Александр Дюма - Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки]

• Название: Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки]
• Автор: Александр Дюма
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1998
• ISBN: 5-7287-0048-9

Легендарная леди Гамильтон… В круговороте грандиозных исторических событий она пережила множество взлетов и падений. Какую тайну знала эта женщина, сумевшая из гувернантки превратиться в блистательную леди, спутницу аристократов своего времени, возлюбленную талантливого и бесстрашного полководца Горацио Нельсона?

_{Иллюстрации Е. Ганешиной}

---

Гости спустились в оранжерею, которая на этот раз была освещена самым привлекательным образом. Там же в перерыве между двумя сценами нам должны были сервировать чай.

Как только я была готова, сэру Гарри звонком дали знать, что ему пришло время появиться на сцене.

Я глянула на него в импровизированное окно, якобы выходившее на балкон, и убедилась, что была права: средневековый костюм поразительно шел ему, он был красив необычайно.

Он приблизился к моему балкону с таким видом, как мог бы только истинный артист или настоящий влюбленный, и начал:

Но что за блеск я вижу на балконе?..

При первых же его словах я вздрогнула: да, это тот самый голос, те же интонации, что звучали ночью в саду мисс Арабеллы! Или это чудо редкостного сходства, или я вновь обрела моего Гарри, которого считала потерянным навсегда.

Но, с другой стороны, это же было немыслимо — предположить, что благородный лорд Фезерсон и бедный артист, с которым случай свел меня таким причудливым и таинственным образом, одно и то же лицо.

Разумнее было допустить сходство голосов, поразительное, но все-таки возможное, нежели подобную более чем невероятную тождественность.

Как бы то ни было, я почувствовала, что обаяние этого голоса непобедимо притягивает меня, так что, надо полагать, когда я вышла на балкон, выражение моего лица как нельзя более отвечало духу роли, поскольку зрители, приглашенные сэром Джоном, тотчас дружно зааплодировали.

Всем известно, как начинается этот любовный диалог, когда Джульетта говорит сама с собой, еще не видя Ромео и полагая, что она одна, а Ромео видит возлюбленную, но не смея прямо обратиться к ней, тоже изливает свои чувства словно бы в пространство, и как два эти голоса, сначала не имеющие иных собеседников, кроме ночи и одиночества, в конце концов начинают отзываться друг другу; впрочем, эта сцена уже была воспроизведена раньше, но на этот раз она была еще более волнующей — ей добавляли выразительности яркий свет, возможность видеть персонажей, восторги публики.

Я уже упоминала об аплодисментах, которыми был встречен мой выход на сцену; вторично их сорвал лорд Фезерсон, когда он произнес:

                               Не смею
Назвать себя по имени. Оно
Благодаря тебе мне ненавистно.

Игра продолжалась, приобретая для меня странную реальность.

Я более не была Эммой Лайонной, мой собеседник перестал быть сэром Гарри: он был Ромео, я — Джульетта, и я от всего сердца уверяла его:

Моя любовь без дна, а доброта —
Как ширь морская…

Когда я повернулась лицом к публике, привлеченная аплодисментами, мне показалось, что сэр Джон украдкой смахнул слезу.

Эта слеза обожгла мне сердце.

К счастью, в тот момент мне по ходу действия полагалось услышать, что меня зовут, и убежать с балкона. Всего на несколько мгновений, но мне их хватило, чтобы овладеть собой, хотя, возможно, с этой минуты моя жизнь изменила свое русло.

Дважды или трижды я прошептала невольно: «Сэр Гарри! Сэр Гарри! Сэр Гарри!», совершенно так же как могла бы позвать: «Ромео!»

Я вернулась на балкон в смятении, с пылающим сердцем, охваченная дрожью, и когда дошло до слов:

Да я б тебя убила частой лаской! —

то так сжала руки на груди, словно уже не мечту жаждала обнять, не тень, не фантом, а подобно Психее, обнимающей Амура, хотела прижать к сердцу самое Любовь.

Возвратившись в свою комнату совершенно вне себя, в то время как Ромео, оставшись под балконом, договаривал последнюю реплику, предшествующую его уходу, я лицом к лицу столкнулась с сэром Джоном.

Я содрогнулась.

Но он, прижав мою голову к своей груди, молвил:

— Бедняжка Джульетта! Как ты любишь Ромео!

Я поняла нежный упрек, скрытый в этих словах; поняла, что он опять усомнился в том, что я ему говорила по поводу сэра Гарри, когда уверяла, что никогда его раньше не видела.

— Послушайте, сэр Джон, — сказала я тогда, — я никогда не лгала, а вам, кто был так добр ко мне, способна солгать менее, чем кому бы то ни было. Я расскажу вам все.

— О нет, не надо, — запротестовал он, пытаясь улыбнуться.

— Но я этого хочу! — настойчиво повторила я.

И я в кратких словах поведала ему о том, что со мной случилось в саду мисс Арабеллы в ту ночь, когда, полагая, будто репетирую там в одиночестве, я обрела неизвестного партнера; я рассказала и о письме, которое получила наутро, и о том, как, в тот же день отправившись с Эми к нему, сэру Джону, чтобы испросить милости для Дика, больше уже никогда не встречала того мнимого студента из Кембриджа. Я призналась, что при первых же словах, которые сэр Гарри произнес, придя в наш салон, мне показалось, что я узнаю этот голос. Не скрыла и того, что стоило ему, выйдя на сцену, выговорить первые слова своей роли, как у меня пропали последние сомнения. Однако, когда я утверждала, что никогда раньше не видела этого человека, я говорила чистую правду.

— Что вы хотите, мой друг! — прибавила я. — Если бы подобные речи не звучали слишком самонадеянно в устах такого слабого создания, я сказала бы, что моя жизнь — игрушка роковых сил, против которых я безоружна.

Сэр Джон ничего мне не ответил, только вздохнул.

В эту минуту я услышала шум — это зрители вызывали меня, крича, как в настоящем театре, когда публика требует, чтобы модная актриса показалась ей:

— Эмма! Эмма!

Я почувствовала, как кровь прихлынула к моему лицу.

— Ступайте же, дорогое дитя, — промолвил сэр Джон. — Ступайте принимать почести, вы их заслужили.

И он повлек меня в оранжерею, где я, едва появившись, была тотчас окружена, меня поздравляли, мне аплодировали все, кроме сэра Гарри: он отошел в сторону. Но его глаза говорили мне больше, чем самые бурные аплодисменты и похвалы друзей.

XVII

Представление, однако, еще не завершилось: после сцены на балконе нам еще предстояло сыграть сцену у окна; за всплеском желания мы должны были изобразить и восхождение к вершинам счастья.

Второго испытания я очень опасалась и тихонько просила сэра Джона и громко — его друзей избавить меня от него, ссылаясь на свою усталость; при всем том нервная дрожь во всех членах, блеск глаз, лихорадочное напряжение голоса свидетельствовали об обратном, о том, что ни в каком отдыхе я не нуждалась.

Собравшиеся принялись настаивать. Мое сердце вторило их просьбам, я не могла сопротивляться долго и поддалась.

На этот раз, как следует из пьесы, мы должны были появиться на балконе вместе с сэром Гарри: моя рука охватит его шею, глаза утонут в глуби его зрачков, а наши сердца будут трепетать от любви.

И вот сэр Гарри оказался со мной в этих импровизированных декорациях.

Он придвинулся ко мне, его рука обвила мою талию, он прижал меня к груди и прошептал единственное слово:

— Наконец-то!

Я почувствовала, как между нами как бы пробежала искра. Мои веки смежились, руки стиснули его шею, из груди вырвался легкий вскрик, а затем, не знаю, как все произошло, но мои губы словно обожгло. Это был не первый поцелуй Джульетты, но первый, данный ей Ромео.

Мне показалось, что я вот-вот потеряю сознание.

Сэр Гарри увлек меня к окну. Невероятным усилием воли я взяла себя в руки, однако целая ночь любви не подготовила бы меня лучше к тому прощанию, полному одновременно нежности и боли, которое предшествует вечной разлуке веронских любовников.

Наше появление было встречено всеобщими рукоплесканиями.

Начинать предстояло мне; скажу откровенно, никакое сколь угодно глубокое изучение актерского мастерства не придало бы моему голосу большей правдивости, чем состояние моего собственного сердца.

Поэтому эти прекрасные строки Шекспира:

Уходишь ты? Еще не рассвело.
Нас оглушил не жаворонка голос,
А пенье соловья… —

полились из моих губ слаще меда, а когда сэр Гарри отвечал мне, что ничего так не желает, как остаться подле меня, умереть за меня, трехкратный взрыв аплодисментов оповестил меня о том, что каждый из присутствовавших готов оказаться на месте моего Ромео.

Наша сцена продолжалась, проходя через все оттенки чувства, которые с такой изобретательностью живописал гений Шекспира, однако, когда Ромео был вынужден вырваться из моих объятий, мне показалось, что моя душа покидает тело, и, совершенно разбитая, я без сил рухнула на колени.

Зрители приняли это за наитие, озарившее мое сердце, хотя то была просто телесная слабость.

Остаток сцены я играла, свесившись через балкон и вцепившись руками в балконную решетку.

Притом даже меня удивило выражение собственного голоса, когда я произносила бессмертные строки: