Михаил Варфоломеев - Цвет черёмухи

• Название: Цвет черёмухи
• Автор: Михаил Варфоломеев
• Жанр: Современная проза
• Год: 1999

---

— Да, конечно.

— А я ему так верила… И вообще… Я побежала от него! Мне было так ужасно… И тут машина… Ведь шофер ни при чём, когда я сама ничего не видела! Он приходил ко мне в больницу, этот шофер. Вася Павлов его зовут. Он старше меня всего на три года, а у него уже две девочки… И этот… Он тоже однажды пришёл. Он сказал: "Ты псих и шизик!" Всё, конечно, прошло. Сейчас отвратительно даже вспомнить о нём! И знаешь, Егор, вообще в школе было мало чего хорошего! Вот, например… — Она вдруг запнулась и посмотрела на Сомова умоляющим взглядом.

— Да, я слушаю.

— Что?

— Я слушаю тебя. — Сомов постарался придать голосу спокойствие и твёрдость.

— Я напрасно… Ах, Господи, зачем я?.. — Руки у Наденьки заметались по сторонам. — Отпустите меня, Егор Петрович, отпустите! Мне не надо было рассказывать! Господи, не надо было!

— Но почему?

— Почему? Потому что я кажусь вам плохой, да? Да! Да! Я вижу!

— Вовсе нет, Наденька… — Сомов взял её руки. — Вовсе нет! Тебе нужно было, ты рассказала. И никто об этом не узнает!

— Вы мне больно делаете, — сказала Надя.

Сомов разжал ладони и отпустил Наденькины руки. Сейчас он был растерян и не знал, как вести себя с ней.

— Я знаю, о чём вы думаете, — тихо сказала Надя. Лицо её стало неожиданно покорным, даже обречённым. — Вы думаете: к чему вам любовь калеки. Я знаю, вы так думаете.

— Что ты, Надя! — Сомов вскочил, захваченный врасплох.

— Ведь любят же траву или цветы? — заговорила Надя. — А ведь вот этим ландышам всё равно, что я их люблю! Правда ведь? Наверное, травой быть лучше… Я сама, Егор Петрович, я сама во всём виновата! Зачем меня не приготовили к жизни и позволили жить? Я ведь ни к чему не готова была. Это я сейчас готова… Или я просто хочу жить! Я очень хочу жить! — Она замолчала, вздохнула коротко, потом улыбнулась: — Вот всё и прошло! Пойдёмте, Егор, на пороги!

— Где это? — спросил Сомов.

— Надо пойти к реке. Вот по этой дороге в гору. Там отвесная скала. Пойдешь?

— Ты мне хотела рассказать про школу.

— Правда? Прости меня, Егор! У меня это от болезни неуравновешенный характер. А с Васей Павловым всё в порядке. И жена его приходила. Маленькая и глупая. Знаешь, Егор, я не люблю маленьких и глупых женщин. Как правило, они злые. Вот и Вася Павлов, он часто ездил ко мне! Мне кажется, он был немножко влюблён в меня… И вот как-то приехала его жена и спросила: "Что это он повадился мотаться сюда? Приворожила ты его, что ли? Всё равно ведь ты калека! Калекой и останешься!" Мы с ней вдвоём были в палате… Я её спросила, зачем же она вот так говорит? Ах, Егор, такие женщины не способны любить! Это эгоизм, а не любовь. Больше я не видела Васю. Он был хороший.

Она замолчала. Лёгкий ветерок шевелил её волосы, солнце, падавшее сквозь листья деревьев, делало её глаза прозрачно-синими. На ней была белая блузка с открытым воротом и вышивкой. И сегодня сквозь кожу на шее выделялась синяя жилка. Она спускалась к самой груди, и видно было, как она живёт, подрагивает. Надя держала ландыши, и ноготки её были розовыми. Она повернула к нему лицо:

— Ты устал?

— Нет.

— Ещё чуть-чуть! — Она улыбнулась. Теперь в её глазах светилось счастье.

"Странная", — подумал Сомов.

На верху пологой горы лес кончился. Внизу стояло их село, под горой бежала река. Надя попросила подвезти её к обрыву. Там, где гора резко обрывалась, была небольшая каменистая площадка. На ней они и остановились. Прямо под ними река с рёвом билась в валуны и разворачивала свой бег к востоку. До воды было метров двести, но шум её был слышен так, будто она бежала у них за спиной. Глядеть вниз было жутко. Там пенилась, бурлила и уносилась прочь зеленовато-синяя вода. Неожиданно Надя подъехала к самому краю обрыва. У Сомова пересохло во рту. Он хотел что-то сказать, но язык не повиновался. Кресло на велосипедных колёсах стояло на самом краю. "Она же не отъедет… Чуть шевельнётся — и всё…"

Надя, дрожа всем телом, заглянула в пропасть, потом повернулась к Сомову и крикнула:

— Я люблю тебя! — Голос прозвучал отчаянно и далеко. Бледный, с бьющимся от невыносимого страха сердцем,

Сомов шагнул к Наде, крепко схватился за спинку кресла и осторожно подвинул его ближе, потом ещё ближе к себе. Когда он понял, что опасность миновала, он отвёз Надю подальше и упал на землю обессиленный. Только сейчас Надя поняла, как она напугала Сомова.

— Егор Петрович! Что вы?..

Мелкая холодная дрожь била Сомова. Он молчал, захотелось материться, но даже на это не хватало сил.

— Нельзя… Так нельзя… — выдавил он хрипло и сплюнул горьковатую слюну.

— Простите! — Надя вдруг сама перепугалась. — Я не знаю, что это на меня нашло. Прости, Егор!

Он сидел у её ног и только крутил головой. Тогда она поднялась с кресла и, качаясь, почти упала ему на руки. Неожиданно для себя Егор крепко прижал её к себе. Надя вскрикнула и, обхватив его за шею, прошептала:

— Я тебя люблю. Домой возвращались тихо.

— С этой горы, — сказала Надя, — я на велосипеде ездила! Отпускала тормоза и летела… Страшно и сладко, как сегодня с тобой! — Она помолчала и добавила: — Я ужасно спать хочу!

Сомов засмеялся и прибавил шагу.

XXX

Проводив до ворот Надю, Сомов пошёл домой. Тётки дома не было. Он зашёл в мастерскую и увидел, что там его ждёт Усольцев.

— Я видел, как вы с Истоминой с горы спускались! — Он выставил свою руку и подошёл здороваться. — Диковинная девица! — Усольцев растянул губы и поднял кверху брови, показывая, что "девица диковинная". — Во-первых, умна, во-вторых, красива! Моя жена, правда, считает, что её красота приторная, но я не согласен. Ведь волнует же? — Усольцев вздёрнул брови. — А куда вы ходили?

— По лесу гуляли. Смотрели на реку с обрыва.

В окно Сомов увидел Лукерью. Подоткнув подол сарафана, она высаживала на грядки рассаду помидоров. Что-то вроде укора кольнуло Егора.

— Тётя, помочь? — крикнул он. Лукерья разогнулась.

— Чё тут помогать? Отдыхай, миленький!

— Лукерья Лазаревна! — крикнул Усольцев.

— Ох, Валентин Сидорыч!

— Бог в помощь!

— Спасибо! — Лукерья снова принялась за работу.

— Вчерашний случай с Епифановым обсуждается всем селом! — расхаживая по комнате, сообщил Усольцев. — Говорят, он разбил окно у Мамонтовой?

— Я не знаю. Я сразу домой ушёл… — солгал Сомов, покраснел и, отвернувшись от Усольцева, стал глядеть в окно. "Чёрт-те что, — подумал он, — кривлю душой перед каким-то Усольцевым". — Впрочем, я вру! — Он повернулся к учителю лицом. — Я вру! Но откуда эти разговоры?

— Так ведь село! И что ни говори, событие… — Усольцев съёжился и сел на табурет. — Вот вы уедете, а у нас опять одно и то же! Если по правде, так я люблю Екатерину Максимовну!

— Зачем же тогда вы познакомили меня с нею?

— Думал, что как ножом отрежу, а получилось наоборот. И совсем я к вам не в претензии! Какая может быть претензия! Женись бы я на Катерине — вернее жены не сыскать! А вот не вышло!

— А почему же не вышло-то?

— Не обладаю достаточной волей! Когда её сломали во мне? Должно быть, в детстве… Мысль была одна, и мысль каждый день — как выжить? Понимаете? Выживал как мог. Я вот смотрю на своих ребят в школе… — Что-то изменилось в лице Усольцева. Сомов понял, что лицо его побелело, а глаза стали темнее. — Да, — продолжал Усольцев, — и я пытаюсь их жалеть… Щека его дёрнулась, голос изменил ему, и он вдруг бурно, по-детски зарыдал.

— Валентин Сидорович! — испугался Сомов. — Что вы? Ну что вы?!

— Простите. — Усольцев достал большой и нечистый платок, вытер им лицо. — Надо же, никогда не плакал… Надо же, стыд какой!.. — Он долго смотрел себе под ноги, потом спрятал платок, стал собираться.

— Не уходите, — попросил его Сомов, — давайте-ка я портрет ваш напишу?

Он усадил Усольцева против света, вполоборота к окну, достал чистый холст. Усольцев с покрасневшим лицом и глазами старался не моргнуть.

— Валентин Сидорович, ну что вы как лом проглотили? — пошутил Сомов.

— Да? Хорошо! Знаете, а зовите меня Валентином! Так надоело это "Сидорович"!

— С удовольствием, Валентин! — Сомов быстро набросал контуры фигуры и подумал, что несколько портретов, которые он конечно же тут напишет, будут памятью на всю жизнь.

Из огорода зелено отсвечивала сирень, готовая распуститься. Не было ни ветерка…

— А вот и я! — услышал за своей спиной Сомов На-дин голос. Теперь на ней были джинсы и голубая в горошек блузка.

Усольцев, стараясь не поворачивать головы, поздоровался.

— Ой, вы рисуете?

— Рисую. Надь, бери картон, вон там есть проклеенный… Валентин, одну минутку!

— Хорошо, хорошо! Сколько угодно!

Сомов разобрал свой этюдник, поставил рядом со своим мольбертом и предложил Наде порисовать.

— Учитесь, Надя! — бурно обрадовался Усольцев. — Учитесь и будете у нас в школе учить детей! Как я сразу не догадался, что вам в школе надо работать! — Лицо Усольцева пылало вдохновением. — Дети, они вас обожать станут!