Владимир Куценко - Тревожные будни

• Название: Тревожные будни
• Автор: Владимир Куценко
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1977

Шесть десятилетий стоит на страже порядка и законности советская милиция. В сборник вошли повести, рассказы и очерки о буднях нашей милиции. Писатели и журналисты в увлекательной форме рассказывают о мужестве и героизме следователей, работников уголовного розыска, рядовых и офицеров Министерства внутренних дел в борьбе со спекуляцией, расхищением социалистической собственности, за строгое соблюдение правопорядка.

---

Мокеев думал обо всем этом и не сразу понял, что за человек стоит перед ним и какое отношение он имеет к машине. Исцарапанная рожица возникла откуда-то сбоку, симпатичная рожица. Парнишка был молод, заносчив, ему так хотелось обратить на себя внимание — верный признак того, что все у этого парнишки в ажуре и молодого водителя просто распирает от уверенности. Мокеев любил таких парнишек: наверняка только что из армии, получает первые зарплаты, и очень ему нравится рабочая самостоятельность и финансовая независимость от папы и мамы.

Мокеев по себе помнил это чувство независимости, это ощущение — хозяин своего положения, — такое дорогое в двадцать лет.

— Адский водитель, — сказал Мокеев, глядя на парнишку. — Кошки об тебя когти точили?

— Было маленько, — согласился парнишка, не смущаясь, не чувствуя себя виноватым.

Из этого Мокеев сделал вывод, что царапины водителя к безопасности движения отношения не имеют. Но все-таки по привычке насторожился.

— Показывай средство, — сказал Мокеев, и парнишка забрался в кабину. — Левый поворот... правый... колеса... — Водитель вращал руль, зажигал фары, подфарники, подвинулся на сиденье, уступая место Мокееву; тот попробовал тормоз, вылез, перебрал в кузове снаряжение, взялся за путевку.

— Где подпись механика? — спросил Мокеев.

Водитель вытянул шею — очень смешно это у него получилось.

— Нету? Так давайте, сейчас будет... — Он протянул руку за путевкой.

— Откуда будет? — спросил Мокеев.

— Да я распишусь за него, делов-то...

— Постой, ты кто? Водитель или механик?

— Шофер.

— А мне подпись механика вашего нужна. Механика! Он отвечает за свое, ты — за свое. Ишь как легко у тебя: давай распишусь...

— Ага, усек, — согласился водитель.

Но Мокеев еще потребовал:

— И переоденься. И лицо приведи в порядок — людей повезешь! Если есть галстук — надень, не повредит. А то, брат, что-то масло с тебя капает... В мазуте тебя купали, что ли? Вместе с редуктором? Переоденься, золотко...

Мокеев двигался от машины к машине, шутил или сердился, смотря по обстоятельствам, пальцы уже заледенели, но попросить кого-нибудь сходить в дежурку за перчатками он совестился, а отлучиться самому тоже вроде нельзя — работа наладилась, осмотр шел быстро, люди вокруг прониклись тем же рабочим настроем, какой владел теперь старшим лейтенантом Мокеевым, и он боялся нечаянно разрушить это ладное взаимопонимание.

Ветер задувал, и дождь все сыпал, и Мокеев подумал, что, пожалуй, к вечеру похолодает, не миновать гололеда, и спокойного дежурства не жди.

— Песок... огнетушитель... лопата... кошма... Это разве кошма? Это кошмар, ее моль съела... Не знаю, не знаю, хотите ехать — найдете... А это что? Почему фургон не привинчен к кузову? Так было?.. Было... Больше не будет... Хотите ехать — привинтите, полчаса делов...

А это чей броневичок? На площадке, с самого краю, остался один водитель и одна машина, странная помесь из трех-четырех машин сразу — марку не определить. Какая-нибудь несчастная контора, которой по штату положена машина и которой без конца суют что-нибудь списанное. Утильные средства, из которых кто-то должен сделать конфетку, чтобы ГАИ не липла.

— Мой броневичок, — сказал водитель.

Он оказался плотным, степенным, каким-то очень основательным, даже на взгляд. И все в машине, как ни придирался Мокеев, оказалось безукоризненным. Все в этой сборной солянке было с бору по сосенке, но все отлажено, удобно, все с руки. Есть такие водители, для которых машина — на первом месте. А потом уж — жена, дети, квартира и всякие удобства. Впрочем, наблюдения показывали, что у такого шофера и жена в порядке, и дети не лоботрясы, и одно оставалось непостижимым — как? Откуда у одного человека столько времени берется, что все он успевает — и машину, и квартиру, и пятое-десятое? А у другого сплошной цейтнот. Мокеев уверен был, что в той конторе, где этот водитель служит, и гаражик неважный, и условий нет, и запчасти со слезами, а вот — порядок полный.

— Какая организация? — спросил Мокеев, принимая путевку. Что-то в усатом лице водителя мелькнуло отдаленно знакомое, однако не вспомнилось.

— Не узнаешь меня, старшой? — спросил водитель.

Мокеев всмотрелся:

— Нет, брат, прости, не узнаю.

— Крестник, старшой... помнишь... вниз головой... Не узнал? Запамятовал, старшой. Вот тут у меня, — водитель провел пальцем над верхней губой, — тут метка у меня. Заросла, вишь, волосом...

— Да ну! — радостно удивился Мокеев. — Если метка, то помню. Николай?

— Ну! — расцвел водитель, и теперь, когда он улыбнулся, Мокеев окончательно узнал.

— Где ж ты теперь? — опять спросил Мокеев.

— У художников я, при ихнем союзе, — сказал Николай. — Вот на этой «старушке» служу, можно сказать, сам собрал...

— Да уж вижу, что сам, — сказал Мокеев. — Заходи, Николай, как время будет. Я тут через два на третий дежурю...

— Спасибо, зайду...

На Николаевой машине осмотр закончился. Мокеев сунул вконец застывшие руки в карманы шинели, пошел в тепло, в дежурку, и ясно вспомнил встречу с Николаем — ту, первую.

Он, Мокеев, тогда еще старшиной был, у Булыгина помощником — это ему позже звездочки на погоны дали, месяца через три, когда он остановил пьяного — вспрыгнул на капот и закрыл собой ветровое стекло. Как под колеса не свалился — до сих пор непонятно. А тогда Мокеев на дежурство шел. Поздно было, темно и скользко, как сегодня вечером будет. Он шел на дежурство после ужина. Вокруг темнота, но фонарь у Мокеева был с собой, аккумуляторный фонарь, с автомобильной фарой, метров на сто брал — прожектор. Через переезд прошел. Слышит, машина сзади уркнула, осветила. Мокеев посторонился, чтобы пропустить. Свет скользнул еще вбок и погас. И мотора вдруг не стало слышно. Мокеев обернулся — темень. Включил свой прожектор, посветил на дорогу — нет никого. Что за черт, пригрезилось, что ли? Посветил на обочины — опять нет никого. И не слышно ничего, вот беда. «Ну, — подумал, — чудиться начинает, на пенсию пора». Помнится, засмеялся еще: на пенсию!.. Только армию отслужил, двадцать три года человеку, только-только сынишку запланировал — и на пенсию...

Хотел дальше идти, потом решил-таки проверить себя, еще посветил, сбоку от дороги, справа, по ходу. Чертовщина. Нет ничего. Слева посветил. Хорошо, догадался слева посветить! Скользко было. Машину влево занесло, на чужую сторону дороги, и опрокинуло там, слева, задом наперед поставило и опрокинуло. А к дороге в том месте болотце подступало, и легла трехтонка мягко, как на поролоновый диван завалилась, без звука. Подбежал Мокеев к машине, посветил — колеса еще качались. Кабина крышей в грунт ушла — и ни звука оттуда, не слышно шофера. Посветил в кабину — там он, голуба, глаза налились, и горло, видать, схватило у него — ни крикнуть, ни позвать... «Живой?» — спросил Мокеев. А тот: «Чего вылупился? Тащи меня отсюда, и фонарь сунь подальше, а то...»

Чего «а то», Мокеев понял сразу — сильно пахло бензином: то ли пробки у бака не было, то ли сорвало. Думать некогда, схватил он шофера, начал тащить. А тому рукав ватника прищемило, да крепко. Пришлось без рукава вытащить. Сам бы он и шевельнуться не смог — прижало, да еще вверх ногами, не распрыгаешься.

Вытащил шофера. От него бензином разит до тошноты. В те годы еще на этилированном ездили. Вылезли они на дорогу, а за спиной вдруг фонтаном вспыхнуло — никакого фонаря не нужно, все болото засветилось. Отошли подальше. Повернулся Николай, смотрит на костер и молчит. Из-под шапки у него пот льет, лицо дергается, и весь он вздрагивает, будто озябшая лошадь. Ну там акт, протокол, как полагается, все оформили. Отогрелся Николай. На следующий день (Мокеев отдыхал после дежурства) пришел домой к Мокееву: «Ты, браток, извини, но я тебя как человек прошу — выпей со мной». Мокеев отказывался, ссылался, что не пьет — он и вправду не пил совсем. Но Николай сказал: «Я тебя вот как прошу, я тебя нижайше прошу, очень». И Мокеев сдался. И они выпили и поцеловались. И посейчас Мокеев помнит тот вечер, и ту бутылку водки, и то ощущение жизни, которое исходило в тот вечер от тезки. Мокеев так проникся тогда этим ощущением, будто не он Николая, а Николай его вытащил из опрокинутой кабины за минуту до замыкания аккумулятора. И будто не Николай ему, а он Николаю взахлеб рассказывал, как перед самым переездом почему-то выбросил недокуренную «беломорину». Случая такого не было, чтоб недокуренную выбрасывать, а тут — выбросил...

Вот такой крестник был у Мокеева.

После того случая тезка куда-то пропал. То ли уехал, то ли в район перевелся, Мокеев точно не знал, знал только, что Николай сразу бросил курить, как отшибло.

«Забыл спросить, курит ли теперь», — подумал Мокеев и вошел в дежурку.

Динамик будто ждал его, тут же захрипел и произнес что-то невразумительное.

— Это пятьдесят третий, — узнал Олег и сказал в микрофон: — Пятьдесят третий, заглушите мотор, вас не понять.