Марина Вишневецкая - Кащей и Ягда, или небесные яблоки

• Название: Кащей и Ягда, или небесные яблоки
• Автор: Марина Вишневецкая
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2004

История эта случилась в те стародавние времена, когда люди и боги еще не могли жить друг без друга. Дочь славянского вождя Родовита, семилетняя Ягда, полюбила маленького пленника из степняков, прозванного Кащеем. Их детская, а потом и отроческая любовь не пришлась по нраву ни людям, ни их богам. А потому на долю влюбленных выпадают тяжкие испытания и невероятные приключения. Только бог о семи мечах Симаргл, только высеченный из искорки рыжий зверек Фефила помогают Кащею и Ягде… Но помощники эти не в силах уберечь безоглядно влюбленных детей ни от опрометчивых шагов, ни от тяжкого дара бессмертия.

Роман известной писательницы Марины Вишневецкой, лауреата премии имени Аполлона Григорьева (2002 год).

---

Вот тех же Удала и Ясю возьмем. Рядом стоят они на берегу. Шеи тянут, на плот приближающийся с невестою и женихом смотрят. И видят: Ягда на нем красотою цветет, нарядом лазоревым, золотыми браслетами, Жар — ростом нечеловеческим, силою небывалой. Княжеский посох теперь — в его могучей руке, а за поясом — меч Родовита. И от волнения замирает у Яси сердце. Красиво, плавно идет сверху плот, весь цветами украшенный. Заяц, Калина и Корень стоят по его краям, в реку шесты суют, от дна речного отталкиваются. И Удал тоже вдруг сознает: величественная минута, небывалое зрелище! И находит Ясину руку Удал и сжимает ее, чтобы без слов свою зачарованность ей передать.

Вот возьмем гончара Дара. Поначалу он хмурился. Уж ему, старику, всегда не по сердцу был этот злобный, зверомордый уродец. Но вот ударяет Жар княжеским посохом, но вот внучок его, Корень, торжественно провозглашает: «Священный брак сейчас совершится! Всё нечистое прочь!» — и корзины с их домашними идолами, три широких корзины опускаются на воду — и чувствует Дар в ногах дрожь, в руках трепет… А праздник ли, ужас ли это, — он не знает и сам.

Плывут, уплывают домашние их божки. Стон прокатывается по высокому склону. Но даже если и Силу возьмем! Вот кузнец губу закусил. Вот брови нахмурил, вот из-под них, из-под сдвинутых, смотрит невозвратным корзинам вслед. Но слышит кузнец: «Священный брак сейчас совершится!» Но видит: плот от середины реки торжественно к каменному истукану сворачивает, Заяц, Калина и Корень шестами его туда направляют, а Лада со Щукой ему навстречу идут, цветы и зерна в воду бросают, — и ком волнения у Силы в горле встает.

А даже и Ладу со Щукой взять. Уж они-то, из лиховой сыпи и бледной немочи жуткое варево приготовив, чтобы на свадьбе Жару подать, вот они видят, как важно он шествует мимо них, — на поклон каменному истукану невесту свою ведет, — видят, как золотые браслеты от запястья и до локтя горят на его невесте, как только щит Дажьбогов может гореть, — и чувствуют: трепет сам подгибает у них колени. И слышат, как Жар громогласно кричит: «Жертвы, жертвы хочу! Отцу своему, богу Велесу!» — и благоговение гнет их головы и колени.

Небольшого бычка, приготовленного для жертвы, держал за рога некий отрок — его волосы были скрыты цветами, плечи, на удивление, широки — Жар не узнал его со спины и заорал ему, безымянному:

— Ну же! Эй, ты! Вали его! Режь! Закалывай! Я жертвы, жертвы хочу!

Отрок же, отпустив вдруг быка, поднял с земли не нож, но сверкающий меч. Жар попятился. Жар схватился за свой, Родовитов… Ягда бросилась в воду.

А Корень тем временем на плоту начал было и в третий раз: «Священный брак сейчас…» И осекся. Потому что и Корень увидел теперь незнакомого отрока. Сбросил отрок цветы со своих волос и чернее древесного угля они у него оказались.

— Кто ты, дерзкий чужак? — крикнул Жар.

— Клянусь Симарглом, чужак здесь ты! — был ответ.

— Я здесь князь! Я здесь милую и казню! — и из пасти уже посыпались искры. — Вот тебя, к примеру, казню! И не медля! Вместо быка пожертвую Велесу!

Люди застыли в оцепенении. И даже появление Родовита — его Мамушка под руку привела, не смог усидеть в дому несчастный старик, — люди едва ли заметили. Люди даже не расступились. И Мамушке их пришлось теснить голосом и рукой. Все взгляды, и мысли, и чувства были там — у подножия громадного истукана.

Жар выдохнул струйку огня, сначала примериваясь, а потом уже с яростью окатил чужака… И тот вспыхнул весь, сразу, будто сухой осиновый лист. Первой вскрикнула Ягда. Она стояла по пояс в реке. Потом закричали Лада и Щука и тоже бросились в Сныпять.

Чужак же в столбе ниспадающего огня стоял невредимо. Не просто стоял. Он шел, нацелив свой меч на их молодого князя. А Жар, их огнедышащий Жар, испуганно пятился. Вот он отбросил свой княжеский посох… Вот снова пламенем обдал чужака и сделал робкий выпад мечом.

А все-таки люди с надеждой вздохнули. Мечи зазвенели. Еще дважды скрестились. И Жар закричал. Меч горящего юноши ранил его в плечо. Жар схватился за рану. Вместо крови сквозь пальцы его засочилось густая, буро-зеленая жижа…

— Не человек, — выдохнул Корень.

И Заяц, стоявший с ним на плоту, испуганно повторил:

— Не человек!

А Жар уже бежал от реки, от горящего чужака, от людей, от Селища прочь. И от ужаса, и от боли, и от пережитого позора он опять изрыгал огонь. И вот уже только по вспышкам в степи можно было его различить.

А когда вспомнили люди о чужаке — должен же был он в конце-то концов сгореть! — их ожидало еще одно потрясение. Он стоял по пояс в воде, широкоплечий, черноволосый, и даже рубахе его от огня не сделалось ничего… Рядом с ним была Ягда. И Ягда держала его за обе руки.

— Кто этот юноша? — в тишине звеняще спросил Родовит.

И Мамушка робко сказала:

— Уж не наш ли это степняшка?

— Степняшка? — от волнения у князя и силы взялись: — Чужак?! Приведите его ко мне! — закричал. — И посох! Где мой княжеский посох?!

Но люди, за семь этих лет уже позабывшие, что и голос у Родовита есть, люди, за один только день так много всего пережившие, с места не двинулись. Они напряженно смотрели, как бредут от них по воде Ягда и, да, конечно, теперь они тоже узнали его — подросший Кащей. Ягда стаскивала с себя золотые браслеты и швыряла их то на берег, то прямо в воду — как будто это репейник был, к юбке приставший. А Кащей свой сияющий меч нес на правом плече, будто не меч это был, а коромысло. И люди будто бы в спину им не смотрели — всё Селище, как один человек, — вот так легко шли они по воде. А потом и прочь от воды. Будто праздник, который так невиданно начинался, был им обоим не праздник.

Много разного у людей в головах заклубилось. Но слово «чужой», и слово «чужак», и еще слово «чуждый», как птенец в скорлупу, застучало в каждый висок.

А потом опять случилось невиданное — вот ведь сколько всего может вынести один день! — по Сныпяти вдруг пошла большая волна. И шла она снизу вверх — шла против течения.

Первым Утя эту волну увидел. Он ниже всех по реке стоял, отмывал свою праздничную рубаху, чтобы Яся не заругала. За первой волной вторая была волна, а на третьей волне корзины с их домашними идолами лежали. Вверх по Сныпяти плыли корзины. И Утя от изумления так на берег и сел.

А потом, как корзины домой плывут, Ляс с крыши своей увидел. Левым глазом увидел. А правым он на Симаргла смотрел. Юный бог удобно лежал на облаке, белом, длинном, на лебяжье перо похожем, и дул, что было силы дул на их Сныпять. А ведь богом ветра он не был. И, значит, было это ему нелегко.

А все-таки все три корзины до Селища добрались. И люди на склоне, когда увидели их, закричали сначала без слов и без мыслей.

— Аа-а! — кричали они и еще: — О-о-о! И-и-и!

И за волосы себя при этом хватали. А иные стали в ногах слабеть и на колени валиться.

Самым первым князь Родовит смог слово сказать.

— Простили! — и от волнения задохнулся. — Боги простили нас! Жалких, неблагодарных!

И люди тоже тогда закричали словами:

— Простили! Простили! — и вниз, к реке, горохом посыпались.

И закипела от тел их Сныпять. Каждый первым хотел к возвращенным идолам прикоснуться, к губам поднести, к сердцу прижать. И князю своему, Родовиту, их показать:

— Дажьбог! Простил!

— Симаргл! Простил!

— Князь-отец! И Мокошь простила!

— Родовит! Смотри! И Стрибог простил!

Его люди снова были его людьми. И взирая с высокого берега на их взволнованное кишение, — так рыба в неводе ходит, горя чешуей, — Родовит снова был своим людям князем. Стоял и блаженно решал: какого бога прежде благодарить? «И неужели, — подумал вдруг, — еще и степняшку благодарить придется? Благодарить? Но за что?!» И увидел, как Заяц, Калина и Корень на том берегу возле посоха княжеского стоят, но касаться не смеют. Стоят, смотрят и радуются, что посох княжеский невредим.

— Плот! — властно сказал он Мамушке. — Мне нужно на плот!

И пальцы его, будто по жерлам свирели, забегали — пальцы его, казалось, держали уже, ласкали и стискивали отнятый, обретенный княжеский посох.

Часть третья ПОЮЩАЯ СТЕНА

Разве это не боги поделили мир на своих и чужих? Своим дали все лучшее: луга, леса, реку. В реке рыбу дали, в лесах зверя, грибы, ягоды, мед. А под пашню хоть луг бери, хоть леса опушку, а хоть и заметно лес потесни — всё твое, куда уже лучше? А если даже и страшное взять — Лихо и Коловула — разве можно их было с кем-нибудь из чужих сравнить — да вот с теми же степняками хотя бы? Никогда еще Лихо и Коловул не умыкали людей. Ну овцу, ну козу еще крали. А чтобы корову — такого не помнили и старики. Свои были Лихо и Коловул, хоть и страшные, а свои. Потому что так боги устроили: чтобы с любыми своими можно было бы жить бок о бок. Ну помолчал Удал после того, как Лихо увидел, а потом ведь снова Заяц его говорить научил. И еще: Удал ведь не только слова позабыл, он и тоску свою по Веснухе после встречи той стал забывать. Нет лиха без добра, люди не зря говорят. Вот и выходит: свое, хоть и страшное, — как горячее молоко. А чужое — всё кипяток. Волосы, как воронье крыло, глаз жгут. Имя чужое «Кащей» слух обжигает. А то, что он Жара чуть не убил — сына их князя и самого уже князя почти — мысль обжигает и как — нестерпимо.