Василий Казаринов - Тень жары

• Название: Тень жары
• Автор: Василий Казаринов
• Жанр: Детектив

---

– Давай немного переждем, — сказал он, покосившись на шоссе. — Недолго… А потом тронемся, — он осторожно опустил руку мне на плечо, и мистическим образом все нервное электричество, скопленное мной для битв у стен сберкассы, незаметно и плавно перетекло в эту узкую и поразительно прочную ладонь; я сразу обмякла и потому никак не реагировала на то, что рука, освоившись на плече, осмелела, двинулась дальше и добралась до моей щеки: господи, какая у него ледяная ладонь — наверное, приняв в себя едкие испарения моих умонастроений, химический анализ которых однозначно подтвердит наличие в них стрихнина, мышьяка, цианистого калия, синильной кислоты и боевого яда кураре, отравилась — прикасаться к бабе, имеющей в столе восемьдесят тысяч, которыми с понедельника можно будет оклеивать туалет, опасно для жизни.

– Ты простыл… Ноги вон сырые. Тебе выпить надо.

В "бардачке" лежала бутылка "Лимонной". Собираясь в деревню, я прихватила с собой пару бутылок; одну потихоньку выпила, стараясь не провоцировать Алку, объявившую мораторий на спиртное, вторую не успела.

– В самом деле. Чуть-чуть. Для здоровья. Дрянь, конечно, но согревает.

Что напиток "Лимонная" — продукт для здоровья небезопасный, я давно заподозрила, благодаря чисто бытовому наблюдению: последнее время все помойки у нас в Агаповом тупике завалены крупнокалиберными бутылками из-под любимого напитка туземцев Огненной Земли "РОЯЛ". Эти груды стекла настолько впечатляют, что предположить, будто вылакало спирт коренное население Агапова тупика, я не рискну — даже если вообразить, что спирт у нас пьют все рабочие и служащие, пенсионеры и пенсионерки, молодые мамаши, юноши и девушки, школьники и дошкольники, грудные дети и беременные женщины, истребить такие объемы алкоголя им не под силу; значит, работники прилавка разбавляют дешевый канцерогенный спирт лимонной эссенцией, и мы, простодушные туземцы, лакаем эту огненную воду, рискуя ослепнуть или оглохнуть — или сделаться дебилом.

– Спасибо, — вежливо отозвался он. — Не теперь.

– Пойдем в машину. Я печку включу.

Он отрицательно мотнул головой.

– Давай тогда подышу на руку — это я твою руку отравила.

— Давай…

Интересно, за кого он меня принимает? Что вообще можно подумать о девушке, покорно следующей за первым встречным, приглашающим скоротать время на кладбище, предлагающей кавалеру в шесть утра канцерогенной водки и согревающей теперь его застывшую руку теплом своего дыхания?

– Ты меня не бойся, — сказала я, предупреждая этот возможный ход его мыслей. — Вообще-то там, на дороге, я намеревалась огреть тебя трубой по голове. Ты вовремя обернулся. И, кажется, в порядке знакомства нашел какие-то очень точные слова.

– Место, конечно, не самое веселое… — он смущенно оглядел кресты и могилы.

– Ну отчего же. Мне тут нравится.

Я в самом деле люблю эти старые деревенские кладбища, прячущиеся в прозрачных рощах… В этой земле уже давно никого не хоронят; ни кощунственный скрежет заступов, ни надгробные плачи, ни маятник батюшкиного кадила не тревожат здешних старожилов; прошлым людям здесь уютно, просторно и покойно: летом не жарко, зимой не зябко; столетние дожди смыли с дубовых, вразвалку бредущих меж берез, крестов начертания имен и дат — так пусть; здесь все друг друга знают, живут в мире и согласии и шепчут нам, сходящим с ума наверху: присядь и отдохни… Присядь тут, где сдержанные шепоты бродят в березовых кронах да трудолюбивый кузнечик упорно шлифует прохладный, как березовый сок, воздух своим тонким надфилем; ах, хорошо, "не пылит дорога, не шумят кусты, подожди немного, отдохнешь и ты…"

– Спички у тебя есть?

– Да я не курю, — извинился он.

Не курит, не пьет, хорошо одевается, симпатяга, не лезет в первые пять минут знакомства тебе под юбку — очень симпатичный набор добродетельных качеств. Он присел на корточки и вывалил на землю содержимое кармана; носовой платок, маленькую записную книжечку в изящном кожаном переплете с золотым тиснением, несколько небрежно скомканных купюр пятидесятитысячные… я впервые вижу такие серьезные дензнаки…), еще что-то, похожее на крошечную голубую льдинку; взглянув на этот предмет, я почувствовала, как заходил в горле рвотный комок…

КРИКЕТ! МИРОВОЙ ЛИДЕР СРЕДИ ЗАЖИГАЛОК!

ВОЗЬМИ С СОБОЙ ЕЕ НЕПОТУХАЮЩИЙ ОГОНЬ!

…следовало бы извиниться, однако, покуривая, я заметила среди карманных причиндалов нечто такое, что меня насторожило.

Ключи от машины — они были прицеплены к плоскому серебряному брелоку, изображающему Нефертити.

Странно: имея машину, он предпочитает путешествовать автостопом. И носит с собой кучу денег.

– Ты что не знаешь, какой сегодня день?

Он не знает — я его просветила. Он долго разглядывал одну из своих розовых бумажек.

– Тут, кажется, нет нигде Владимира Ильича.

– Дай-ка!

В самом деле, нет, денежка свежая: только-только соскочила с печатного станка — единственного механизма в станочном парке, который пока работает на полных парах и дает тысячу процентов плана.

– Возьми… — он протянул мне пару купюр, когда я рассказала ему о своей беде; он предлагал мне сотню тысяч таким бесхитростным тоном, как будто речь шла о фантиках от жевательной резинки; я попыталась отвести его щедрую руку, однако он решительным жестом сунул деньги в карман моей куртки:

– Давай будем считать, что здесь, — он кивнул в сторону крестов, — выездной филиал Сбербанка. А твои бесполезные сбережения я у себя на работе обменяю, ей-богу, в любом количестве.

– Ладно, — согласилась я. — Разберемся как-нибудь… А что с твоей машиной? — я дотянулась до ключей, подбросила их на ладони — серебряная царица издала грустный глухой возглас.

– А-а-а… — неопределенно протянул он. — Гвоздь поймал на переднее колесо. Неподалеку тут. Пришлось оставить пока.

Занятно. Надо иметь очень веские основания к тому, чтобы бросить беззащитную машину в чистом поле. Неужели он настолько не от мира сего, что не догадывается: в течение часа его машину ослепят, оскопят, линчуют, четвертуют и разденут до скелета. Наверное, и скелет потом упрут: в хозяйстве пригодится.

Он осторожно разжал мои пальцы, извлек задохнувшуюся в кулаке Нефертити, прикованную к колесику с ключами.

Ни с того ни с сего он напрягся, быстро прошел к зарослям бузины, откуда открывался вид на дорогу; я последовала за ним.

Со стороны Москвы по шоссе двигалась машина. Я ее сразу узнала — роскошный серый лимузин, некоторое время эскортировавший меня. Я вспомнила, как этот быстроходный автомобиль, поравнявшись с Гактунгрой, следовал в опасной близости от моего борта; он не притирал меня к обочине, вообще не проявлял никакой агрессивности, но, может быть, поэтому ладони мои мгновенно вспотели; я вцепилась в руль, стараясь сохранить самообладание: всякая инициатива в такой ситуации чревата улетом в кювет. Тревожный привкус нашей совместной прогулки ощущался уже в том, что я не видела, кому обязана такого рода экстравагантными ухаживаниями на пустынном шоссе — стекла в лимузине изысканно-дымчатые. Наконец, дымчатое поле справа от водителя плавно соскользнуло вниз, рассеялось, открывая чье-то лицо, настолько неестественно бледное, что я инстинктивно отшатнулась — что-то в его застывших, жестких формах было от посмертной гипсовой маски.

Теперь серый лимузин двигался в обратном направлении — крайне медленно. Было что-то неестественное в том, как этот изящный, способный выжимать на трассе за двести километров в час автомобиль крайне неторопливо, вдумчиво, я бы сказала, шествовал по шоссе — точно совершая разведку и опасливо озираясь по сторонам.

Серый разведчик притормозил у того места, где мы свернули на проселок, постоял в замешательстве и медленно покатил дальше.

– Они по твою душу? — тихо спросила я, когда серый филер скрылся.

– С чего ты взяла? — его отсутствующий взгляд бродил меж берез, как будто выискивая удобное местечко: где бы здесь, среди захлестнутых травой холмиков, присесть и отдохнуть.

Я догадалась, откуда мне знакомо лицо обаятельного незнакомца; прикрыв глаза, я медленно восстанавливала в памяти цвета, звуки и запахи оригинала; тона выстраивались в мрачноватую, производящую гнетущее впечатление из-за долгой разлуки с солнечным светом гамму — здесь безраздельно господствовали болотные и бурые оттенки; звуковое поле представляло собой причудливую смесь голосов обширной рыночной площади, на задворках которой квакает вековая слизистая грязь, плывет и пьяно покачивается нестройный кабацкий гомон, расчерченный тонкими женскими визгами, и где-то вдали остро трещит прерывистый полицейский свисток — эта звуковая материя косо и безжалостно была насечена тонкими бритвенными порезами, так рассекают воздух розги в опытной руке; и тяжелы тут запахи: ветхой одежды, вдрызг изношенных башмаков, жиденькой овсянки, булькающей в огромном сиротском котле, крови, перекисшего пива, затхлой трущобы; а сквозь эти оттенки, звуки и запахи пробирается маленький мальчик с чистым непорочным лицом, широко распахнув наивные и верующие во что-то хорошее глаза.