Александр Големба - Я человек эпохи Миннезанга: Стихотворения

• Название: Я человек эпохи Миннезанга: Стихотворения
• Автор: Александр Големба
• Издательство: Водолей
• Жанр: Поэзия
• Год: 2007
• ISBN: 5-902312-99-X

Для младших представителей и продолжателей Серебряного Века, волей судьбы не попавших в эмиграцию, в поэзии оставался едва ли не единственный путь: писать стихи, оставив надежду на публикацию; путь перфекционизма, уверенности в том, что рано или поздно лучшие времена наступят и стихи до читателя дойдут.

Некоторые из таких поэтов оставались вовсе неизвестными современникам, другие - становились поэтами-переводчиками и хотя бы в этом качестве не выпадали из истории литературы. Одним из поэтов этого рода был Александр Големба (1922-1979); собранием его стихотворений издательство продолжает серию "Серебряный век", иначе говоря - "Пропущенные страницы Серебряного века".

---

2. «В городах, где живут люди Запада, – порядок большой…»

В городах, где живут люди Запада, – порядок большой.
В городах, где живут люди Запада, – отдыхаю душой.
Говорят мне, что грязен Восток и жесток,
говорят, что в крови его травы…
В этом смысле, пожалуй, люди Запада правы…
Отчего ж мне милей мой жестокий Восток?

3. «Яблоки в лавке у фруктовщика»

Яблоки в лавке у фруктовщика
алеют, иных красоток щекастей
Ай, почему моя Азия дика?
Ай, почему наполняются счастьем
яблоки в лавке у фруктовщика?
В них кислота и сладость,
сок человечьих слез…
Может, Аллах нам радость
в яблочный день принес?
Ай, как вдруг счастьем хлынут
сочные недра плода!
Вот это восточный климат!
Яблоки! Вот это да!

4. «Азия красива на картинах…»

Азия красива на картинах, –
ты ее от пленки отдели,
и увидишь Азию в рутинах,
и увидишь Азию в пыли.
В ржавой охре, в сухости гортани,
в сизоватой дымке кизяка.
Неужели с этими цветами
вы не познакомились пока?
Азия! Взметнулась и погасла,
ну так вот, попробуй – отними
эту грусть растительного масла
у Абулькасима Фатхеми!

5. «Я бывал на Рейне и на Волге…»

Я бывал на Рейне и на Волге,
я бывал на Темзе и на Висле:
европейские города долги,
азиатские коротки мысли.

Рассуждения – мимо, мимо!
Размышлениям – вовсе не место!
Но зато – пестроте килима
в наших мыслях восточных не тесно.

Не обманешь грошовой брошкой
нашей давней слепой гордыни…
Азиатская бедная роскошь
в желтизне, а не в жгучей сини.

6. «Вещи городской европейской работы…»

Вещи городской европейской работы
не прививаются в нашем быту –
их почитать у нас нету охоты,
а вот свои ошметки я чту.

Я взираю снисходительно на парижские щиблеты
или на лондонские мокасы, –
лучше наши загадочные стилеты
и непробиваемые кирасы,

ибо это стигматы, это приметы
древней – переднеазиатской расы!

7. «В моем краю люди, как рыбы, ленивы…»

В моем краю люди, как рыбы, ленивы
и неподвижны в снотворной обыкновенности.
На моих верандах сливоглазые дивы
истаивают в многопоколенной лености.
В моем краю люди играют в нарды,
не то чтоб они не знали шахмат,
но только они от шахмат – чахнут,
а после вина они – как леопарды.
В моем краю – павлиньих хвостов переливы
и ржавая пыль бесконечных дорог.
И если восточные люди ленивы,
то это достоинство, а не порок.

8. «Я хотел бы жить в таком городке…»

Я хотел бы жить в таком городке,
где люди приветливы не по приказу,
а так – пережевывают молву,
как чурчхелу или пахлаву,
и смотрят – не отвечают сразу.

Там – кольца медные на руке,
браслеты дутые на запястье, –

я хотел бы жить в таком городке,
но я не живу в таком городке,
сам не ведаю – к счастью или к несчастью?

9. «Над этими древними городами…»

Над этими древними городами
истаивает тихая синева, —
а в лавках – лежит – не тает — халва,
а солнце желтеет в узорной раме.

Над этими древними городами,
в Тейрани, в Реште, или в Хамадане,
или в Эривани – не тает халва.

Свой первый смысл обретают слова
и преображаются в онеменье.

Здесь явственно путается летоисчисленье,
но бронзой веков набухает айва.

И славный рифмач здесь – себе голова!
Он горд – как ковчег на горбу Арарата.

А впрочем, ругать он не станет собрата, –
у всякой души есть на песню права!

Якобы перевел с персидского (фарси) Александр Големба

В СТАРОЙ МОСКВЕ

Городовые весом в центнер
стояли здесь,
к заставам прядала от центра
слепая спесь.
Сменив на милостыню милость,
полужива,
по рельсам времени катилась
моя Москва.
В купецкой выучке тверезой,
ночной тропой,
карабкалась Принцессой Грезой
на Метрополь.
Мечтанья о купецкой силе
(Морозов сам!)
кариатиды разносили
по адресам.
И Прохоров, заляпав кровью
муслин и тик,
на Новодевичьем часовню
себе воздвиг.
Не здесь ли черной кровью харкал
в чахотке ткач?
Отсюда шли пути на Харьков
и Кос-Агач.
Здесь разрешались богачихи
под гром фанфар,
сюда манил блядей с Грачихи
Цветной Бульвар.
Здесь плыли зданья, как фелуки,
через века,
здесь не воздвигнут Долгорукий
еще пока.
О жизнь моя, пролейся песней,
алей стыдом,
летя через тяжеловесный
ее содом!
Вошел в пословицы и басни
ее уют,
от Серпухова до Лопасни
о ней поют.
Но я люблю ее закаты
с давнишних лет
и по-мальчишьи угловатый
ее рассвет.
Кути, народец богомольный,
Христу кади,
здесь кеглей встала колокольня
посереди.
Москва, в порфире гроз гриппозных
полумертва,
домчатся до потомков поздних
твои слова.
Идут года, меняя даты,
стирая грим, –
но не поверишь никогда ты
слезам моим!

«Тяжело быть художником…»

Тяжело быть художником,
быть подобным глупцу и ребенку,
видеть сердце тревожное
сквозь смешную и тонкую пленку.

Видеть слишком отчаянно,
слишком ясно и слишком приветно.
Замечать? Замечательно ль?
Слышать горе в стенаниях ветра.

Быть Христом и безбожником,
быть бесплотнее Духа Святого, –
тяжело быть художником и вдвойне –
быть художником слова.

Уподобиться Гоголю
иль цыпленку в бульонном наваре, –
только б осень не трогали
в поздний час на Никитском бульваре!

«Люблю я осень…»

Люблю я осень, и моросящий
сквозь тучи дождик ужасно мелкий,
и этот город ненастоящий,
и лето города, как безделки.

«Я витязь ваксы и штиблет…»

Я витязь ваксы и штиблет,
я – Вавилон седого лета…
Быть может, это шиболет,
но не хотел я шиболета,
не добивался шиболета
я – витязь ваксы и штиблет!

Сменились времени круги, –
о невозможная опала!
Я чищу ваши сапоги,
потомок Ассурбанипала!

Спекулятивен и толков,
и обогрет электроплиткой,
среди подковок и шнурков
носатой свился я улиткой.

Мой пращур был весьма жесток,
но справедлив. Брадат и в теле.
А я вхожу в артель «Восток»,
как полноправный член артели.

В теплейших чесанках больших,
в давно разношенных бахилах,
здесь навожу я блеск и шик
на обувь чуваков унылых.

Истории равновелик,
хотя усы мои понуры,
я гуталиновый мелик
и повелитель аппретуры.

Не чищу обувь задарма
(а за двугривенный – до лоска!).
Гудит московская зима
у стекол моего киоска.

Владея русским языком,
но клейким, как гуммиарабик, –
я пахну луком с чесноком,
по всем законам Хаммураби.

ГЛУПЫЙ СТРАННИК

Глупый странник! Милое коварство
ты постичь сумеешь не весьма:
видишь это каменное царство,
окна, стены, лестницы, дома?
Мир в непостижимом обаяньи,
день – его слезами ороси! –
киоскеры, дети, скверы, няни
и шоферы плохоньких такси.
Это околесица сквозная,
летопись разбуженной воды.
Булочная. Бронная. Мясная.
Это Патриаршие Пруды.
Это твой участок заповедный
под шатром апрельской синевы
в самом центре старой и оседлой,
гуталином пахнущей Москвы.

ЧУЖБИНА