Эльга Лындина - Олег Меньшиков

• Название: Олег Меньшиков
• Автор: Эльга Лындина
• Жанр: История

---

Михаил Бахтин называл личную жизнь героев Достоевского "своеобразной, бескорыстной и принципиальной". В этом ключе играли Андрей Ташков, Наталия Николаева (Аглая). Как ни парадоксально - и Олег Меньшиков, хотя его героя трудно вообразить "бескорыстным и принципиальным".

Сочетание великого и ничтожного, трагического и светлого, черт злодея и ангельской доброты в одном человеке, существенное для Достоевского, было принято молодым актером Олегом Меньшиковым как безусловная невероятность одной человеческой личности. Он ощутил и игру светотени, присущую характеристикам писателя, его резкость границ между светом и тенью, добром и злом при отсутствии плавных переходов и, в конечном счете, драматической душевной раздвоенностью. С нарастающей тоской, поначалу неожиданной в "Ганьке-подлеце", каким обычно толкуют и играют Ганю люди банального мышления, Меньшиков искренне искал "человека в человеке", как говорил Достоевский.

"Проработанность спектакля вообще неровная,- писала Инна Соловьева,- и в той части его, где речь идет об отношениях князя с Настасьей Филипповной и Аглаей, неровность особенно видна. Подчас кажется, что отношения князя не только с Рогожиным, но и с Ганей, даже с Лебедевым, даже и с Бурдовским режиссеру важнее. Прекрасно, когда возникает законченность. Именно законченность есть у Олега Меньшикова, который играет Ганю. Законченность при неожиданности толкования. Ту фразу, которую ему бросают с издевкой,что он за три рубля на Васильевский остров проползет на карачках,- этот ясноглазый, худенький, как Бонапарт на Аркольском мосту, устремленный мальчик в "третьегоднем" сюртуке без единого пятнышка не только не желает опровергнуть, а готов поднять над собою как знамя... Когда Настасья Филипповна пачку свою в огонь бросает - тут еще один торг, еще одна ломка, еще один перепляс. А идет он опять же не совсем так, как в романе, и даже совсем не так, потому что в романе герою самолюбие мешает в огонь полезть, а в спектакле Гане самолюбие диктует в огонь лезть. Рукава засучивает, перчатки прочь швырнув: да, мы вот такие, мы без перчаточек унижения не побоимся - ни-ни... В обморок падает не потому, что не может видеть, как сто тысяч сгорят, а потому, что унижение - сам не ждал - непереносимо: ни за трешкой на Васильевский, ни за ста тысячами нет таки сил ползти..."5

В безупречно точном, как бы штрихами набросанном портрете героя из давнего спектакля хочется выделить (касательно Меньшикова) два глубинных, сущих момента. Первый относится к актерскому почерку его, который он уже тогда четко заявил: умение создать завершенный образ, органически цельный, когда каждый фрагмент жизни персонажа запечатлен в неразрывной связи, сцепленности одного с другим. Перетекании и развитии одновременно, вплоть до исхода сценической или экранной жизни его, его судьбы, представленной артистом зрителю.

Иосиф Бродский писал: "Человек есть конец самого себя и вдается во Время".

Второй момент оценки Соловьевой столь же верно и принципиально точен в постижении природы Меньшикова-актера, когда критик говорит о "неожиданности толкования". Я уже писала об этом в связи с Алексеем Булановым из "Леса". Человек, и в жизни отрицающий банальность, Меньшиков не ходит истоптанными тропами. Дело не в его натужно-принципиальном отказе от традиционного прочтения, допустим, классики или сложившихся на данный период зрительских пристрастий к тому или иному характеру. Просто у него свой, определенный и культивируемый им взгляд на мир, который не может не сказаться в том, что он делает в своей профессии.

Олегу было двадцать три года, когда он сыграл Ганю Иволгина. Кажется, это возраст неопытности и обезоруживающей смелости. Меньшиков выбирает для себя второе, с чем входит в мир Достоевского, в описанную им особую сущность тонких связей и глубоких явлений, в борьбу страстей в душе человека, что и есть обычное состояние для героев писателя. Трагизм становится едва ли не обычной сюжетной ситуацией. Меньшиков понял, что у Достоевского невозможно прямое деление на два противоположных лагеря - либо палач, либо жертва. Альтернатива "или-или" заменена противоположной соединительной связью "и-и". Оттого Олег Меньшиков не приемлет сложившегося представления о Гане - маленьком, заурядном, жадном человечке. У его Гани есть своя, главная, идея, своя испепеляющая страсть - "прорваться", как сказали бы теперь, состояться и обрести свободу через деньги, очень много денег. Обрести таким способом положение в обществе максимально высокое. По молодости, по несомненной доле наивности (представьте, она жила в Гане Меньшикова!) он не понимает, что большой капитал и значительный общественный статус сделают его заложником достигнутых высот. Позже подросток Аркадий Долгорукий воплотит эту сторону устремленности Гани Иволгина. Меньшиков играл словно предвосхищение "Подростка" - мальчика, одержимого желанием стать Ротшильдом и потому - неуязвимым для жизни.

Знакомство Гани с князем Мышкиным игралось без слов - мимикой и пластикой. Хорошо воспитанный, вымуштрованный сын генерала Иволгина, даже работая (пишет какой-то документ, вероятно), сидел с прямой, гордой спиной. Красиво наклонял голову, привычно двигая рукой. Дописав, начинал разглядывать странного гостя, оценивая его внешность с тайной насмешкой: "этот" плащик, кто носит такое в петербургские холода?! Да, нищий, нищий явился в дом. Щурился - кто таков сей пришелец? Стоит ли с ним говорить? Да нет, пожалуй...

И позже у Гани будет еще несколько таких встреч с князем: глаза в глаза. К тому времени Ганя уже успеет изрядно разобраться в "идиоте", который оказался непомерно выше всех окружающих в нравственном отношении. Осознать, что Мышкин - конечно же, явление необыкновенное. Даже по-своему привязаться к князю, но отказываясь принять его способ жизни, общения, в корне противоречащие идее Иволгина и вместе с тем манящие Ганю своей исключительностью, быть может, самой своей непорочностью. Противоположные полюса, как известно, довлеют к притяжению.

Ганя понимает и не понимает: исключительность дается князю необыкновенно легко и просто. Гане же приходится осуществлять свою "идею" через усилия, муку, унижения. Здесь-то открывается неодолимая розность этих молодых людей. Князь принимает ее, не задумываясь. Более того - толкует Гане о его "обыкновенности", чем, сам того не подозревая, будто больно швыряет Иволгина оземь. Такого Ганя уж простить никому не может.

Услышав князя, он, кажется, терялся: Мышкин уничтожал так спокойно все Ганины опоры! Он ведь на брак с Настасьей Филипповной шел, этот мальчик! Шел как на подвиг! По крайней мере себя в том убеждал и, вроде, кажется, убедил! Ради идеи-де можно стерпеть и позор, став мужем содержанки. Ради этого смирился с приездом Настасьи Филипповны в их благородный, но обнищавший дом, терпел Рогожина, вынес плевок в лицо от родной сестры. Помогала мысль: "Я герой!" Тот герой, который еще о себе ох как еще заявит, которого поймут, признают! Пока же он молчит... Но до той минуты, когда какая-то тайная сила (наверное, та самая сила притяжения меж разными полюсами) не заставит Ганю открыться в сокровенном.

Разговор этот с князем поставлен так, что Ганя стоит лицом к залу. Ему был нужен не только Мышкин, но и все мы, чтобы поддержать мечту о семидесяти пяти тысячах, дававших возможность движения все выше и выше. "Я, князь, не по расчету в этот брак иду,- голос Гани Иволгина набирает силу.Я по страсти, по влечению иду, потому что у меня цель есть. Деньги тем и подлее, что талант дают и будут давать - до скончания мира!"

Это не покаяние. Это желание заставить князя пустить его, Ганю, в свою жизнь, увидев в нем равного. Одновременно Ганя неосознанно понимает всю недоступность такого желания и мечется. Дает пощечину - от бессилия. От ненависти - к себе. Темные глаза вспыхивают злобой - он беспомощен! "Да вечно, что ли, ты мне дорогу переступать будешь?" - кричит Ганя. По сути, князь переступает дорогу не самому Гане, а его вере, надежде, что он всего достигнет... Перед тем, как рвануться в огонь за пачкой денег, Ганя срывал с рук перчатки. Он шел к огню, как солдат бросается на амбразуру: сейчас, вот сейчас он это сделает! Одолеет всех и вся! Себя - в первую очередь!.. Но падал, подкошенный невозможностью это сделать. Значит, еще жива бедная Ганина душа, еще противится она тому, чтобы задушить в себе все человеческое.

На каторге, в "Записках из Мертвого дома", Достоевский пришел к выводу, что в иных случаях самым точным определением человека является: "Существо, ко всему привыкающее". В "Преступлении и наказании" он повторит: "Ко всему-то человек-подлец привыкает!"

У Меньшикова "Ганька-подлец" к низости еще до конца не привык. Потом, скорее всего, привыкнет, хотя и через острую, невыносимую боль. А может быть, и остановится где-то на полпути в тоске, и минуты размышлений покажутся вечностью. Бедный Ганечка поймет, что верил он в призрак, и этот призрак исказил все его существо, его судьбу... Кто знает? Во всяком случае, в первом акте у Олега Меньшикова Гавриил Ардальонович Иволгин такого будущего не был в принципе лишен.