Павел Лукницкий - Ленинград действует (Том 1)

• Название: Ленинград действует (Том 1)
• Автор: Павел Лукницкий
• Жанр: Русская классическая проза

---

На Звенигородской. Против дверей дома - восемь трупов, завернутых в тряпки или одеяла, привязанных веревками к домашним саночкам, скрепленным по две штуки в длину. Это из дома выволокли покойников, чтобы ("авральной бригадой", что ли?) вывезти их на кладбище.

На улице Марата труп истощенного до последнего предела интеллигента, и шапка его маховая, отвалившаяся от головы. И неостанавливающиеся прохожие. И в двухстах шагах дальше две спешащие, только что выбежавшие из дома женщины, на ходу застегивающие шубы; одна - с безумным лицом: "Леня мой, Леня!" И еще дальше - третья женщина: "Леонид Абрамович-то мертвый лежит на панели!" спокойным тоном, обращаясь к кому-то в парадном.

На проспекте Нахимсона я несколько раз зацепляюсь своими саночками за встречные, груженные мертвецами, саночки. И последние из них, на которых, завернутые в тряпки, рядом, как короткая и длинная жерди, - труп женщины с волочащимися по снегу волосами и труп ребенка, судя по размерам - лет десяти. И я, подгоняемый сзади другими людьми, тянущими санки с мертвецами, иду впритык за мертвой головой женщины.

На Володарском. В сторону Литейного моста - огромный пятитонный грузовик с горой схваченных морозом, похожих на сухой хворост трупов, в той одежде, в которой они были подобраны. Трупы не прикрыты ничем.

А кроме того, за этот один только путь мой по городу - не меньше сотни встречных одиночных трупов на саночках, которые волочат обессиленные родственники умерших, - редко в гробах, чаще - просто завернутых, запеленатых в жидкие одеяла или в тряпки.

А вот радость в глазах двух старух. Им повезло сегодня: прицепили саночки с покойником к каким-то армейским розвальням, в которые впряжена тощая лошадь. Сопровождающие груз красноармейцы, идущие рядом пешком, пожалели старух, разрешили им это. А груз на розвальнях - мешок с фуражом и два-три ящика с продовольствием для какой-то воинской части.

Или вот - тень мужчины. Он несет за пазухой крошечную ребристую собачонку (редкость увидеть в городе собачонку!). У мужчины и у собачонки выражение глаз совершенно одинаковое: голодный блеск и страх. У собачонки страх, вероятно, потому, что она чувствует свою судьбу. У мужчины потому, вероятно, что он опасается, как бы у него эту собачонку не отняли, сил отстоять свою добычу у него не хватило бы.

Сотни людей тащат по улицам ведра с водой, в которых позвякивает лед. Носят воду иные издалека.

Скарб на саночках - по всем улицам. Люди перебираются кто куда, но обязательно поближе к месту своей работы или к той лавке, к которой прикреплены их карточки, - ходить по городу ни у кого не хватает сил. Множество жителей меняет свои пристанища, потеряв кров, покидая разбитые бомбами и снарядами, сожженные пожарами свои дома.

И вдруг навстречу, после сотен людей, изможденных до предела, в молчании идущих походкой столетних старцев, попадается толсторылый, с лоснящимся от самодовольства и упитанности лицом, с плутовскими, наглыми глазами гражданин. Это какой-либо вор - завмаг, спекулянт-управхоз, накравший у покойников вверенного ему дома хлебные карточки, получающий по ним килограммы хлеба, обменивающий этот хлеб с помощью своей жирной, накрашенной крали на толкучке на золотые часы, на шелка, на любые ценности. И, если он идет со своей кралей, из разговор не о пропитании, их голоса громки и уверенны, им на все наплевать... Надо б таких расстреливать!

Ночь на 20 января. 1 час 30 минут

По карточкам выдают сахар - по 100 граммов на рабочую, по 150 на детскую. Тоже впервые.

Заговорило радио. Правда, не громко, а таким чуть слышным шепотом, что разобрать слова можно было только в полной тишине, прижав ухо к громкоговорителю. О Ленинградском фронте ничего не сообщалось.

С 13 января в лавках хлеб выдается очень хороший, без всяких примесей. Шумилов, однако, сказал:

- Это потому, что в городе нет никаких заменителей.

20 января. День в Смольном

Разговоры с работниками Смольного - лично и по телефону, обо всех делах.

В результате всех хлопот добился решения об эвакуации первой партии писателей и их семей, числом двенадцать человек, с группой населения, отправляемой из Ленинграда 22 января - в первый день начала эвакуации колонной автобусов. По телефону немедленно связался с Кетлинской, чтобы она дала поименный список тех, кого по состоянию здоровья надо отправить в первую очередь. Сказал ей, что обещано через несколько дней после первой партии отправить вторую.

Неожиданный успех моих хлопот - все за один день! - объясняется и тем, что я попал в удачный момент: за два дня до начала плановой эвакуации ленинградцев.

По моему настоянию Людмила Федоровна включена в список уезжающих 22-го.

21 января. 7 часов вечера. Смольный

Комната четыреста двенадцать набита ожидающими получения эвакоудостоверений и посадочных талонов. Очередь и в коридоре, некоторые ждут с двух часов дня. Сюда к шести вечера должна прийти для выдачи Радайкина1, но ее нет до сих пор. Она ждет посадочных талонов, которые еще не поступили из типографии. Завтра люди поедут: пятьдесят автобусов, через Ваганово, Жихарево до Волховстроя, с ночевкой в Жихареве. Только сегодня в эти точки уехали назначенные вчера начальники эвакуационных пунктов. Начиная с завтрашнего дня эвакуация будет проходить систематически, в массовом масштабе.

Вчера возвращался из Смольного пешком на Петроградскую сторону по тридцатиградусному морозу. В первом часу ночи пришел, сократив путь по льду Невы, но зато сбившись с тропинки и прошагав по рыхлому снегу мимо замороженных эсминцев, а потом проплутав в сугробах на остром, морозном ветру, в черных, безжизненных просторах озаренных только дальними кострами трех больших пожаров - где-то на Невском, где-то на Петроградской стороне и где-то на Выборгской. О степени утомления и чувстве голода можно не говорить, а главное, вспотел и понял, что совершенно застудил легкие и горло.

Когда пришел, не было сил даже снять с себя полушубок, просто повалился...

7 часов 30 минут вечера

Явилась девушка с сообщением, что вместо пятидесяти автобусов завтра в одиннадцать дня будет только двадцать пять, а потому эвакоудостоверения половине людей выданы будут только завтра.

10 часов вечера

После тридцати - сорока телефонных звонков - Шумилову, Попкову и другим - добился: сейчас буду получать документы на всю группу. Уезжают завтра. А у меня больше нет никаких физических сил, и думаю о десяти - двенадцати километрах пути пешком домой и о том, что завтра утром опять сюда столько же, да тащить тридцать килограммов груза на саночках: столько багажа, как и всем эвакуирующимся, разрешено взять Людмиле Федоровне.

Ночь

Дома. Шел по тридцатипятиградусному морозу. Сейчас - половина четвертого.

22 января. Вечер

Встал в семь, поспав только два с половиной часа. В 4 часа дня Людмила Федоровна уехала в автобусе с площади против Смольного, после трех мучительных, полных беспорядка и беспокойства часов ожидания посадки.

Эвакуировалась со всей группой Союза писателей, в числе одиннадцати человек, которых в этот день мне удалось отправить.

Десятеро из уехавших были в таком состоянии, что жизнь в них едва теплилась.

Человек полтораста - двести остались со своими эвакоудостоверениями и с отчаянием в глазах на площади, так как автобусов не хватило...

26 января. Полдень

Я насквозь продышался копотью. Вчера с удивлением заметил, что плюю черным, и не сразу понял, в чем дело. Дыша этой копотью, легкие, конечно, загубишь очень скоро, но... этой копотью дышат все ленинградцы.

Вот выпил стакан еще не остывшей воды и курю табак. И при каждом вдохе и выходе ощущаю в груди боль.

А главное - слабость...

...На днях я брел домой через Васильевский остров и Петроградскую сторону. На площади, против проспекта Добролюбова и стадиона "Динамо", стояли в хлынувшей из лопнувших магистралей и разлившейся воде грузовики они провалились сквозь верхнюю корку льда. Некоторые шоферы еще не потеряли надежды выбраться, упрашивали прохожих помочь им, тянули свои машины на веревках сами, стоя в валенках по колено в ледяной воде. Но машины уже вмерзли, - им здесь стоять до весны. А вода все лилась, распространяясь под коркой льда. И до самой Пионерской улицы, по Большому проспекту, мне вместе с такими же, как я, прохожими пришлось прыгать со льдины на льдину, карабкаться по заборам, выискивать среди воды ледяные кочки, чтобы миновать огромное пространство воды, заполнившей весь Большой проспект и кварталы примыкающих улиц. От воды шел пар. Она замерзала. Не находя из нее выхода, стремясь к застрявшим автомобилям, как к спасительным островкам, взывали о помощи прохожие...

Миновав этот водно-ледяной, покрывший улицы панцирь, коротко и трудно дыша острым морозным воздухом, виляя подгибающимися от слабости ногами, я добрел до дома и лег, сразу погрузившись в кошмары и бред.