Рахмат Файзи - Его величество Человек

• Название: Его величество Человек
• Автор: Рахмат Файзи
• Издательство: "Детская литература"
• Жанр: Детская проза
• Год: 1985

---

...Девушка, читавшая вслух газету, дошла до этого места и не выдержала: сдавило горло, руки дрожали. Девушка умолкла и закрыла лицо ладонями. Наконец, переборов волнение, она подняла голову и, отняв ладони от глаз, увидела, что слушатели уже расходятся, молчаливые, потрясенные только что услышанным.

Махкам-ака[7] не помнил, как вышел из конторы правления артели. «Есть ли дети у этих проклятых? Ослепнуть бы им, подлым детоубийцам!» — с ожесточением думал он, шагая по обочине дороги. Сухощавое смуглое лицо Махкама-ака осунулось, густые брови сошлись к переносице, прямая спина согнулась. В глазах кузнеца стояла жуткая картина: обливаясь кровью, в обломках кирпичей и мебели лежит малыш, раненный в живот. Он судорожно хватает ртом воздух, глотает дым и пыль...

Махкам-ака словно видел страдальческие глаза ребенка, в которых угасала жизнь. И в бессильном отчаянии, теребя короткую, убеленную сединой бороду загрубевшими от постоянной работы в кузнице руками, Махкам-ака шел и шел неизвестно куда, не в силах избавиться от страшного видения.

Ветер усиливался, вздымал пыль столбом, гнал мелкий хворост к дувалам. Порывы ветра распахивали полы бешмета, холодили грудь Махкама-ака. На площади смерч, сверля серое небо, сорвал с головы женщины большой узел. С машины, высоко нагруженной неуклюже качающимися ящиками, свалило груз. Она остановилась на площади, утопая в облаке пыли. Махкам-ака, защищаясь от ветра, прикрыл глаза платком. Сделав вслепую несколько шагов, он вдруг уткнулся в стену здания. Первое, что он увидел, был плакат. С плаката смотрела женщина с ребенком на руках. Ее лицо горело гневом, пылало решимостью сберечь дитя. Казалось, ураган пытался сорвать с нее и черный платок, и широкое платье, но был бессилен перед ее мужеством. А ребенок, доверчиво, крепко обхватив мать ручонкой за шею, словно разглядывал его, Махкама. Махкам-ака отступил на полшага, но, увидев, что плакат отклеился и ветер может изорвать его, с беспокойством огляделся. Нет, нельзя, чтоб такой плакат исчез. Пусть напоминает людям о суровой битве с фашистами и долге перед детьми, взывающими о защите.

Кузнец попробовал придержать плакат ладонью, но стоило отнять руку — он начинал трепыхать на ветру. Неподалеку девушка торговала в будке водой.

—Гвозди, принеси гвозди! — закричал Махкам-ака во весь голос.

Девушка догадалась, о чем ее просят. Принесла гвозди и камень. Махкам-ака принялся за работу. Он нащупал щели в стыках кирпичей, отыскал в мусоре клочки бумаги. Плакат плотно, как приклеенный, лег на стену. Успокоенный Махкам-ака пошел к трамваю, то и дело оглядываясь. И опять ему показалось, что ребенок с плаката разглядывает именно его, Махкама-ака...

Трамваи подходили переполненные. Не только молодые, но и старики висели на подножках. Махкам-ака потоптался, не рискуя лезть в вагон, и отправился домой пешком.

Пошел дождь, вначале мелкий и редкий, а через несколько минут крупный, упорный. Махкам-ака шел по тротуару; встречались прохожие, спешившие укрыться от дождя, сновали туда-сюда машины. Ни людской говор, ни звонкие сигналы автомобилей не отвлекали кузнеца от его дум: «Что же будет? Неужели не найдутся силы, чтоб остановить это зверье?.. Истребят детей, убьют наше будущее, остановится жизнь...»

Шагая вдоль арыка, обсаженного талами, Махкам-ака поскользнулся и упал. На мгновение потемнело в глазах. Придя в себя, попробовал встать — и снова поскользнулся. Вдруг откуда-то из кустов выскочил мальчик лет восьмидевяти.

—Вставайте, амаки[8].— Мальчик взял кузнеца за руку.

—Кто ты такой? — Махкам удивленно посмотрел на мальчика. Тот обеими руками пытался поднять Махкама- ака, но силенок у него не хватало.

Кузнец опёрся на левую руку, встал. Увидев на земле портфель, он торопливо поднял его, стал вытирать грязь полами бешмета.

—Не беспокойтесь, амаки, сам почищу. Вы сильно ушиблись? — Мальчик заглядывал кузнецу в лицо, пытаясь понять, не больно ли тому.

—Скользко! Ну, ничего, ничего. Беги! Не опаздывай в школу.

—Я уже иду домой. Кончилась утренняя смена.

—Вот как! Хорошо... А как тебя зовут?

—Талат.

—Чей ты сын?

—Назира-ака.

—Спасибо твоему отцу, хороший у него сын. Будь счастлив, дружок.

—А папа на фронте,— гордо сказал мальчик.

—О, вот как!

Махкам-ака взял мальчика за руку и перешел с ним улицу.

—Если будешь хорошо учиться, слушаться маму, отец вернется скорее. Понял?

Махкам-ака поправил тюбетейку на голове мальчика, ласково погладил его широкой ладонью по спине. Он снова погрузился в думы о зверствах фашистов, о той больнице, в которой погибли дети, о людях, которые уехали на фронт защищать Родину от врага.

—Я хорошо учусь. Сам пишу письма папе. Я умею делать и конверт-треугольник... А ваш сын тоже хорошо учится, да?

—А? — По всему телу Махкама-ака пробежала дрожь, он даже приостановился.— Да, да, хорошо учится,— сказал он и перевел разговор на другое: — Ты иди возле дувала, а то скользко! Повернуло на холод...

Вдруг Талат увидел знакомых мальчишек. Он побежал к ним, разбрызгивая грязь, забыв и о Махкаме-ака. Вот Талат догнал ребят, и они пошли дружной стайкой по переулку. Кузнец смотрел мальчикам вслед, пока они не скрылись.

—Пусть будут они счастливы вечно, пусть рука врага не коснется даже их тени,— шептал он.

С тех пор как началась война, Махкам-ака каждый раз возвращался домой с грустными известиями. Частенько, пока рассказывал он Мехринисе о захваченных врагом городах, о разрушенных предприятиях и жилых домах, о потравленных посевах и сожженных садах, остывал суп на дастархане. Но ни разу так еще не ранили известия с фронта сердце Махкама-ака, как сегодня. Именно сегодня он всем своим существом ощутил, что такое война. Сегодня у него возникло такое чувство, будто война вошла в его дом, решила задушить близких и соседей, уничтожить всех-всех, вплоть до малышей, наполнявших дворы и улицы веселым, звонким смехом.

Когда Махкам-ака подошел к дому, дождь стал затихать. Еще у калитки он услышал громкий крик жены:

—Чем вырастить такого хулигана, лучше совсем не иметь детей... Мало того, что скачет по крышам, так еще и ветку яблони сломал. Пожилая женщина, а ни стыда ни совести... Еще свой длинный язык распустила...

Махкам-ака остановился. Из-за дувала голос соседки оборвал Мехринису:

—Эй, ты, подумай, прежде чем болтать вздор! Не смей говорить плохо о моем сыне! Правильно делает аллах, что не дает тебе детей!

Махкам-ака поспешил во двор. Жена, заткнув подол платья за пояс штанов, собирала осыпавшиеся яблоки, то и дело останавливаясь, чтоб не остаться в долгу перед кричащей соседкой.

Она раскраснелась, глаза ее блестели от возбуждения. Махкам-ака хмуро прошел к айвану, даже не взглянув на жену.

—Что же вы молчите, где вы были?! — бросилась Мехриниса к мужу.— Нет мне житья от этих мальчишек! Вот взгляните! Сломал такую ветку, а мать еще заступается! Вы мужчина, хоть поговорили бы с ней как следует! — Она готова была расплакаться.

Махкам-ака спокойно поднял руку, покачал головой.

—Зачем скандалишь, жена? Мир переживает такие дни! Так страдают люди! А ты из-за ветки слезы льешь.— Тяжело вздохнув, Махкам-ака поднялся на айван и снял промокший бешмет.

Вечерело, сгущались сумерки. Дождь прекратился, но небо оставалось низким и мрачным. Черные тучи быстро двигались к востоку, напоминая бурный поток многоводной реки. В такие минуты засаженный фруктовыми деревьями большой: двор напоминал ночной лес, наводил ужас.

Махкам-ака лежал ничком на одинарной курпаче[9], чувствуя, что ему нечем дышать. Он тихонько встал, прислушался. Сквозь дым одиноко мерцало пламя коптилки на кухне. Жены там не было. И вдруг эта коптилка, притихший в сумраке двор напомнили ему далекое детство.

...Десяти лет отец отдал Махкама в ученики к кузнецу Хакимбеку.

—Мясо ваше, кости наши,— сказал Ахмед-ака, давая понять учителю, что ученик теперь в полном его распоряжении.

Воспоминания о первых днях в чужом доме поднимают и сейчас в душе Махкама-ака чувство горькой обиды.

Он начинал работать чуть свет, но не в мастерской, а в хлеву. Потом до позднего вечера выполнял всякие поручения по дому.

Через три месяца мастер разрешил ученику сходить домой. При виде сына у матери больно защемило сердце. Глаза Махкама глубоко запали, в лице не было ни кровинки, опустились плечи, поникла голова...

Семь лет провел Махкам в доме мастера Хакимбека. Побыть вместе с любимым отцом, ласковой матерью, с братишками и сестренками мальчик мог не больше десяти дней в году. Лишь раз в три месяца отпускал Хакимбек Махкама домой. Как птица, выпущенная на свободу, не помня себя, летел Махкам под родной кров. Переступив порог, бросался в объятия матери, потом обнимал братишек и сестренок, затевал с ними игры... Стоило ему сесть за дастархан, тут же вспоминался мастер Хакимбек. У него Махкам всегда чувствовал себя стесненно.