Шарль Монселе - Женщины-масонки

• Название: Женщины-масонки
• Автор: Шарль Монселе
• Издательство: ОГИЗ
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1993
• ISBN: 5-88274-012-6

Возникшее в начале XVIII пека в Англии религиозно-этическое движение – масонство – получило распространение во многих странах. Эта тайная организация ставила своей целью объединение людей на основе равенства, взаимопомощи и верности. В масонские ложи женщин не принимали, и с течением времени женщины создали свои масонские ложи.

В романе «Женщины-масонки» Шарля Монселе (1825-1888), известного французского романиста, талантливого восприемник литературных принципов А. Дюма, речь идет о тайной организации женщин-масонок, незримо опутавшей своей страшной сетью всю Францию – от великосветских салонов до рабочих кварталов. В эту сеть, добровольно или волею судеб, попадают герои романа. Всевозможные приключения, любовные истории, заговоры, поединки составляют содержание книги. Весь роман пронизан мотивом женской мести, которую осуществляет эта мощная масонская организация.

На русском языке произведение Шарля Монселе печатается впервые.

---

«Что за чудовищная сцена! Он просто уничтожил меня своими злыми и пылкими речами. Чаша переполнилась: волна его усталости и пресыщения перелилась через край. Как я страдала!»

«Я думала, что я добра; неужели я до сих пор ошибалась? Страдания открыли в моей душе целую бездну жестокости. Мои ночи, такие безмятежные в былые времена, теперь полны ужасающе злыми снами; я наслаждаюсь видом различных мучений. Что все это значит? Господи! Если Ты накажешь мою душу, то пощади хотя бы мой рассудок!»

«Этот человек хуже палача. Его действия совершенно непредсказуемы. После сцены, которая произошла на днях, он стал холоден, он держится почти как статуя. Я хотела броситься к его ногам и обнять их; не знаю, что он мне сказал, но он улыбнулся, позвонил слуге и сказал ему, что мне нездоровится. Мне кажется, я предпочла бы, чтобы он пришел в ярость, чтобы он осыпал меня оскорблениями, чтобы глаза его метали молнии!…»

Далее фразы обрываются, иные из них почти стерты:

«И однако, если бы я только захотела!… Безграничная власть… некая месть… или, вернее, все виды мести!… А для этого достаточно сказать одно лишь слово, которое подтвердит, что я согласна… Способы действия неограничены… О, сохрани меня Боже, не дай мне совершить это!»

Таковы были последние строчки в записной книжке.

Это были странные строчки, заставившие Иренея глубоко задуматься; в конце концов он приписал их расстроенному воображению Марианны.

Наступило время обедать.

Иреней спустился к табльдоту, где застал господина Бланшара, готовившегося поговорить начистоту, другими словами, желавшего объявить во всеуслышание, что суп отвратителен, вино – кислятина, а хозяин – дурак.

– Сударь, вы видите перед собой глубоко смущенного человека…– с поклонами повторял господин Юо.

Филипп Бейль и Марианна не появились за табльдотом. Еду отнесли к ним в номера. От хозяина господин Бланшар и господин де Тремеле узнали, что молодая женщина почти поправилась и что, по всей вероятности, она сможет появиться на завтрашнем празднике и даже, возможно, на концерте и на балу, которые должны состояться после регаты.

Дело в том, что на следующий день в Тет-де-Бюше должна была состояться регата, а после нее – бал.

VI БЕГ НА ХОДУЛЯХ

На следующее утро экипаж, принадлежавший «Гостинице для всего мира», отвез Марианну в Пуэнт-де-Сюд, где, как нам известно, проживала графиня д'Энгранд.

Марианна явилась к графине одна. Это подозрительное обстоятельство послужило причиной холодного приема, который ей оказала графиня, но Марианна ожидала этого и отнюдь не была удивлена.

Единственно, что могло ее удивить, единственно, чего она как раз и не заметила, было величайшее внимание, с каким ее с ног до головы разглядывала маркиза де Пресиньи. Нечто гораздо большее, нежели простое любопытство, сквозило в проницательном, испытующем взоре, который устремила на Марианну богатая вдова.

Марианна держалась просто и достойно, выражая свою признательность Амелии; она нашла слова, до глубины души растрогавшие юную девушку, и, если бы не властный взгляд матери, она тут же протянула бы певице руку.

– Вы спасли меня от страшной опасности,– сказала ей Марианна,– от опасности, как уверяют, страшнейшей на свете: от грозившей мне смерти, и хотя у меня нет ни малейшего желания цепляться за жизнь, я все же должна поблагодарить вас, ибо вы пробудили во мне новые для меня и очень добрые чувства – чувства уважения и признательности.

Визит Марианны продолжался всего несколько минут; затем она встала и снова обратилась к Амелии:

– Мадемуазель, я дочь народа, и потому я суеверна; сколь ни мало места должна я занимать в вашей памяти, сколь ни велико расстояние, которое всегда будет разделять нас, я все же полагала бы, что не сумею выразить всей моей благодарности, если не приведу доказательства.

– Доказательства? – пробормотала графиня д'Энгранд.

– О, сударыня,– поспешно заговорила Марианна,– вы, конечно, могли бы подобрать раковину на морском берегу, и потому вы, конечно, разрешите вашей дочери принять от меня этот подарок – эта вещь драгоценна только благодаря своему происхождению.

И она смиренно протянула Амелии курильницу, эта вещица была и впрямь очень простой, но вместе с тем и великолепной работы.

Амелия взяла ее, предварительно испросив глазами разрешения у матери, молчание которой она истолковала как позволение.

– Какого же происхождения эта вещица? – спросила маркиза де Пресиньи, впервые вступая в разговор.

– Этим летом, после премьеры «Семирамиды»[17] мне подарил ее один из великих маэстро – Россини, которого на спектакль притащили почти насильно.

Это сообщение одновременно потрясло и графиню, и маркизу.

– По мнению маэстро,– продолжала Марианна, – ценность этого подарка увеличивает и делает его вдвойне драгоценным то обстоятельство, что некогда эта курильница принадлежала самой Малибран[18].

– Моей дочери неизвестно, кто такая Малибран, сударыня,– произнесла графиня д'Энгранд.

Марианна слегка покраснела.

– Малибран,– повернувшись к Амелии, печально заговорила она,– принадлежала к числу тех несчастных женщин, которым небо посылает душу, видимую так же ясно, как свет лампы, и гений которых такого рода, что приводит их к скорой смерти. Это была певица, мадемуазель. Возможно, через несколько лет, когда вы станете взрослой девушкой, вы услышите это имя в салонах, которые вас ожидают, или в украшенных гербами ложах Итальянской оперы – прислушайтесь, не бойтесь: это имя пробудит у вас лишь трогательные воспоминания и сладкие чувства; такова привилегия тех женщин, которые столь мужественно шагают от рампы к могиле. И тогда, мадемуазель, вы, которую все блага жизни легко могут сделать особой доброжелательной, соблаговолите вспомнить ту, которой вы спасли жизнь, и порой к прославленному имени Малибран присоедините недостойное имя Марианны.

– Марианны? – резко повторила г-жа д'Энгранд.

Ее глаза встретились с глазами маркизы де Пресиньи, которая улыбалась так, словно ожидала этого.

– Так вы Марианна?… Певица Марианна? -еще раз повторила г-жа д'Энгранд.

– Да, сударыня,– отвечала удивленная Марианна.

Как мы заметили прежде, Марианна встала; она уже намеревалась откланяться, когда г-жа д'Энгранд встала и заговорила с видом человека, принявшего определенное решение:

– Поступок моей дочери не заслуживает ничего иного, кроме простой благодарности; то, что она сделала для вас, она сделала бы ради любой другой особы. Заберите же вашу драгоценность, сударыня, заберите ее; вы не должны выпускать ее из своих рук.

И с этими словами, в которые она вложила все, чем можно оскорбить человека, не имея для этого другого средства, кроме голоса, г-жа д'Энгранд взяла курильницу из рук дочери и протянула ее Марианне.

– О! – прошептала Марианна, вздрогнув от обиды и удерживая готовые брызнуть слезы.

Снова усевшись в карету, которая привезла ее сюда, и прижимая платок к губам, Марианна всю дорогу от Пуэнт-де-Сюд до Тета клялась в вечной ненависти к надменному семейству д'Энграндов.

День уже был в разгаре. Шум голосов усилился, пушечные выстрелы возвестили о том, что праздник начался. Вдоль берега тянулись парадные кареты буржуа, которые явились сюда с первым поездом, и целые караваны купальщиков верхом на странного вида маленьких лошадках, которые шли по извилистым дорогам ланд Маразена и которые мели песок своими хвостами.

Если бы не обуревавшие ее тревожные чувства, Марианна, конечно, не удержалась бы и бросила бы взгляд на восхитительный, единственный в своем роде пейзаж, который ее окружал.

С одной стороны расстилались воды Аркашонского залива – просторная прихожая моря; с другой стороны простирались леса Тета, благоухающие смолой. Время от времени среди густых масс темной зелени взору открывались широкие аллеи, прорубленные во избежание пожаров, столь молниеносных и столь страшных в этом краю; дороги эти называются на гасконском наречии «bire-huc», что означает «отведи огонь». Однообразие однотонной, печальной зелени сосен порой нарушали красные побеги винограда и буйно разросшиеся кусты ежевики; кое-где показывались полузадушенные песком головки мака-самосейки и белой яснотки, и тогда цветовой контраст становился тем более очаровательным, что возникал совершенно неожиданно.

Когда же от этого зрелища взгляд обращался к редким домам, вырисовывающимся на голом берегу, можно было с удовлетворением отметить, что ни один из них еще не изуродовал себя теми «украшениями», которые ныне отвращают взоры на всех морских купаниях. Ни одного из тех «швейцарских домиков», которые словно сбежали с витрины кондитерской, никаких подражаний готическому стилю. Это были самые обыкновенные каменные жилые дома, немного мрачные, как и те края, где они стояли.