Александр Волков - Опасная профессия

• Название: Опасная профессия
• Автор: Александр Волков
• Жанр: Биографии и Мемуары

Журналист, работающий за рубежом, получает предложение о высокой должности в Москве, а вскоре и решение о назначении на эту должность. Но проходит всего неделя, которой оказалось даже не¬достаточно, чтобы собраться к отъезду, и приходит новое сообщение: решение отозвано. При этом ему запрещают предпринимать что-либо для выяснения причин такого неожиданного поворота событий. Еще через некоторое время он получает вроде бы поздравительную открытку, в которой, однако, содержится только странный текст, на¬писанный печатными буквами: «Держись за сердце, Саша!». И ника¬кой подписи. Герой книги, работавший до того на Алтае в годы освоения целины, затем в ведущих центральных газетах, пытаясь понять, кто и почему мог воспрепятствовать его карьере, да еще повлиять на решение высших партийно-государственных инстанций, начинает вспоминать всю свою жизнь в журналистике. А она была полна конфликтов, в том числе с этими высшими инстанциями, высшими политическими деятелями. В ходе воспоминаний автор рассказывает о многих известных людях, о коллегах-газетчиках, о тех самых влиятельных политиках, а вместе с тем — о нравах своего времени в журналистике и обществе. Это не выдуманная история. Автор книги Александр Волков, выпускник Ленинградского (ныне Санкт-Петербургского) университета просто повествует о событиях, в центре которых оказывался. При этом он считает свою книгу экспериментальной в смысле ее своеобразного построения.

---

Надо сказать, Зимянин меня сразу поддержал, заявив, прежде всего, что газета не должна немедленно начинать дрожать, как только кто-то высказал замечания.

Так у нас, в общем-то, переплетались теоретические и практические проблемы. Но то, что я назвал анализом практики, тоже имело четкий вектор. Газета атаковала административные методы хозяйствования, критиковала аппарат, который стремился торпедировать реформу. На «форумах» (модное тогда слово) говорили одно, а вслед их решениям на второй же день на места шли инструкции прямо противоположного содержания. В то время, я помню, Ипполит Карлюк на заседании экономического отделения Академии наук СССР размахивал «Правдой» и шумел: «Вот как надо ставить вопросы экономики!» Не в том смысле, что это официальный орган, совсем в ином: признавалось, что «Правда» в то время была в каком-то смысле на передовых позициях в области экономической теории и борьбы за последовательность в реформах.

Конечно, ни в коей мере не хотел бы преуменьшить заслуги других органов печати, экономистов, боровшихся в то время за реформу и ее воплощение в жизнь. Попытки нарисовать широкую панораму этой борьбы уже были и будут, я же, не претендуя на это, стремлюсь рассказать лишь о том, что происходило в газетах, где довелось работать, о том, что наблюдал сам в непосредственной близости.

Как я говорил по-немецки

Однажды в Германии в отеле я позвонил в рецепцию и на немецком вроде бы попросил разбудить меня в 8 утра. Девушка захохотала и сказала только Gut, Gut!

Утром я спросил приятеля, что же ее рассмешило, и повторил ему просьбу. Тогда хохотать стал он. Оказывается, я вместо wecken Sie bitte (разбудить) сказал washen (вымыть или выстирать меня в 8 утра). А причина в том, как нас учили языку, мое поколение. Учили ПАССИВНОМУ владению, то есть умению только читать, а не говорить. И сами преподаватели часто не знали языка толком.

Когда Герман Титов перешел в 8 класс, оказалось, что у них в школе нет преподавателя немецкого, как, впрочем, и английского или другого иностранного языка, и в аттестате выпускникам в соответствующей графе проставят черточку. С этим не поступить в институт. И Степан Павлович, отец, преподававший в той же школе русский язык, решил сам изучать и преподавать немецкий. Все бы хорошо, но он дошел до буквы «о» с двумя точками вверху. В учебнике написано, что это называется «о умляут». Но как же это произносится? Где проконсультироваться? Узнал, что в райцентре есть стоматолог — немка. Пришел, выстоял очередь, сел в кресло.

— Что у вас болит, — спросила врач.

— Сердце, — ответил Степан Павлович.

— Тогда вам надо к кардиологу.

— Нет, вы просто скажите мне, как произносится О умляут?

— Тогда вам, пожалуй, надо к психиатру, — изменила точку зрения врач.

Но Степан Павлович объяснил, что сердце болит за ребят, которые получат неполноценный аттестат. В конечном итоге они договорились, и целый год старший Титов регулярно ездил на прием к стоматологу. А Герман и его однокашники получили нормальный аттестат.

Писатели, новаторы и консерваторы

Как я сказал уже, «Правда» в то время широко привлекала к сотрудничеству писателей-деревенщиков.

Виталий Степанов был чрезвычайно приспособлен к работе с писателями, хотя бы потому, что он умел слушать. Усаживал гостя в своем кабинете, предлагал чайку и провоцировал к рассказам, из которых уже потом возникала тема выступления в газете. Так появились в «Правде» публикации даже тех авторов, которых в ЦК КПСС не жаловали, и от которых по этой причине во многих изданиях открещивались как черт от ладана — Ефима Дороша, Георгия Радова, Сергея Крутилина, Александра Яшина, а всего у нас выступило около тридцати писателей. Не просто это давалось и нам, и им.

Ефиму Дорошу мы позвонили тогда, когда готовились впервые отпраздновать День крестьянина, только что введенный властями. Спросили, не мог бы он написать для «Правды» публицистический материал, связанный с новым праздником. Дорош холодно ответил, что едва ли это получится, потому что правдисты, кажется, ошиблись адресом: его давно уже нигде не печатают. «Сельские дневники», которые публиковались в «Новом мире», вызвали чье-то неудовольствие. Заказ из «Правды» представляется ему неким нонсенсом. Он намекал, что мы, видимо, просто не осведомлены относительно его проблем и занимаемся самодеятельностью. Я настаивал, чтобы Дорош пришел в редакцию для более подробной беседы: знаем, что вас не печатают, и в этом не ваша вина, но вот сейчас, с этого момента, будет уже ваша, потому что мы предлагаем вам опубликоваться, а вы отказываетесь. Это будет, простите, уже на вашей совести.

Он пришел, но опять заявил, что в публикацию не верит. Тогда я попросил его подождать несколько минут. Пошел к Зародову, начал убеждать: «Если мы хотим, чтобы к «Правде» повернулись лица интеллигентных читателей, мыслящих людей из всех слоев, нужно печатать таких авторов, как Дорош. Либо мы действительно что-то хотим сделать, и тогда надо наплевать на многие «табу», либо не нужно вести речь об интересной проблемной «Правде». (А таких разговоров в то время в руководстве редакции было немало.) Зародов сразу согласился:

— Заказывай!

Вернувшись к Дорошу буквально через 10–15 минут, я сказал, что, конечно, он может по-прежнему не верить мне, но я передаю ему ту же просьбу от первого заместителя главного редактора Константина Ивановича Зародова. Для солидности и официальности добавил, что он кандидат в члены ЦК КПСС, и его обещание напечатать материал в газете что-нибудь да значит. Дорошу уже просто неудобно было отказываться.

Буквально через два дня (времени до праздника почти не оставалось) Ефим Яковлевич принес очерк. Я немедленно сдал его в набор, ни слова не правя.

И вот настал день, когда очерк стоял в полосе. Приехал Дорош, чтобы его посмотреть, вычитать и, если нужно, — сократить; приехал в два часа дня, как сейчас помню, и я чувствовал, что он все еще не верит в реальность публикации. Прямо скажем, не потому, что там было что-то такое особенное. Просто его долго нигде не печатали, а тут вдруг он видит свой очерк на странице «Правды», главного партийного официоза. Я сообщил, что все в порядке, материал идет, ну, единственное, что его сейчас читает главный редактор, и у него могут быть какие-нибудь предложения.

Раздался телефонный звонок, Зимянин сказал: «Зайди», я отправился к нему, а Дорош провожал меня очень и очень недоверчивым взглядом.

На столе у Михаила Васильевича лежала полоса с очерком Дороша, вся исчерканная синими чернилами, и он сразу раздраженно сказал:

— Ты все время тащишь в газету кого не надо, не можешь заказать даже праздничную статью кому-то надежному…

Я возразил, что как раз таким и считаю Дороша — прекрасно знает село, хорошо пишет, пользуется большой популярностью… Зимянин взорвался:

— Ты знаешь, о чем я говорю! И что это за статья, черт ее побери: тут в каждом абзаце «грязный труд»! Пять раз это сказано!

— Михаил Васильевич, это упрек мне, как редактору. Пять раз «грязный», конечно, неприлично. Где-то заменим.

Зимянин, разумеется, видел меня насквозь, чувствовал все ханжество моих речей, фальшивую покорность. Серьезных аргументов, чтобы снять очерк, кроме раздражающего имени опального автора, не было, но главный мог снять его и без аргументов. Я это прекрасно понимал. Но он не снял, потому, что действительно стремился все-таки изменить газету, сделать ее интереснее, к тому же, я думаю, с ним успел поработать Зародов. Константин Иванович, как я заметил, даже написал на календаре после нашего разговора: «к нам повернется интеллигенция…»

Михаил Васильевич брезгливо бросил мне полосу:

— Ладно, возьми, только сними там эту лишнюю «грязь».

Я очень радостный побежал к Дорошу.

— Ну вот, все в порядке, Ефим Яковлевич!

А он, увидев исчерканный текст, буквально побледнел и сказал:

— Знаете, я не готов настолько править очерк…

Пришлось наврать: мол, не стоит обращать внимание

на то, что здесь наляпано, это связано совсем с другими, соседними материалами. Поправка требуется только одна и, на мой взгляд, замечание главного редактора совершенно справедливо: в очерке пять раз употреблено одно и то же слово — «грязный». Просьба хотя бы в двух случаях заменить его какими-то синонимами.

Он смотрел на меня недоверчиво, потом спросил: это действительно все? Все, — ответил я, — и главный редактор уже подписал полосу.

Дорош молча взял текст, стал смотреть, и уже не помню, какие слова вписал, а я через секретаря отправил очерк в типографию.

Он сидел, сначала даже молча, потом спросил меня:

— Не будете возражать, если я здесь подожду выхода газеты?

Я объяснил, что придется ждать до шести вечера. Дороша это не смутило. Он так и просидел до шести.