Киоко Мори - Одинокая птица

• Название: Одинокая птица
• Автор: Киоко Мори
• Издательство: Издательство Мир книги
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-486-00783-3

Из семьи пятнадцатилетней Мегуми уходит мать. По японским обычаям теперь девочка разлучена с ней до своего совершеннолетия — на целых семь лет. Мегуми остается с равнодушным отцом, редко бывающим дома, и сварливой бабушкой, от которой не дождешься ласкового слова. Ершистый, умный и принципиальный подросток остро переживает свое одиночество. Но тут случай сталкивает ее с доктором Мидзутани — молодой женщиной, содержащей клинику для больных диких птиц. Девочка начинает ходить к ней и ухаживать за пернатыми пациентами…

---

Из сумки снова донеслось карканье — грустное, жалобное. Жаль, что вороны не понимают человеческого языка, а то бы я ее утешила: «Ты везучая птица — встретила очень добрую и храбрую женщину».

В половине пятого зазвонил телефон. Я в это время читала в своей комнате. Бабушка возилась на кухне. Сбежав по лестнице в прихожую, я схватила трубку.

— Привет! — раздался в ней голос отца, причем на фоне музыки. Должно быть, он в своем гольф-клубе. — Как прошел день?

Голос у него приветливый, но это наигранная приветливость. Если бы мы оказались лицом к лицу, я просто пожала бы плечами и даже не удосужилась ответить. Однако телефон — другое дело: нельзя же все время молчать.

— Все отлично, — пробормотала я.

— Ты не в духе? Что-то беспокоит? — спросил он с легким смешком.

Да все беспокоит — сплошные огорчения. Каждый разговор с Кийоши оканчивается тем, что кто-нибудь из нас выходит из себя. Меня, например, раздражает то, что он так легко поверил в мнимую набожность Кейко. И на себя я злюсь: у меня не хватило смелости сказать ему, что я потеряла веру в Бога. Да еще мать прислала очередное бессодержательное письмо и к тому же не хочет, чтобы мы перезванивались. В городе творится черт знает что. Люди ненавидят животных, гоняются с граблями за раненой птицей, чтобы прикончить ее. Но как я могу рассказать отцу обо всем этом, если он — главная причина моих несчастий? Если бы не его недостойное поведение, мать не уехала бы и не лгала мне. Если бы он не принес ей столько горя, она, может, и не стала бы трусихой, боящейся огорчить близких — боящейся настолько, что вынуждена сочинять небылицы.

Отец между тем молчит на другом конце провода и ждет моего ответа, как будто мое душевное состояние его действительно интересует.

— Да нет, ничего не беспокоит, — наконец отвечаю я сквозь стиснутые зубы.

Он не уловил интонацию.

— Отлично! Бабушка дома?

— Да, она на кухне.

— Дай ее мне.

Передав бабушке трубку, я осталась в прихожей, прислушиваясь к разговору. Но бабушкины реплики односложны:

— Да. Отлично. Очень хорошо.

Примерно так же говорила с отцом мать, когда он предупреждал ее по телефону, что вернется поздно.

Когда бабушка повесила трубку, я спросила:

— А что, отец сегодня не придет?

Она скорчила кислую физиономию:

— Вышло так, что игра в гольф затянулась. А завтра у него ранним утром важная деловая встреча в Хиросиме. Поэтому он поедет туда сегодня вечером, не заходя домой, и заночует в отеле. Так ему удобней: не надо рано вставать и мчаться как угорелому.

Подобно моей матери, бабушка Шимидзу оставляет неуклюжую ложь отца без комментариев. Он заранее собирался ехать в Хиросиму, прямо из гольф-клуба, и утром, уходя из дома, взял сумку с походным джентльменским набором. Впрочем, скорее всего в квартире Томико у него есть и одежда и обувь. Наверное, целый гардероб успел скопиться. Я представила себе тесную комнатенку над баром и дешевый комод, где валяются вперемешку их шмотки.

Я проследовала за бабушкой на кухню. Когда зазвонил телефон, она готовила бульон, в котором тушилось рагу из морепродуктов. Отец обожает это блюдо. Чтобы бульон получился вкуснее, в нем часами кипятят сушеные рыбьи головы и рубленые овощи. Кажется, все, кроме отца, такое рагу на дух не переносят.

Бабушка молча процеживает бульон в пластиковый сосуд, чтобы он дожил до завтрашнего дня. А то, что осталось в сите, выбрасывает в мусорное ведро. Рыбьи головы падают в него со зловещим стуком.

— Бабушка! — окликаю я ее.

Она повернулась ко мне — глаза усталые, даже грустные.

— Давай я приготовлю ужин. Нас всего двое, мы можем обойтись без деликатесов.

Она окаменела. Резко обозначились мышцы на тощей шее. Всхрапнула по-лошадиному.

— Почему не приготовить нормальный ужин для двоих? Что делать, если у отца дел невпроворот? — И, не говоря больше ни слова, стала рыться в холодильнике.

— Может, все-таки тебе помочь?

— А что, ты уже сделала все уроки? — язвительно спросила она, даже не оборачиваясь в мою сторону.

Мать в подобной ситуации грустно улыбнулась бы и приняла мою помощь. Когда отец в последний момент звонил и предупреждал, что не появится, я готовила ей ужин или мы шли с ней в город в какое-нибудь кафе. Она в таких случаях была особенно добра ко мне, с готовностью выслушивала мою болтовню, смеялась шуткам, которыми я старалась поднять ей настроение. Может, такое поведение тоже свидетельствовало о ее робости — боязни посмотреть правде в глаза. Но зато как отец и бабушка она себя никогда не вела. Мать наделала в своей жизни немало ошибок, часто была неправа, но меня она никогда ни в чем не упрекала, не злилась на меня, в отличие от бабушки Шимидзу, которая даже мое желание помочь встречает в штыки. Вот и сейчас стоит спиной, возится с салатом-латуком. Я не вижу ее лица, но легко могу представить себе его выражение. Она придирчиво и недоверчиво рассматривает салат, будто он задумал что-то плохое. И зачем я, дура, пыталась подбодрить ее? Она не хочет радоваться жизни — предпочитает брюзжать по любому поводу. Поэтому и в магазин таскается каждый день, специально, чтобы потом жаловаться на боли в спине.

Постояв в кухне несколько секунд, я пошла наверх в свою комнату, оставив бабушку резать морковь и обрывать зеленые листья латука. Хорошо бы она была не моей бабушкой, а просто злобной старухой, живущей по соседству.

После ужина я снова иду в церковь. Половина седьмого. На улице уже темно, но полоска неба над горной грядой еще светится красным в последних лучах солнца, свалившегося за горизонт. Библейские чтения начинаются в семь, они проходят в гостиной пастора Като. Там будут всего шесть или семь человек: две пожилые дамы, студенты колледжа и мы с Кийоши. Поскольку на следующей неделе Пасха, мы изучаем евангельские описания страстей Христовых. На прошлой неделе мы обсуждали, как в Евангелии от Иоанна изложен допрос Иисуса Понтием Пилатом. Последний вопрос, заданный Пилатом, был такой: «Что есть Истина?»

— Как вы понимаете этот вопрос? — Пастор Като, сдвинув очки на кончик носа, обвел взглядом присутствующих. — Почему Иисус не ответил на него?

Все сидевшие в комнате заерзали на стульях и кушетках. Воцарилось тягостное молчание. Тогда выступила я, поскольку сразу поняла смысл этого эпизода.

— Согласно Библии, именно Иисус есть Истина, поэтому вопрос Пилата — чистейшая глупость. Он стоит перед Иисусом и спрашивает его, что есть Истина, как будто ее надо искать еще где-то. Иисус не стал отвечать, ведь ответ был очевиден.

Пастор Като расплылся в довольной улыбке и закивал столь энергично, что остатки волос на его голове разлетелись, как на ветру.

— Совершенно верно. Евангелие от Иоанна, хотел бы сказать всем вам, начинается с упоминания одного-единственного слова, означающего Истину. И эта Истина — конечно, Христос.

Когда мы стали расходиться по домам, ко мне подошла студентка колледжа — девушка, прошедшая обряд конфирмации в один день с Кийоши.

— Вы такая умница, — вздохнула она. — Я каждый день читаю Библию, но понимаю в ней в сто раз меньше, чем вы.

Я не нашла слов, чтобы как-то отреагировать на ее комплимент. Открывать правду мне не хотелось, а правда очень проста: ответы, подобные тому, что я дала пастору Като, рождаются у меня в голове мгновенно, но они для меня ничего не значат.

Сейчас, спускаясь с холма, я вспомнила серьезное лицо этой наивной девушки, ее высокий лоб и очки в роговой оправе. Вспомнила и почувствовала раздражение. Надоело выслушивать, какая я умная. В школе меня этим давно достали. Девочки постоянно говорят: «Ты не такая, как мы. У тебя особый склад ума». На уроках, когда учитель задает классу вопрос, все молчат, ожидая, чтобы ответила я. Если я тоже молчу, учитель непременно обратится ко мне. Раньше, найдя ответ, я всегда тянула руку — и в школе, и в церкви. Сейчас не хочу вылезать: так или иначе все равно спросят меня.

Кийоши редко отвечает на вопросы своего отца, а когда я отмалчиваюсь, злится на меня. Надо сказать, он после конфирмации стал невыносим, особенно когда разговор заходит о религии. Раньше мы с ним спокойно обсуждали, во что мы верим, в чем сомневаемся. Сейчас — дело другое. Он вообще меня не спрашивает, собираюсь ли я пройти конфирмацию или нет. Наверное, догадался, что я уже не верю в Бога. Говоря по правде, мне самой надо было сказать ему об этом, честно и откровенно. Я, наверное, большая лицемерка. А еще мать упрекаю во лжи и трусости! Да я ничуть не лучше, чем она!

На полпути к церкви — улица рядом с железнодорожной станцией. Над бледно-лиловой дверью джаз-клуба, который показал мне Кийоши, горит неоновая вывеска. Мигают зеленые кисти винограда и пурпурные цветы.

Когда мы проходили мимо этого здания, Кийоши сказал, что Тору и Такаши больше не ходят в церковь. При этом на его лице было написано такое высокомерие, что мне стало противно. Надо было ему сказать: «Какое право ты имеешь судить других?»