Джеймс Морроу - Единородная дочь

• Название: Единородная дочь
• Автор: Джеймс Морроу
• Издательство: АСТ, Ермак
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-17-019845-0, 5-9577-0212-9

А знаете — Рай пуст!..

А знаете — Христос работает медбратом в заштатном хосписе!.. А знаете — Второе пришествие уже наступило. Только вот родилась на свет… девочка?!

Каким станет Крестный путь Новой Мессии? Мессии, виновной уже в том, что она — женщина?!

---

— Твоя смерть искупила Адамов грех!

— Да что ты, в самом деле, — фыркнул Иисус. — Это же язычество, Джули: Аттис, Дионис, Осирис — божество-жертва, чьи страдания искупают грехи своих последователей. Да в мое время в каждом городе было свое божество. А Павел откуда родом?

— Из Тарсуса.

— А, я был там однажды. — Иисус снова принялся листать Евангелие. — Если не ошибаюсь, местное божество у них называлось Баал-Тарс. — Он приложил к груди раскрытую Библию, как компресс. — Господи Всевышний, так вот кем я стал для них — очередное примиряющее божество.

— Мне очень жаль, что ты узнал об этом от меня. — Джули напоила лысую женщину.

— Так значит, неевреи взяли все в свои руки? И вот почему в книге Иоанна речь идет не о Царстве, а о жизни вечной? Выходит, христианство стало религией, проповедующей бессмертие?

— «Примите Иисуса как своего Спасителя, — процитировала Джули, — и вы воскреснете и будете взяты на Небеса».

— На Небеса? Да нет же, «да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя как на земле, так и на небе», помнишь? А мои притчи? Все эти донельзя земные метафоры: Царство Божье есть закваска, горчичное семя, сокровище, зарытое в поле.

— Бесценная жемчужина, — добавила женщина, лежащая на камне.

— Верно. Тут ни слова о Небесах. — Руки-крылья Иисуса порхали, только ветерок свистел в дырах. — Это же утопия. Ну при чем здесь вечность? — Руки беспомощно упали. — А, я, кажется, понял, это они так объяснили то, что я не вернулся, да? Они перенесли воссоединение в некий потусторонний мир.

— По-видимому. — Джули сняла с лысой грешницы табличку.

— Какая чушь.

— Раз уж об этом зашла речь, — снова заговорила грешница, — может, вы проясните один спорный момент? Правда ли, что тело Ваше превращается в хлеб насущный, а кровь — в вино?

— Чего-чего? — опешил Иисус.

— Речь идет о таинстве евхаристии, — пояснила Джули, — согласно верованию, хлеб — тело Господа, а вино — кровь. — Ее голос дрогнул. Говорить ему или нет? — И тогда… тогда…

— И тогда?

— И тогда мы вас едим, — закончила лысая узница.

— Что?!

— Едим вас.

— Какой ужас!

— Да нет же, в этом сокрыт возвышенный смысл, — поспешила добавить лысая. — Через это таинство мы как бы соединяемся с Вами, причащаемся Святых тайн и приобщаемся к Жизни Вечной. Сходите как-нибудь на литургию. Посмотрите.

— Я должен над этим подумать, — загрустил Сын Божий. — Следующий!

Как же Джули любила эти тихие обеденные часы! Они с братом запирали пещеру и, оставив позади вереницу измученных грешников, поднимались на утес. Оттуда открывался вид на самую крупную сталеплавильню.

Они много говорили о развитии научной мысли.

— Расскажи мне об эволюции, — бывало, просил Иисус, — об углеводородных кольцах, черных дырах, принципе неопределенности Гейзенберга.

Его любознательность была безграничной. Рассказы Джули о бесконечной Вселенной, простиравшейся далеко за пределы видения пророков, о сказочных галактических узорах, неистовых квазипульсарах и схлопывающихся звездах, поглощающих свет, о том, как все это разлеталось в бесконечности, получив толчок во время Большого Взрыва, захватывали Иисуса не меньше, чем двусмысленность притчи о добром самаритянине и бесплодной смоковнице.

— Безусловно, эти модели будут пересматриваться, — заметила Джули, прочитав мини-лекцию о гравитации, — по мере поступления новой информации на основе таких фактов, как мое путешествие сюда и реальность Ада. Но в этом вся прелесть науки, она самосовершенствуется, корректирует самое себя, приветствует все новое.

— Если Эйнштейн прав, то Космос — это бесконечная резиновая плащаница. — Иисус с восторгом взмахнул краем своей видавшей виды накидки. — Крупные космические тела вызывают в пролетающих мимо объектах естественное разрежение.

Джули открыла корзинку с продуктами и вручила брату сандвич с цыпленком.

— Эйнштейн говорил, что, когда наука работает на высоких оборотах, можно услышать мысли Бога.

— Когда-нибудь этот башковитый еврей появится у нас.

— Бог?

— Эйнштейн. — Иисус вытаскивал из сандвича ломтики огурца и швырял их вниз с утеса. — Как бы я хотел с ним встретиться.

— С Богом?

— С Богом.

С Богом. Итак, тема затронута, гнойник вскрыт, генеалогическое древо пошатнулось.

— Что я могу сказать, — пожал плечами Иисус, — как ни крути, нашего прародителя понять трудно. Может, Эйнштейн и слышал мысли Бога, но у меня что-то не получается.

Всколыхнулись старые обиды, поднялась волна негодования, расплескалось через край одиночество покинутого ребенка.

— Если б меня назначили во Вселенной за главную, я бы первым делом арестовала свою мать за преступную халатность по отношению к своему ребенку.

— Ну, это уж слишком, Джули.

— Тебе легко говорить, о тебе Бог заботился. У тебя и золото было, и ладан, и мирра. А у меня? Подушки-вякалки и резиновые какашки.

— Но если речь идет о боге физики, о непознаваемом первичном импульсе, мы едва ли вправе судить его. — Иисус положил в рот шестой, последний, кусочек сандвича. — Что, если Бог и хотел бы вмешаться, да только такое вмешательство разорвало бы временное пространство и разрушило бы физическую Вселенную? Вот он вместо этого и посылает нас на Землю.

— Я думала об этом еще в колледже. — Джули принялась за дольку дыни. — Но все равно не могу смириться. Как бы далеко ни была моя мать, она не должна допускать существование этого мира.

— Ад — владения Вайверна, а не Бога.

— Пусть разорвет временное пространство! Пусть! — Джули захлебнулась собственным криком. — Что угодно, лишь бы положить конец этим бесконечным страданиям.

— Этот вопрос рассматривается, — спокойно ответил Иисус.

— А? — Вопрос рассматривается — столько эсхатологии в двух словах. — Что?

— Я говорю…

— Непохоже, чтобы этой сталеплавильне там, внизу, что-то угрожало.

Руки-птицы затрепетали.

— Эта вода, которую мы раздаем… Помнишь свадьбу в Кане Галилейской, когда вода превратилась в вино?

Джули указала на юношу, оттаскивавшего тяжело груженную тачку от печи.

— Ты хочешь сказать, что на самом деле мы их поливаем вином?

— Нет, обезболивающим. Это мой собственный рецепт. Судя по тому, что ты рассказала мне о химии, я думаю, это производное опиума, что-то похожее на морфин.

— Морфин? Так мы раздаем им морфин?

Сын Божий откусил жесткую верхушку банана и выплюнул ее.

— Это вещество воздействует на центральную нервную систему в течение нескольких недель, повергая узников в сладкое забытье, на этот раз в истинную смерть, но уже без воскресения в Аду. В момент окончательной потери сознания узник как бы бросается в огненное море и испаряется.

— А Вайверн думает, что это просто вода?

Иисус кивнул.

— Он потешается, глядя, как мы впустую тратим время, говорит, что мы накладываем повязки на трупы после вскрытия.

— Теперь понятно, почему они уходят отсюда такими счастливыми. Но ты почему сразу не сказал мне об этом?

— А когда ты думала, что это просто вода, ты разве сомневалась, что поступаешь правильно?

— Шутишь? «Давай махнем в Ад, там нас слегка поджарят, но зато дармовой стаканчик воды гарантирован!» Ну конечно, я сомневалась.

— И все же приходила, день за днем.

— Приходила, — фыркнула Джули.

— Где же здравый смысл?

— Они страдали.

— Правильно.

— Им хотелось пить.

— Именно.

— Они были брошены на произвол судьбы.

Борода Иисуса дрогнула в улыбке.

— Равви Гиллель не сказал бы лучше. — Он нагнулся к ней, крепко и нежно помассировал Джули спину. — Я еще сделаю из тебя иудейку, дочь Бога, — прошептал он, легко коснувшись губами ее щеки.

Джули Кац не могла бы с уверенностью сказать, что пятнадцать лет в аду, а именно столько лет она под носом у Сатаны раздавала проклятым морфин, были лучшими годами ее жизни. Но они были преисполнены блаженной простоты и ритуальной целесообразности, которые, как она верила, впоследствии станут ее самыми светлыми воспоминаниями. Она буквально физически ощущала, как с каждым днем стареет ее плоть. На руках и ногах проступили вены, волосы подернулись сединой, словно она чудом осталась в живых после казни на электрическом стуле. Размягчились десны, шатались зубы, кровь стала более густой, кости — более хрупкими.

Часто, протягивая обреченному ковш с морфином, Джули представляла, что тем самым она пробивает квантовый барьер, получая доступ в тот мир, который покинула. Она тосковала по странной привязанности Бикса. Теперь она поняла: он вовсе не был предателем, это ее собственное упрямство обрекло «Помоги вам Бог» на провал. И Феба, милая, исстрадавшаяся Феба. Ах, мама, пусть у нее все будет хорошо. Пусть она сохраняет трезвость. И пошли ей, мама, «Оскара» за лучший фильм на тему жизненной эротики.