Михаил Кузмин - Том 2. Проза 1912-1915

• Название: Том 2. Проза 1912-1915
• Автор: Михаил Кузмин
• Издательство: Аграф
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-7784-0085-3

Во втором томе трехтомного собрания прозы и эссеистики Кузмина напечатаны его вещи 1910-х годов: романы «Плавающие-путешествующие» и «Тихий страж», повесть «Покойница в доме» и циклы «Сказки» и «Военные рассказы», в России после смерти автора не переиздававшиеся.

К сожалению, часть произведений в файле отсутствует.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

— Господа! как вам не стыдно! Вы — артисты, а не мастеровые! — и посредине расступившейся толпы оказалась высокая, очень худая женщина с лицом египетских цариц в белом расшитом золотом платье. В молчании она подошла прямо к ссорящимся и сказала с тем же спокойствием:

— Никаких ссор, никаких дуэлей не может быть. Вы этим оскорбите меня, артистку и женщину, которая пришла сюда, чтобы дружески отдохнуть. Вы можете затевать свары на улице, где угодно, но не здесь.

И потом, обратясь к растрепанному Лаврику, спросила: «Это вас обидели, милый мальчик? Идемте к нам, у нас просторно и тихо…»

И, взяв его под руку, медленно направилась в первую комнату.

— Кто это? — шепотом спросила Полина у Шпингалета.

— Как же, Полина, тебе не стыдно? Это и есть Зоя Лилиенфельд.

Глава 5

Все время завтрака Елена Александровна была в некотором нервном состоянии. Более обыкновенного она говорила, смеялась и с лукавым кокетством старалась скрыть внутреннее дрожание. Леонид Львович, казалось, ничего не замечал, но это только казалось, потому что, отодвинув тарелку и окончив, так сказать, официальную часть трапезы, он обратился к своей жене, откидываясь на спинку стула:

— Ты сегодня в очень хорошем настроении, Лелечка?

— Я? Ничего особенного, — ответила та, покраснев, и посмотрела на стрелку часов, придвигающуюся к половине второго.

— Я возьму отпуск, поедем к Ираиде в Смоленск. Я знаю, тебе хотелось бы поехать за границу, но вряд ли это удастся. Нужно будет отложить до будущей весны. Притом теперь скоро будет жарко. А в Смоленске, насколько я помню с детства, очень красиво. Притом там будет сестра. Может быть, еще кто поедет. Тебе не будет скучно. Этот вчерашний Лаврентьев, он кажется тоже что-то говорил, что у него именье в Смоленской губернии. Может быть, в далеком уезде, а может быть и соседнем. Он, кажется, славный мальчик… очень выдержанный.

— Да, ничего себе, — ответила Лелечка, и в голове у нее вдруг поплыл весь предыдущий вечер в обратном порядке, от конца к началу; и ей показалось необычайно скучно… зачем придет к ней незнакомый молодой человек с малиновым кантом, имевший как будто какие-то виды на нее. Зачем-то тут путается Полина… зачем все существует так, а не иначе. Как иначе — она и сама не знала. Она посмотрела на мужа, который что-то продолжал говорить. Он казался усталым, и глаза его, большие темные, похожие на глаза Ираиды, были окружены серыми кругами. Особенно жалостно Елене Александровне было видеть, что муж ее был не совсем чисто выбрит.

— Останься, Леонид, сегодня дома!.. Ты устал, по-моему, и не совсем здоров.

Леонид Львович удивленно улыбнулся.

— Что за странная фантазия? Может быть, ты сама нездорова? Тебе вредно так засиживаться.

— Может быть, я и нездорова, мне все холодно что-то. Но я не оттого прошу тебя остаться… Мне просто этого хочется… Ты так редко пропускаешь службу, что тебе этого не поставят в вину, а между тем я очень прошу тебя исполнить мою просьбу.

— У тебя нет никаких причин?

— Никаких… — ответила Елена Александровна, и в эту же минуту раздался звонок.

— Ты остаешься, не правда ли, — шепнула Лелечка, уже переходя в гостиную, где посреди комнаты неловко стоял высокий стрелок.

Лаврентьев почти все десять минут своего визита разговаривал с Леонидом Львовичем, и Лелечке казалось смешным и невероятным, что еще вчера она сидела так близко, рядом, локоть с локтем с этим мальчиком в мундире, а Полина говорила им смешной и любовный вздор. Ей до такой степени казалось это странным, что если б кто напомнил ей вчерашнее, она с негодованием стала бы отвергать… А между тем это действительно было, причем Елена

Александровна не пила, была в нормальном состоянии, нисколько не была влюблена определенно в кого-нибудь. Все это она думала, слушая рассеянно разговор мужа с гостем, пока последний не стал прощаться.

— Ты для него просила меня остаться? Разве он так опасен?

Елена Александровна ничего не ответила, рассеянно перелистывая альбом с крымскими видами, который только что перелистывал Лаврентьев. Вся ее веселость куда-то пропала, и она начала тихим, несколько жалобным, голосом:

— И для него и для себя. Ты, действительно, прав. Мне нельзя поздно ложиться, а особенно вредно часто бывать в «Сове». Я ее всегда защищала и теперь защищаю, но сама лично к ней не приспособлена. Мне не от чего освобождаться… нет никаких причин распускаться… а потом я чувствую себя дико и нелепо. Я люблю тебя и люблю очень просто. Мне не нужно никаких выдуманных переживаний, и, вместе с тем, смотри, как странно: я вижу, что в «Сове» нет никакой прелести. Она распущенна и нелепа, и, вместе с тем, она лишает прелести, отнимает ее и от нашей с тобой обыкновенной жизни. Я тебя люблю, но все мне надоело смертельно. «Сова» это не то. Но ведь есть же где-нибудь блестящая, веселая, радостная жизнь… Без угару… без дикости!..

Она умолкла, казалось, не оттого, что все высказала, а потому, что устала говорить или на нее напала неизъяснимая лень.

— Мне очень жаль, Лелечка, что я не могу, не сумел дать тебе ту блестящую жизнь, о которой ты говорила. Может быть, если б мы были очень богаты, было бы иначе… Тебя, конечно, тяготит известное мещанство нашей жизни, но я думаю, что и самая блестящая внешняя жизнь, если она не одушевлена духовными интересами, интересами искусства, такая же «Сова», только слегка подкрашенная. Может быть, тебе не было бы так скучно, если бы у нас были дети.

— Это все не то. Богатство, дети, это не то, что я хотела сказать. Я бы хотела иметь восторженные глаза на все, восторженные чувства, и чтобы мне не было стыдно за них через полчаса…

— Конечно, мы не так любим друг друга, как три года тому назад, когда были влюблены, но ведь быть постоянно влюбленным, это значит менять любовников, как перчатки, не хочешь же ты этого… И неужели это по-твоему называется «блестящая жизнь»?

— Я не знаю… Я ничего не знаю… Ты говоришь какие-то мертвые слова! — и она снова принялась за альбом.

Леонид Львович прошелся по комнате и веселым, громким голосом, голосом доктора, который разговаривает с больными, сказал:

— Ты просто устала к концу зимы… Действительно, эта нелепая жизнь так треплет нервы… вот отдохнешь в деревне, успокоишься и начнешь если не восторженную жизнь, то тихую, радостную, любовную, какою мы жили до сих пор.

— Да, вероятно, ты прав… Ты очень хороший человек, Леонид. Я очень тебе благодарна и никого кроме тебя не люблю.

Но Елена Александровна говорила это таким усталым, равнодушным голосом, что казалось — сама нисколько не верит ни увереньям мужа, ни собственным своим надеждам.

Не успели затопить камин, как в комнату вихрем ворвалась, неся сама все свои атрибуты, Полина Аркадьевна, наполняя воздух тысячью восклицаний и запахом сильнейших духов. Только что Леонид Львович удалился к себе, как Полина, забравшись с ногами на диван и привлекая к себе белокурую голову хозяйки, начала ажитированным шепотом:

— Ну, что же? был? — Да.

— А как же муж? почему он здесь? — Я сама просила его остаться… Полина быстро сообразила:

— Значит, вы уже в него влюбились? Когда же опять вы увидитесь?

— Я право, не знаю, Полина, он просто был с визитом.

— У нас сегодня что? Среда? В пятницу я его вызову к себе, всех мальчишек выгоню, и приезжайте вы… Милая Лелечка! подумайте, какая будет красота жизни! Это будет гимн любви!..

— Но ведь он подумает Бог знает что!

— Он будет ослеплен! Это будет фантасмагория экстаза. Он же тонкий человек! его бабушка принята ко двору!.. Жалко, что вы так скоро уезжаете. Но я вам ручаюсь, что эти две недели будут сплошной оргией красоты.

От волнения Полина Аркадьевна даже вскочила. Несмотря на дневные часы, она была сильно гримирована, имея при ярко-зеленом платье широкую розовую ленту, вышитую крымскими камушками, на голове с двумя искусственными цветками величиною с розаны, которые сажают на куличи.

— Помните, как это говорится у Брюсова? — и не рассказав, как это говорится у Брюсова, Полина снова принялась мять и целовать Елену Александровну. Та, выдержав поток Полининых ласк, заметила спокойно: — Все это прекрасно, милая Полина, но в пятницу я к вам не приду.

— Я понимаю — вы хотите его измучить, но, смотрите, не измучьтесь сами. Времени так мало.

— Вы меня совсем не понимаете, Полина.

Полина изумленно открыла глаза, но на всякий случай проговорила:

— Ах, вы не знаете, как я вас еще понимаю.

— Ведь я же люблю своего мужа…

Полина Аркадьевна громко рассмеялась и потом вдруг необыкновенно серьезно произнесла:

— Разве это чему-нибудь мешает?

Елена Александровна не могла сдержать улыбки и нехотя ответила:

— До пятницы еще два дня… Может быть, я к вам приеду…