Альфонс Доде - Джек

• Название: Джек
• Автор: Альфонс Доде
• Издательство: Издательство "Правда"
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1965

Роман Альфонса Доде «Джек» (1876) посвящен становлению личности. Главный герой здесь — незаконнорожденный заброшенный ребенок, лишенный материнской любви, потерявший мечту о счастье, здоровье и в конечном счете — жизнь. Роман интересен изображением богемной среды, которую Доде сатирически деромантизирует. Это люди, изъеденные завистью, жадностью, видящие цель искусства в восторгах публики, гонорарах, тепленьких местечках. Именно такой «непризнанный талант», поэт Аржантен, грабит своего пасынка Джека, подобно пресловутому мистеру Мердстону из «Дэвида Копперфилда» Диккенса обрекает его на тяжкий физический труд. Писатель рисует металлургический завод, среду мастеровых, относящихся к Джеку сердечнее, чем «кружок избранных». Роман «Джек» был одним из первых во французской литературе произведением о детях.

---

Пока обсуждали эти важные вопросы, сынишка г-жи Вебер задремал, и она стала готовить постель для нового жильца, убирать со стола, мыть посуду. Белизер принялся шить шляпы, а Джек, не теряя ни минуты, разложил книги доктора Риваля на кухонном столике из неструганого дерева — ему не терпелось освоиться в жилище тружеников и по примеру этих славных людей взяться за дело.

Как бы он удивился, если бы всего несколько дней назад, в Этьоле, ему сказали, что он с радостью вернется к труду рабочего, не чувствуя при этом унижения, не страшась усталости, что он по доброй воле возвратится в этот ад! А ведь случилось именно так. Да, спору нет, ему предстояло во второй раз пройти по кругам ада, но в конце пути его терпеливо ждала Эвридика[38] в брачном уборе. Он это знал, он знал теперь, для чего ему нужно работать не покладая рук, не жалея сил, и это облегчало его тернистый путь.

Цех завода на улице Оберкампфа напомнил Джеку Эндре, но только тут все было гораздо меньших размеров. Здесь, за неимением места, станки и машины установили в три яруса. Джек оказался на самом верху, под застекленным потолком: сюда поднимались все шумы, все испарения, вся пыль цеха, образуя пелену. Когда, опираясь на перила, ограждавшие галерею, где он работал, Джек смотрел вниз, его глазам открывался человеческий муравейник, находившийся в непрерывном устрашающем движении: кузнецы работали у горнов, рабочие-механики трудились над обработкой железа, а в самом низу шлифовали и обтачивали мелкие части для машин и станков работницы, одетые в блузы, они походили на юношей-учеников.

Тут стояла страшная жара, и выносить ее было тем труднее, что в отличие от Эндре, где ветер, дышавший морским простором, обдувал раскаленные цеха, громадное здание завода было сжато другими фабричными зданиями, и рабочих тяготило сознание, что со всех сторон такой же ад, что кругом, выбиваясь из сил, тоже работают люди. Ну, ничего! Джек был закален и не боялся тяжелого труда. Он как бы стоял выше всех тягот и горестей, связанных с его положением, и то, что в цехе он оказался над толпою рабочих, под самым потолком, где шум и грохот металла звучали гулко, как под куполом кафедрального собора, приобретало значение символа. Теперь — то он знал, что он здесь временно, и, хотя трудился на совесть, мысли его витали далеко.

Другие рабочие хорошо это понимали. Они замечали, что он держится особняком, не вникает в их ссоры, ни с кем не вступает в соперничество. Джек ни в чем не принимал участия — ни в выступлениях против хозяина или старшего мастера, ни в драках, которые порою происходили при выходе с завода, ни в выпивках за счет новичков, не заглядывал ни в кабачки, ни в трактиры, ни в винные погребки, не разделял ни удовольствий своих товарищей, ни их вражды. Он как будто не слышал ни глухих жалоб, ни ропота возмущения, звучавшего в этом большом предместье, затерянном, словно гетто, в великолепном городе, роскошь которого казалась еще более пышной на фоне жалких лохмотьев. Он не прислушивался к социалистическим учениям, к которым так восприимчивы нищие, обездоленные люди: эти неимущие живут рядом с имущими, и потому понятно, что они жаждут полного ниспровержения старого строя, которое коренным образом изменит их горестную участь. Беседы об истории и политике, которые вели между собой у цинковых стоек Меченый, Луи или Франсуа, оставляли его равнодушным: сведения об истории все эти люди черпали из дешевых брошюр, из драм и романов Дюма, а герои ее были так же ходульны, как на сцене театра Амбигю. Товарищи относились к нему не то чтобы дружелюбно, но с уважением. На первые грубоватые шуточки он ответил таким ясным, острым и решительным взглядом своих светлых глаз, что насмешники сразу прикусили языки. И потом было известно, что он работал кочегаром, а рабочие наслышаны о том, как дерутся кочегары, вооружившись шуровыми ломами.

Этого было достаточно, чтобы мужчины прониклись к Джеку известным расположением, а от глаз женщин не укрылось то очарование, тот ореол, который окружает тех, кто любит и кто любим. Высокий, изящный, всегда собранный, подтянутый, тщательно одетый, Джек казался молоденьким работницам, зачитывавшимся «Парижскими тайнами»,[39] новоявленным князем Родольфом, разыскивающим свою Флер-де-Мари. Бедные девушки напрасно встречали его улыбками, освещавшими их преждевременно поблекшие лица, когда он проходил по той части цеха, где они работали; здесь ни на минуту не умолкала болтовня, здесь всегда царило возбуждение, порожденное очередной драмой, ибо почти у всех работниц был на заводе возлюбленный, и эти связи служили постоянным источником ревности, бурных сцен, нередко приводивших к драматической развязке. Во время перерыва, когда девушки раскладывали на краю станка свой скудный завтрак, между ними то и дело возникали горячие споры. Эти замученные создания вопреки всему помнили, что они женщины, и, отправляясь в цех, причесывались так, точно собирались на бал. Бросая вызов железным опилкам и стружкам, машинному маслу, пятнавшему одежду и лица, они не без кокетства вплетали в волосы ленты, втыкали в них блестящие шпильки.

С завода Джек неизменно уходил один. Он спешил домой, ему не терпелось снять рабочую блузу и приняться за другое дело. Обложившись книгами, учебниками, на полях которых он еще в детстве писал или рисовал, Джек приступал к своим вечерним занятиям и всякий раз поражался, с какой легкостью он все усваивает. Одно какое-нибудь слово в учебнике помогало ему вспомнить то, что он учил когда-то. Оказалось, что он знает больше, чем предполагал. Все же случалось, что перед ним неожиданно возникали трудности, попадалась непонятная строка, и было трогательно видеть, как рослый юноша, чьи руки с каждым днем грубели от рукоятки тяжелого пресса, нервно сжимал перо, размахивал им в воздухе, а порою швырял на стол в бессильной ярости. Сидя возле него, Белизер пришивал козырьки к фуражкам или сшивал соломку для летних шляп. Он благоговейно молчал, и лицо его выражало почтительное изумление, как у дикаря, присутствующего при заклинаниях колдуна. Видя усилия Джека, Белизер обливался потом, высовывал язык, всячески выражал нетерпение, а когда приятель преодолевал, наконец, трудное место, он с торжествующим видом вскидывал голову. Толстая игла шляпника, протыкавшая плотную соломку, перо ученика, скрипевшее по бумаге, громадные словари, которые нелегко было сдвинуть с места, — все это создавало в мансарде атмосферу мирного, очищающего труда, и когда Джек поднимал глаза, то замечал, что в окнах напротив также горят допоздна огни, там тоже до глубокой ночи упорно трудятся люди. То был далекий от привычных представлений Париж: в то время как на залитых ослепительным светом бульварах веселилась толпа, здесь люди все еще трудились.

Поздним вечером, уложив мальчика и дождавшись, пока он уснет, г-жа Вебер, чтобы сэкономить уголь и масло, приходила в комнату к друзьям. Она чинила и штопала платье малыша, Белизера и Джека. Свадьбу решили отложить до весны, — зимой у бедняков и без того достаточно тягот и забот. А пока влюбленные терпеливо трудились, сидя рядышком, что тоже является своеобразной формой ухаживания. Мысленно они жили своим домом. Но, судя по всему, Белизеру все же чего — то недоставало: сидя рядом с разносчицей хлеба, он принимал печальные позы, испускал хриплые и глухие вздохи, какие, если верить естествоиспытателям, сотрясают тяжелые панцири громадных африканских черепах в пору любовного томления. Время от времени он робко брал руку г-жи Вебер и пытался задержать ее в своих руках, однако она находила, что это мешает работе, и две их иглы снова начинали двигаться в такт, а сами они едва слышно переговаривались тем свистящим шепотом, каким всегда говорят люди, умеряющие свои грубые голоса.

Джек из деликатности не поворачивался к ним и, не переставая писать, думал: «Счастливцы!»

Сам же он бывал счастлив только по воскресеньям, когда ездил в Этьоль.

Ни одна щеголиха на свете не одевалась, должно быть, с такой тщательностью, как Джек, приступавший к своему туалету в эти важные для него дни при свете лампы, горевшей уже с пяти утра. Г-жа Вебер с вечера приготовляла ему чистое белье и осторожно развешивала на спинке стула его заботливо отутюженный праздничный костюм. Он прибегал к лимону, к пемзе, чтобы уничтожить следы тяжелого труда. Ему хотелось, чтобы он ничем не походил на наемного работника, каким он был всю неделю. Если бы заводские работницы встретили Джека по дороге в Этьоль, они бы непременно приняли его за князя Родольфа!

Дивный день, сотканный из блаженства, когда не замечаешь ни часов, ни минут! Весь дом поджидал его, оказывал ему радушный прием: в комнате весело пылал камин, на нем красовались букеты из зелени, доктор снял от удовольствия, а у Сесиль от радостного волнения, вызванного приездом друга, лицо розовело, будто от нежных поцелуев. Как и в далекую пору их детства, она присутствовала на уроках, и умный взгляд девушки подбадривал Джека, помогал ему усваивать. Г-н Риваль проверял то, что Джек прошел за неделю, поправлял его, объяснял непонятные места, задавал урок на следующую неделю. Учитель проявлял не меньше пыла, чем ученик: старый доктор, если только его не приглашали к больным, все послеобеденное время по воскресеньям посвящал Джеку — он просматривал книги, по которым учился в юности, отмечал в них самое важное, то, что понятно и нужно для начинающего. После урока, если позволяла погода, они втроем отправлялись в лес — голый, потемневший от заморозков, трепещущий и потрескивающий лес, где бегали испуганные кролики и беззащитные косули.