Сэмуэль Шэм - Божий Дом

• Название: Божий Дом
• Автор: Сэмуэль Шэм
• Жанр: Современная проза

Это классика «медицинской» прозы. Роман о том, что вам лучше не знать о больницах и современной медицине, и о том, что вам не расскажет ни один врач.

...Шесть интернов отправились на стажировку в больницу. Они считали, что их призвание — спасать людей. Они были выпускниками Высшей школы, а стали низшим медицинским персоналом, на который валятся все шишки. Они должны выдержать год гонки на выживание — интернатуры, традиции, освященной веками. Им придется спасаться от гнева начальства, отвечать на заигрывание медсестер и терпеть капризы пациентов в глубоком маразме.

И только Толстяк, всезнающий резидент, сможет поддержать их в этой борьбе — борьбе, цель которой остаться в здравом уме и полюбить свою профессию.

---

— Он умер, — добавил Хупер. — Джо была резидентом и хотела продолжать закрытый массаж, но я сказал, что, по моим подсчетам, он мертв уже минут десять и ушел.[104]

— Хупер, ты великий человек, — сказал ГМП (Глотай Мою Пыль). — Я хочу тебя расцеловать.

— Поцелуй меня, если можешь, поцелуй меня, если хочешь, но я знаю, что если бы такая человеческая развалина появилась в приемнике в Саусалито, ему бы пришлось подписать собственное разрешение на аутопсию, чтобы просто зайти.

— Как-то это жестоко, — ухмыльнулся Говард.

— Держись подальше от Саусалито со своей остановкой сердца.

Потс пришел, опоздав, взял малюсенький сэндвич и присел в углу, а я вспомнил, что Желтому Человеку еще предстояло умереть. Он висел над Потсом проклятием, был неразрывно с ним связан, и, когда бы мы ни видели Потса, мы видели Желтого Человека. Потс становился все более замкнутым. Он не появлялся на играх в контактный футбол. Он был деревом со сломанными ветвями. Никто при нем не упоминал Желтого Человека. Или при Ранте. Но, даже, если Рант и заразился, он успел перед смертью проделать несколько грязных штучек с Энджел. Я поинтересовался у Потса, как он поживает.

— Не знаю. Нормально, кажется. Отису нравится осень, листья. Я все думаю, что я не очень хороший интерн, понимаешь.

— Вы все отлично работаете, — заявил Легго, встав перед нами, — но как группа вы не получили достаточного количества разрешений на аутопсию. Сложно переоценить важность этого процесса. Почему аутопсия — сердце, нет, скорее, мозг медицины? Великий Вирхов, отец патологии, провел двадцать пять тысяч вскрытий собственноручно. Это очень важно для понимания болезни. Например, этот чех, Фишберг, как его там звали?

— Не звали, а зовут, сэр, Желтый Человек, сэр.

— Да, например, Желтый Человек...

Легго продолжал на примере Желтого Человека доказывать важность вскрытия после его смерти и каждое слово разрывало беднягу Потса на части.

— Когда я был интерном, — радостно сказал Легго, — мы добивались разрешения на аутопсию у семидесяти пяти процентов умерших. Конечно, тогда мы делали их сами, но, знаете, мы не возражали. Потому что мы знали, что двигаем медицину вперед.[105]

Легго заявил, что терны не получают достаточно разрешений на вскрытия, и он понимал, что очень тяжело подходить к семьям с этим вопросом «в час нужды». Он придумал, как улучшить ситуацию, дав нам стимул, награду.

— Награда пойдет тому интерну, который получит больше всего разрешений на аутопсию за год. Призом будет бесплатная поездка в Атлантик-сити со мной и доктором Фишбергом в июне на съезд АМА.

Повисла могильная тишина. Никто не знал, что сказать, пока Говард, посасывая трубку и улыбаясь, не заявил:

— Отличная идея, шеф, но может быть наградой должна быть поездка на съезд патологов?

— Я не думаю, что победителем должен быть выбран интерн с наибольшим числом аутопсий, — сказал я, все еще надеясь, что Легго шутит, — я хочу сказать, что в итоге это поставит ударение на смерти. Интерн с наибольшим количеством смертей, наверняка, выиграет и смыслом будет неправильное лечение или вообще убийство пациентов ради победы.

— Точно, — сказал ГМП Эдди, — почему бы не сделать вместо этого соревнование по смертности?

Рыба с Легго не засмеялись и, когда обсуждение закончилось, никто не понимал, всерьез они или шутят.

— Конечно, они всерьез, — радовался Гипер-Хупер. — Награда существует, и я ее выиграю. «Черный Ворон»! Атлантик-сити, жди меня! Соленые от океана девочки на набережной. — Он ухмыльнулся и запел: «На наааабееерееежноооййй у моооряяя.»..

Итак, если они всерьез, награда «Черного Ворона» начала свое существование. Как минимум, такое же, как СЛИ. Гипер-Хупер со стояком на смерть, реальным стояком, и остальные, которые до сих пор не привыкли к смерти и чувствовали отвращение к вскрытиям. Мы чувствовали, что опять ставки шли против живущих, и мы должны прилагать еще больше усилий, чтобы защитить этих несчастных, ничего не подозревающих пациентов, доверчиво пришедших в Божий Дом за помощью, не знающих о награде за смерти и вскрытия, не знающих о «Черном Вороне». Гипер-Хупер не стал терять времени даром. На следующий день я диктовал выписку и из соседней кабинки услышал бодрый голос: «Пациентка поступила с циститом»...

Я продолжал диктовать, но через несколько секунд отвлекся:

— ...Температура поднялась до 43 и резистентный штамм синегнойной палочки был культивирован из спинномозговой жидкости...

Спинномозговой жидкости?! Я думал, что он начал с цистита!

— ...Интерна вызвали для осмотра пациентки и тот нашел ее в бессознательном состоянии. Три часа спустя она умерла. Разрешение на аутопсию, УРА, было получено! Продиктовано доктором Х. Хупером.

Когда он уходил, я остановил его и спросил, что произошло. Он ответил: «Да обычный Город Смерти. И я получил вскрытие. Атлантик-сити, жди меня, «Черный Ворон», Черные Брюки и все такое.

— Но она же поступила практически здоровой!

— Да, а потом сыграла в ящик, а я получил вскрытие. «Черный Ворон» мой! Пока.

— Эта награда — глупая шутка! Они не могут быть серьезными!

— Никакая не шутка. Вскрытие — цветок, нет, огромная красная роза медицины. Легго нужно больше вскрытий, чтобы лучше выглядеть.

— Перед кем?

— Какая разница? С этой жуткой родинкой ему нужен любой отвлекающий маневр. Все, я пошел. Мы с этой женщиной вновь идем в эвкалиптовые бани. Пытаюсь вытащить брак из могилы. Чао.

И вот, номинант номер один на награду «Черного Ворона» устремился вниз по лестнице из Божьего Дома, с таким же блеском в глазах, как у Толстяка при виде еды и упоминании Изобретения, и который мы с Чаком видели у Ранта, когда он в подробностях рассказывал о Громовых Бедрах, и таким же блеском, как у Чака, уничтожавшего Эрни на баскетбольной площадке или видевшего Хэйзел, и таким же блеском, как у меня при мыслях о Молли.

Думая о Молли, я думал о ее наклонах и цветочных трусиках, и о слезах, которые она лила, думая, что умрет, показывая мне свою родинку. Когда я думал о Молли, что-то шевелилось в штанах и я чувствовал себя моложе, и мои глаза блестели, и я думал о том, как потерял девственность, об этом сладком и мучительном хаосе застежек, крючочков, молний и не вовремя вернувшихся родителях, диванах и задних сидениях автомобилей, и кинотеатрах, и всего другого, за исключением кроватей. Я думал о Молли, молодой веселой и невинной.

Молодой и невинной?! Как я мог знать об этом? По предыдущим встречам или, благодаря моему воображению? Чувствуя вину за постоянные попытки ее соблазнить, я непрерывно прилагал все усилия, чтобы ее соблазнить. Во время работы я постоянно к ней прикасался, клал руку на плечико или на бедро, она в ответ касалась грудью моей руки, оставляла расстегнутыми верхние пуговицы на блузке.

В дополнение к прямым наклонам в ее репертуаре оказалась штука, которую Толстяк называл «мгновенный стриптиз»: когда на мгновение, при закидывании ноги на ногу, открывался мистический и вожделенный треугольник светлых волос, прикрытых французским бельем. И, хотя с медицинской точки зрения я знал все об этих частях тела и часто осматривал их, пораженных болезнью, я все равно хотел их еще больше, так как у нее они были здоровыми прекрасными и воображаемыми, молодыми и свежими, светловолосыми, и мягкими, и влажными.

И вот, наконец, она предложила мне присоединиться к ней и нескольким медсестрам на вечеринке в баре, где играла рок-музыка и потрясала слуховые косточки только тех, вроде меня, кому за тридцать, а тем, кто был моложе тридцати хотелось больших басов, и она научила меня танцевать под что-то, что я никогда раньше не слышал, и мы отправились к ней в квартиру, где она жила с тощей медсестрой по имени Нэнси. Она спросила, видел ли я раньше ее квартиру, и я солгал, сказав, что нет. Она показывала квартиру, когда мы столкнулись с Нэнси, и Молли сказала, что просто проводит экскурсию, а Нэнси, вспомнив, что я уже был у них, сообщила ей об этом. Молли посмотрела на меня, я сглотнул и признался, что был здесь раньше, и она сказала: «Что ж, пойдем я покажу тебе свою спальню».

Восторг, восторг! Она показала мне спальню со своими девичьими салфеточками, плюшевыми игрушками и живым пушистым котом, свои костюмы со Дня Всех Святых и колокольчики с дальнего востока, и свой набор косметики с подсветкой, как у актеров, и свои чулочки, и лифчики, и подвязки, а потом, под давлением романтики, для которой я боялся оказаться слишком старым, мы свалились в постель, где я возился с крючочками и застежками, не обращая внимания на ее протесты, мои губы на ее длинных сосках, а моя рука на ее собственной пушистой штучке, и мы продолжали бороться, когда она оказалась сверху меня и после нескольких «НЕТ» она сказала «УПС», и я оказался в ней, и она раскрыла тайну, которая заключалась в том, что трахается она не как юная невинная малютка, а как византийская куртизанка, вся в золоте, масле и эфире.