Софья Радзиевская - Тысячелетняя ночь

• Название: Тысячелетняя ночь
• Автор: Софья Радзиевская
• Издательство: Издание редакции журнала «Светлячок»
• Жанр: Детские приключения
• Год: 1995
• ISBN: 5-87397-001-7

В книгу известной детской писательницы Софьи Борисовны Радзиевской включены два исторических произведения. В основу романа «Тысячелетняя ночь» (публикуется впервые) легли баллады о легендарном Робин Гуде. Автор использовал одну из малоизвестных легенд, согласно которой предводитель лесных разбойников принадлежал к феодальной знати. Отсюда подробное описание быта и нравов тогдашнего рыцарства и духовенства, коварных интриг под сводами родовых замков и т. д. Повествование охватывает жизнь трёх поколений средневековой Англии — почти целый век.

---

Злорадная усмешка кривила бледные губы сэра Гью, когда слушал он читавшего письмо Бруно. И всю ночь за этим и многие последующие ночи, вплоть до возвращения верного слуги из Рима с папским благословением, светились окна в опочивальне сэра Гью и странные запахи и дым разносились из неё, пучок за пучком острые отточенные стрелы ложились в длинные кожаные колчаны — барон Гисбурн готовился к благочестивому путешествию по святым местам.

Он исчез из родового замка так же внезапно, как появился в нём год назад после долгого отсутствия, и с ним исчезли его сообщники. Одной опасностью стало меньше на дорогах Стаффордского графства. Зато вскоре, наводя ужас на мирных христианских путешественников, на волнах Средиземного моря появилась новая разбойничья галера. Дерзость её экипажа превосходила все описания, лошадиные грива и хвост развевались на мачте. Много паломников было продано на азиатских базарах капитаном этого судна. Сиди Абдул Азисом звали его. В серебряной шкатулке, стоявшей на столе в капитанской каюте пиратского судна, хранилось благословение папы, а у изголовья постели висел серый плащ пилигрима.

Глава XIV

Овдовевший сэр Уильям Фицус, вернувшись из очередного военного похода, недолго пробыл в родовом замке. На сей раз он даже не удосужился заглянуть в своё поместье — поручил управление им барону Эгберту Локслею и принялся искать встречи со злейшим своим врагом Гью Гисбурном, не дожидаясь милости правосудия. Его гнев был ужасен, когда он узнал, что вор и убийца в обличье святого странника ускользнул от возмездия. Граф почувствовал, что больше не в силах оставаться в замке, где всё напоминает о горестной утрате и неотмщённой обиде. И он вновь с облегчением взгромоздился на боевого коня.

Перестал бывать у Гентингдонов и дедушка Роберта — старый сэр Джон. Горе свело его в постель, а вскоре и в могилу. Жизнь в замке потянулась ещё тоскливее. Молодой барон не забыл ничтожной обиды, нанесённой ему племянником во время соколиной охоты, и не упускал случая потиранить его. Роберт побледнел, осунулся. Даже весёлый Гунт не мог развлечь его и, вздыхая, уносил любимого сокола, которым думал потешить мальчика. Единственное, что делал Роберт охотно, так это слушал рассказы старой Уильфриды о былых славных временах.

Но беда не приходит одна. Скоро в осеннюю тёмную ночь гонец на измученной лошади затрубил перед воротами замка. Он принёс страшную весть: граф Гентингдонский — в плену у жестоких шотландцев. Спасти его могло только одно — богатый выкуп.

Сэр Эгберт рьяно взялся собирать средства. Первым делом он продал всю серебряную и золотую посуду Гентингдонов, дорогие ткани. Ещё безжалостнее поступил с вилланами — помимо выкупа, все старые долги взыскал, которыми не очень-то интересовался вечно занятый военными делами сэр Уильям. И многих должников, которые не могли расплатиться, продал в рабство, разлучая мужа с женой и детей с родителями. Конечно, обязанность вызволить пленённого господина считалась одной из самых священных для виллана, но таких унижений и разора подданные Гентингдонов не видывали за всю свою горькую жизнь.

Неугомонный Гунт шепнул своему приятелю — конюху Ричу:

— А ведь говорят, что сэр Эгберт не отослал и половины того, что собрал. Кому плач, а кому и выгода от плена господина.

— Молчи, — перебил его конюх и оглянулся. — Или не знаешь, как крут на расправу горбун? Я и сам слышал, что все драгоценности покойной госпожи хранит он у себя в шкатулке, да ведь никому не радость познакомиться с «лисой».

Гунт досадливо махнул рукой:

— Ну, конечно, чего же с овцы шерсти не драть, если она сама напрашивается. Скажи — сколько можно трястись от страха?

Но Рич зажал уши.

— Отстань ради святого Дунстана, Гунт. Тебе хорошо говорить, а у меня пара ребят и жена. Если что — за меня ответят…

Первый лёгкий снег лебяжьим пухом покрыл не успевшую промёрзнуть землю, и конские копыта, пробивая его, оставляли глубокие следы. Всадник вёл в поводу громадного вороного коня, нагружённого рыцарским вооружением. Чёрные следы наполнялись влагой, точно горькими слезами. Они тянулись всё выше от речного берега в сторону замка Гентингдонов. И старый Бертрам, опустив голову, прислушивался к стуку щита о кольчугу, там, сзади, во вьюке рассёдланного коня.

Недобрые вести разносятся быстро: едва всадник въехал в ворота, как Роберт, бледный, в чёрном платье, выбежал на крыльцо. Старый Бертрам опустился перед ним на колени.

— Твой отец едва из плена, а уж опять повернул коня против дикого шотландца, — тихо сказал он. — В сражении под Дублином ему не повезло… Там и похоронен. Прими его воинские доспехи, молодой господин, и храни честь герба Гентингдонов.

Не сдержавшись, он порывисто и крепко обнял мальчика, а тот беспомощно уткнулся лицом в холодный и жёсткий панцирь старого воина. Остальные слуги молча, затаив дыхание, стояли на крыльце. Когда сэр Уильям был ребёнком, Бертрам на своих руках носил его, потом учил воинскому искусству. Эти же руки вынесли его с поля сражения и предали земле…

Резкий крикливый голос вдруг разорвал тишину:

— Что это за сборище? Как смели не доложить мне о приезде Бертрама? А ты, старая собака, что делаешь тут, вместо того, чтобы явиться ко мне?

Сэр Эгберт в чёрном, богато украшенном платье стоял в дверях замка, маленький, побледневший от злости.

Бертрам мягко отстранил Роберта и поднялся с колен.

— Я сейчас бы пошёл к тебе, господин, — почтительно, однако с достоинством, проговорил он. Но это… — и он ласково положил руку на плечо Роберта, — но это — сын усопшего, молодой граф Гентингдонский…

Губы Эгберта искривились, синие глаза запали внутрь и потемнели:

— Так ты считаешь мальчишку своим господином, а не меня? — тихим дрожащим голосом спросил он и, не ожидая ответа, повернулся к слугам и крикнул: — Схватить негодяя, заковать в «лису» и — в подвал!

Глухой ропот послышался в толпе слуг. Уильфрида, выбежавшая на крыльцо, кинулась было к мужу, но, повинуясь его знаку, остановилась.

— Господин, — спокойно промолвил Бертрам. — Ты брат моей покойной госпожи Элеоноры и до совершеннолетия её сына мы все тебе повинуемся, но настоящий владелец замка — он, Роберт Фицус, граф Гентингдонский.

Отойдя на шаг от мальчика, стоявшего отрешённо с прижатыми к заплаканному лицу руками, он снова преклонил колено перед ним, а затем перед Эгбертом Локслей и стоял неподвижно с обнажённой головой, полный спокойного в достоинства.

Бледное лицо горбуна покрылось красными пятнами.

— Вы слышите? — почти шёпотом сказал он. — Взять его. Или…

Двое собственных слуг Эгберта нерешительно двинулись было вперёд, но ещё более грозный ропот толпы пригвоздил их к месту.

Роберт отнял руку от лица — глаза его были сухи, губы крепко сжаты. Больше, чем когда-либо он походил сейчас на свою мать в редкие минуты её справедливого гнева.

— Дядя Эгберт, — сказал он негромко, но отчётливо. — Отец пал в бою. Мне, сыну его, должно было узнать об этом первому. Благодарю, Бертрам, иди и отдыхай, никто не тронет тебя. Это говорю я, граф Гентингдонский.

И горбун второй раз в жизни смешался и отступил перед племянником. Через минуту крыльцо опустело. Расходясь, люди увидели, как один из слуг барона Локслея промчался с кувшином холодной воды: в своей комнате горбун бился в жестоком припадке. Дикие крики его неслись по лестнице вверх, в комнату Уильфриды. Комната была низка и темна, и высокий мальчик безутешно плакал в ней, охватив руками худую шею старухи.

— Уильфрида, — повторял он. — О, Уильфрида, в целом свете у меня не осталось никого, кроме тебя.

В эту ночь мало кто спал в замке и окрестных деревнях, принадлежащих Гентингдонам. Участь виллана — вещи в руках своего господина — горше всего сознаётся в тот момент, когда эта вещь из одних рук переходит в другие. Много жалких гнёзд разорила в Гентингдонских владениях цепкая рука барона Локслея. А теперь, когда он становился на много лет опекуном маленького графа, люди пытались предугадать, какие новые беды и опустошения измыслит его жадный жестокий ум?

Страх перед новым немилостивым правителем невольно приукрашивал в памяти бедных людей достоинства предыдущего: «Горяч был, правда, господин Фицус, но отходчив, а этот душу вынет вместе с последней рубахой…»

В большой замковой зале ужин окончился, и люди разошлись. Свет догоравших светильников уже не добирался до дальних углов, колеблющиеся тени ползли по стенам и потолку и шаг за шагом отвоёвывали у погасающего огня своё ночное могущество. Слабеющие языки пламени освещали сгорбленную старческую фигуру на низенькой скамеечке и мальчика на брошенной на пол подушке. Они говорили тихо, прислушиваясь к злому вою зимнего ветра за окном.