предвидения и провидения. Жил в ожидании апокалипсических событий, взрыва конца, чувство развернувшейся бездны не покидало его. Даже личная жизнь Белого была своеобразной бездной, в которую он падал и падал и никак не мог «зацепиться» ни за одну женщину: платоническая любовь к Маргарите Морозовой, несостоявшаяся любовь к Нине Петровской, истерическая — к Любови Менделеевой, жене своего друга Блока, двусмысленная — к Асе Тургеневой (не то жена, не то сестра). И только последняя женщина Белого — Клавдия Васильева, которая «была похожа на монашку», сумела как-то удержать около себя вечно мятущегося поэта.

Среди обширного творческого наследия, помимо сборников стихов, следует выделить интереснейшие статьи по теории символизма, повести «Серебряный голубь» и «Котик Летаев», и особенно роман «Петербург» (1913–1914), который, кстати, имел четыре редакции (стремление радикально менять текст — одна из особенностей Белого как творца). По мнению большинства критиков, «Петербург» — шедевр Белого и одно из величайших творений XX века. Это сложнейший роман, в котором сплавлены пафос, лирика и сатира. В центре его проблема борьбы Востока и Запада в России, и она у Белого решена оригинально: Петербург «не между Востоком и Западом, а Восток и Запад одновременно, то есть весь мир» (Д. Лихачев).

В конце жизни Андрей Белый много занимался мемуарами — книги «На рубеже двух столетий» (1930), «Начало века» (1933), «Между двух революций» (1934). Белый упорно продолжал свои формальные искания и, как считал Евгений Замятин, «до конца остался „русским Джойсом“». А «Петербург» с его «мозговой игрой» (сложная языковая конструкция, связь семантики слова с его фонетикой и т. д.) буквально заворожил многих прозаиков XX века — Набокова, Замятина, Пильняка и всех представителей русского «орнаментализма» 20-х годов. Все блуждали и получали удовольствие, бродя по лабиринту слов, шли по маршруту Андрея Белого и создавали свои «языковые идиомы». К сожалению, еще одна грандиозная языковая «фреска» — роман «Москва» — не был завершен Белым.

В заключение вернемся к биографии Андрея Белого. Революция застала его на Западе, где он мучался от нехватки времени (и здесь он много работал) и нехватки денег (о, эти постоянные финансовые затруднения!). К революции, до ее прихода, Белый относился как к колыбели новой церкви, которая принесет обновление всей российской жизни, но вернулся он к совершенно другому — к гражданской войне, голоду, холоду, террору и хозяйственной разрухе, к «монгольскому делу», как он провидчески обронил в своем «Петербурге».

Владислав Ходасевич вспоминает о послереволюционных годах Андрея Белого: «Военный коммунизм пережил он, как и все мы, в лишениях и болезнях. Ютился в квартире знакомых, топя печурку своими рукописями, голодая и стоя в очередях. Чтобы прокормить себя с матерью, уже больною и старою, мерил Москву из конца в конец, читал лекции в Пролеткульте и разных еще местах, целыми днями просиживал в Румянцевском музее, где замерзали чернила, исполняя бессмысленный заказ театрального отдела (что-то о театрах в эпоху французской революции), исписывая вороха бумаги, которые наконец-то где-то и потерял. В то же время он вел занятия в Антропософском обществе, писал „Записки чудака“, книгу по философии культуры, книгу о Льве Толстом и другое».

В октябре 1921 года Андрею Белому удалось вырваться в Германию, но вписаться в эмиграцию он не смог, страдал от одиночества и неприкаянности и осенью 1923-го вернулся в советскую Россию. Отчаянно пытался стать советским писателем. Любопытно мнение Михаила Булгакова об Андрее Белом: «Всю жизнь, прости господи, писал дикую ломаную чепуху. В последнее время решил повернуться лицом к коммунизму. Но повернулся крайне неудачно».

Андрей Белый и тоталитарная система — конечно, нонсенс! Он не выдержал обрушившейся на него критики и скончался от кровоизлияния в мозг в возрасте 54 лет. Когда-то в молодые годы Белый составил автоэпитафию:

Золотому блеску верил,
А умер от солнечных стрел.
Думой века измерил,
А жизнь прожить не сумел.

Нет, сумел, но по-своему. Страница Андрея Белого в Серебряном веке одна из самых ярких и драматических.

БЛОК Александр Александрович 16(28).XI.1880, С.-Петербург — 7.VIII.1921, Петроград

Тема Блока неисчерпаема, как бездонный колодец — черпать и черпать… А тут надо писать коротко — задача адова, так что, уважаемый читатель, приберегите критические стрелы для другого случая и посочувствуйте автору. Ну, а теперь — Блок.

23-летняя Марина Цветаева в апреле 1916 года восторженно писала стихи Блоку:

Имя твое — птица в руке,
Имя твое — льдинка на языке,
Одно-единственное движенье губ.
Имя твое — пять букв.
Мячик, пойманный на лету,
Серебряный бубенец во рту…

…Имя твое, — ах, нельзя! —
Имя твое — поцелуй в глаза,
В нежную стужу недвижных век.
Имя твое — поцелуй в снег.
Ключевой, ледяной, голубой глоток,
С именем твоим — сон глубок.

Зинаида Гиппиус свое посвящение поэту начала так:

Стихия Александра Блока —
Метель, взвивающая снег…

Еще одно определение вывел Иван Новиков:

Блок не солнечный, а лунный:
Приглушенный рокот струнный,
Хруст апрельского снежка;
Голоса издалека…

Александр Кочетков:

Он был угрюм и тверд, как сталь,
Смотрел вокруг холодным взглядом.
В глазницах, опаленных адом,
Ютилась звездная печаль…

И наконец, Анна Ахматова:

И ветер с залива. А там, между строк,
Минуя и ахи и охи,
Тебе улыбнется презрительно Блок —
Трагический тенор эпохи.

Сам Александр Блок считал: «В стихах каждого поэта 9/10, может быть, принадлежит не ему, а среде, эпохе, ветру».

Блок оказался одним из самых пророческих поэтов своей переломной эпохи — рубежа двух столетий. «Открой мои книги: там сказано все, что свершится…», — писал он. Блок действительно ощутил «подземный шорох истории» и «новый порыв мирового ветра». «Обнаженной совестью» назвал его Алексей Ремизов.

«Вся современная жизнь людей есть холодный ужас, — писал Блок С. Тутолминой, — несмотря на отдельные светлые точки, — ужас надолго непоправимый». Это трагическое ощущение жизни было присуще Блоку изначально. Он делал героические попытки не сломаться в этом извечном противоборстве «света» и «тьмы» и убеждал самого себя:

Но ты, художник, твердо веруй
В начала и концы. Ты знай,
Что стерегут нас ад и рай.
Тебе дано бесстрастной мерой
Измерить все, что видишь ты.
Твой взгляд — да будет тверд и ясен.
Сотри случайные черты —
И ты увидишь: мир прекрасен…

Но как раз с оптикой у Блока было не все в порядке: подчас он видел прекрасное там, где его вовсе и не было. И одно из главных его заблуждений — поклонение Прекрасной Даме. На эту роль он выбрал вполне обыкновенную, плотскую и чувственную девушку — Любовь Менделееву. Она была для Блока «светлой», «лучезарной», «непостижимой», «таинственной». За шесть лет (1898–1904) Блок посвятил Любе, сначала своей возлюбленной, а потом жене, 687 (!) стихотворений. Первый сборник поэта «Стихи о Прекрасной Даме» вышел в 1904 году и стал одним из главных произведений русского символизма и одним из шедевров любовной лирики. «Стихи Блока о любви, — считал Константин Паустовский, — это колдовство. Как всякое колдовство, они необъяснимы и мучительны. О них почти невозможно говорить. Их нужно перечитывать, повторять, испытывая каждый раз сердцебиение, угорать от их томительных напевов и без конца удивляться тому, как они входят в память внезапно и навсегда…»

Но любовь у Блока была странная, не совсем реальная, а в духе идей Владимира Соловьева о Вечно-женственном, Софии, мировой душе, так сказать, любовь в символистской упаковке. Но от этого, конечно, не менее пленительная.