Михаил Салтыков-Щедрин - Том 14. За рубежом. Письма к тетеньке

• Название: Том 14. За рубежом. Письма к тетеньке
• Автор: Михаил Салтыков-Щедрин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1972

Настоящее Собрание сочинений и писем Салтыкова-Щедрина, в котором критически использованы опыт и материалы предыдущего издания, осуществляется с учетом новейших достижений советского щедриноведения. Собрание является наиболее полным из всех существующих и включает в себя все известные в настоящее время произведения писателя, как законченные, так и незавершенные.

Книга «За рубежом» возникла в результате заграничной поездки Салтыкова летом-осенью 1880 г. Она и написана в форме путевых очерков или дневника путешествий. Замысел «ряда писем, касающихся исключительно современности» — «Писем к тетеньке», возник у Салтыкова сразу же после того, как он окончил, во второй половине июня 1881 г., печатание в «Отечественных записках» книги «За рубежом». В двух последних главах этого произведения, написанных под непосредственным впечатлением от событий 1 марта, Салтыков уже начал разрабатывать те вопросы, которые ставила перед русским обществом политическая действительность периода начавшегося вхождения страны в новую полосу реакции, оказавшейся одной из наиболее тяжелых в жизни России.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Настроениям тревоги и растерянности, все шире и глубже захватывавшим прогрессивные круги, Салтыков стремится противопоставить философию исторического оптимизма. Вновь возникает тема «исторических утешений» — одна из постоянных в творчестве писателя. Трудная обстановка момента накладывает на рассуждения Салтыкова печать скептицизма и горечи. Особенно «жестоким» представляется писателю-демократу вопрос о «единении с народом», которому усиленно и не без успеха прививалась в это время подозрительность и прямая ненависть по отношению к революционной и оппозиционной интеллигенции. Однако скептицизм не переходит у Салтыкова в пессимизм. Свои «мрачные думы» он «обуздывает» просветительской верой в то, что и в минуты торжествующего зла история не перестает «созидать утешения» и что «прогрессивное нарастание правды и света», несмотря ни на что, происходит в мире постоянно.

Появление главы VII произвело большое впечатление на современников. О чувствах и мыслях читателей, принадлежавших к левой части общества, дает представление отзыв, появившийся в народнической «Неделе». «Не смех уже звучит в этом очерке, — пишет автор, — звучит в нем страстный протест благородного величия, истомившегося и подавленного зрелищем окружающей мертвенной пустыни. Невольное умиление, почти благоговение <…> зарождаются в душе при мысли об этом чудном, неистощимом таланте, этом бессмертном, вечном духе… Этакая свежая, юная отзывчивость, этакая страшная сила зрелого, могучего гения! С чувством глубокой благодарности будет повторяться имя М. Е. Салтыкова в отдаленнейших временах, как имя неутомимого бойца, не только не падавшего под тяжестью современной смуты, но ей самой наносившего меткие, во весь могучий размах, удары… Это клич той «музы пламенной сатиры», которую призывал когда-то к себе великий поэт…»[336]

Не оставили без «внимания» выступление Салтыкова и те, против кого оно было направлено. Катков отозвался на него упомянутой выше саморазоблачительной статьей «В мире курьезов». Аксаков же посвятил полемике с рассуждением сатирика о «единении с народом» резкие реплики в двух передовых статьях своей «Руси»[337].

Обращаясь к Н. К. Михайловскому с просьбой прислать ему номер «Руси», в котором появилась первая статья, Салтыков писал: «Я прочитал в «Новом времени», что Аксаков в этом № прочел мне «отповедь», и потому интересуюсь. Может быть, и напишу что-нибудь по этому поводу, если стоит» (письмо от 7/19 июля 1881 г.). Ответ Аксакову написан не был.

Псой Стахич Замухрышкин — один из растленных «героев» в «Игроках» Гоголя.

Этот изумительный тип глубоко верующего человека нередко смущал мое воображение, и я не раз пытался воспроизвести его. — Признание автобиографично. Оно комментируется следующими строками из письма Салтыкова к Анненкову от 2 декабря 1875 г. Сообщая своему адресату о замысле нового произведения «Дни за днями за границей» (или «Книга о праздношатающихся»), Салтыков писал: «В виде эпизода, хочу написать рассказ «Паршивый». Чернышевский или Петрашевский, все равно. Сидит в мурье среди снегов, а мимо него примиренные декабристы и петрашевцы проезжают на родину и насвистывают: «Боже, царя храни», вроде того, как Бабурин пел. И все ему говорят: стыдно, сударь! у нас царь такой добрый — а вы что? Вопрос: проклял ли жизнь этот человек или остался он равнодушен ко всем надругательствам и все в нем старая работа <…> до ссылки начатая, продолжается? Я склоняюсь к последнему мнению…» О том же занимавшем его сюжете сообщает Салтыков и Некрасову в письме от 8 мая 1876 г.: Тут <в «Культурных людях». — С. М.> «будет еще рассказ «Паршивый», — человек, от которого даже все передовики отвернулись, который словно окаменел в своих мечтаниях: ни прошедшего, ни настоящего, ни будущего — только свет! свет! свет!» Эти замыслы остались не воплощенными. Наконец уже значительно позднее Салтыков пытался осуществить свой замысел в форме «сказки», которая, по его словам, была «почти готова» (Л. Пантелеев, Из воспоминаний прошлого, т. II, СПб. 1908, стр. 165–166. Вошло в кн.: «Салтыков в воспоминаниях современников», стр. 190). По-видимому, сатирическое, то есть остро контрастное, «зрение» Салтыкова и присущий ему скептицизм оказались теми барьерами, которые он никогда не смог преодолеть, несмотря на свое страстное стремление создать образ положительного героя.

…бывают исторические минуты, когда… массы преисполняются угрюмостью и недоверием, когда они… упорствуют, оставаясь во тьме и недугах. Не потому упорствуют, чтоб не понимали света и исцелений, а потому, что источник этих благ заподозрен ими. — Одним из путей борьбы правительства и реакции с революционным движением были попытки привлечения к этой борьбе широких слоев народа и общества — программа «единения с народом». На официозном языке эпохи это был период так называемой «народной политики» или «игнатьевской эры» (по имени министра внутренних дел Н. П. Игнатьева, назначенного на этот пост 4 мая 1881 г.). Путем широко развернутой социально-экономической, а отчасти и политической, демагогии правительство надеялось, по выражению Глеба Успенского, «вышибить днище у интеллигенции» (подразумевается — революционно-народнической), то есть изолировать активно-революционные элементы страны от общества, народа, превратив последние в союзников самодержавия по борьбе с «крамолой». Эта охранительная тактика, лежавшая также в основе всех «либеральных» начинаний Лорис-Меликова, с особым размахом и в наиболее «чистом» виде стала осуществляться новым министром Игнатьевым. На летние месяцы 1881 г. падают первые еврейские погромы на юге, погром интеллигенции, учиненный «охотнорядцами» в Москве, и многочисленные «деревенские истории» с задержанием и избиением крестьянами мирных пропагандистов-народников, учителей и т. д. — истории, столь ярко запечатленные в тогдашних очерках Глеба Успенского, особенно в цикле «Без определенных занятий». Широкое распространение среди крестьянских масс получил слух о том, будто убийство Александра II было местью «образованных», «господ» за отмену им крепостного права. Слух этот содействовал усилению подозрительности крестьян по отношению к интеллигенции.

«А пора бы, наконец, и трезвенное слово сказать». — «Трезвое слово», или, в иронической парафразе Салтыкова, «трезвенное слово» — один из фразеологизмов реакционной националистической публицистики 70-80-х годов. «Русского трезвого слова» требовала эта публицистика от общества, земства и правительства в ответ на «распространение гнилостных миазмов западного нигилизма». Ближайшим образом Салтыков сатирически отталкивается здесь от передовой статьи И. Аксакова в номере «Руси» от 15 мая 1881 г. Статья эта заканчивается словами: «Терпение русского народа, национальную гордость России нельзя безнаказанно подвергать испытаниям. Пора, пора, наконец, сказать трезвое, твердое слово!»

Сидевший передо мной экземпляр земца… Через десять минут мы были в Кельне. — Земству, «погрузившемуся в дела внутренней политики», и его реакционной роли в период «игнатьевской эры» Салтыков через несколько месяцев специально посвятит главы V–VI «Писем к тетеньке». Отсылая читателя к комментариям к этим главам, укажем здесь, что диалог автора с земцем, происходящий в купе железнодорожного вагона, построен в форме пародии на один из «земских» фельетонов А. Суворина, в котором излагается беседа автора с неким земцем на волжском пароходе (А. Суворин, Дельный разговор. — «Новое время», 1881, № 1867). «Конечно, этот земец карикатура, — отмечала современная критика, — но тем не менее карикатура, не лишенная реальной правды и, во всяком случае, воспроизводящая довольно метко отрицательные стороны типа усердных земских деятелей самой последней формации, вроде гг. де Каррьера и Мичурина» (В. Буренин, Литературные очерки. — «Новое время», 1881, 26 июня, № 1912. А. А. де Каррьер — лидер крайне правой дворянской группы в Елизаветградском земстве; Б. А. Мичурин — лидер такой же группы в Рязанском земстве).

…Марат именно такого рода целебные средства предлагал… — В период кризиса самодержавия на рубеже 70-80-х годов большинство земств не раз выражало правительству готовность участвовать в борьбе с революционерами. Для характеристики агрессивных настроений правых групп в земствах, их писанных и исписанных проектов «упразднения интеллигенции», Салтыков пользуется образом Марата. Однако он имеет в виду не историческую фигуру известного деятеля Великой французской революции, а тот ходячий образ кровожадного садиста, который был создан дворянскими и буржуазными историками. Ближайшим образом имеется в виду знаменитая фраза Марата из его прокламации от 14 июля 1790 г. Марат заявлял в ней, обращаясь к массам: «Пять или шесть сотен отрубленных голов <контрреволюционеров> обеспечили бы нам «спокойствие, свободу и счастье».