Виктор Георги - Путь на Грумант

• Название: Путь на Грумант
• Автор: Виктор Георги
• Издательство: "Карелия"
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1991

Это вторая книга мурманского журналиста Виктора Георги. Посвящена она уникальной морской экспедиции — походу на древних кочах к Шпицбергену, который организовал петрозаводский клуб путешественников-исследователей «Полярный Одиссей». Автор был в составе экипажа.

---

— Вы думаете, это удастся?

— Как бы там ни было, но моя теория снимает шторы загадочности с каменных лабиринтов. А идея «дорожки», этого рыбохода древних людей, должна привести нас не только в неолит, но и к осознанию места сегодняшнего человека в хрупком и ранимом мире природы…

Мы с вами, уважаемый читатель, еще обязательно поговорим о том, кто и зачем построил каменные лабиринты Беломорья. Времени для этого будет предостаточно — впереди тысячекилометровый путь к Шпицбергену. А пока вернемся вновь на борт коча «Помор», так как ветер переменился и пора покидать гостеприимные Соловки. Курс на Архангельск, и я перелистну несколько страниц своих дневниковых записей.

«Наконец-то ветер попутный — юго-западный шелоник. Скорость коча около четырех с половиной узлов. Стоять у руля и держать курс по компасу трудно — слишком шибкий ход для нашего судна. Раньше поморы в таких случаях бросали с кормы плавучий якорь: обвязывали бревно с двух концов гасили скорость.

Видимость хорошая. Справа заметен Жижгинский маяк. Значит, проходим Соловецкую салму. К концу вахты открылся Двинской залив.

На следующий день идем голоменно, то есть открытым морем. Моросит мелкий дождь. В старину такую погоду называли кратко — бухмара. Как кашель простуженного кормщика.

Ветер скисает. Неужели правы поморы, говоря: „У шелоника женка красива — к ночи стихнет“? Слева по курсу едва различим Терский берег Кольского полуострова.

Ночью повернули к Архангельску. Словно по заказу набирает силу побережник, этот северозападный ветер. Мы как перекати-поле: всегда в пути, пока не зацепимся за надежную бухту.

Скорость около трех узлов. Качки почти нет — это когда упадут паруса да подымется зыбь, то муторно становится внутри и вокруг. Ближе к полуночи виден Зимний берег…

На траверзе остров Мудьюг. Вошли в створ фарватера. Волна ржавая, с белыми гребнями. Нам еще повезло — входим в Двину во время прилива. К вечеру на полных парусах подлетели прямо к городской набережной, отшвартовались в архангельском яхт-клубе…»

2. Архангельск — остров Сосновец

Двинская волна слабо плещет о борт «Помора», будто кто там, за деревянной переборкой казенки, сбивает масло из жидких сливок. Неделю мы стоим в Архангельске, мучаясь от нестерпимой жары и, несмотря на добрую поветерь, в очередной раз оттягивая официальный старт нашей экспедиции к Шпицбергену. На то есть свои причины: надо запастись продуктами, дровами, свежей водой, добиться безотказной работы сорокасильного движка «Груманта». Это, как говорится, видимые невооруженным глазом предотходные хлопоты. Но есть и другие, отнимающие значительно больше времени и сил: оформление загранпаспортов с визами для захода в Норвегию, окончательная комплектация экипажей. Так что дни заполнены в общем-то обычной в таких случаях суетой, и лишь в короткие ночные часы бетонный пирс городского яхт-клуба пустеет. Вот и сейчас ребята ушли отдыхать в гостиницу, забронированную для участников экспедиции спонсорами из «Спутника», а я лежу на нарах в узкой казенке коча и, прислушиваясь к доносящимся из-за переборки звукам, никак не могу уснуть. Масло, очевидно, уже наросло на брошенный в банку со сливками кусочек черного хлеба, и теперь кто-то невидимый, подготовив себе закуску, начинает разливать в стаканы водку по булькам, — раз-два-три — плещет о борт двинская волна. В такие минуты, когда пройден или подходит к концу определенный жизненный этап и начинается новый, пока неведомый, хорошо думается. Не о пустяках, а о чем-то важном, личном; пережитом.

Мой отец — коренной одессит. В послевоенное время судьба забросила его в Мурманск, связала со старейшим в стране траловым флотом: диплом штурмана дальнего плавания ценился в те годы весьма высоко. Возможность посмотреть мир, промышляя не только в Баренцевом, но и в морях Западной Атлантики, неплохие заработки, а затем семья, квартира, относительное благополучие с расчетом на растущие вместе со стажем северные льготы заставили отца надолго осесть в Заполярье. Но сколько я, по праву считающийся северянином, помню себя — в семье постоянно велись разговоры о необходимости переезда — возвращения в Одессу.

Выйдя на пенсию, отец стал искать варианты обмена жилья. Однако море, которому было отдано тридцать лет жизни, неохотно отпускает от себя ветеранов: вдали от берега оно своенравной хозяйкой с необычайной легкостью в одночасье расшвыривает жесткой метлой антициклона зазевавшиеся сейнеры-траулеры, а в городах продолжает мертвой хваткой сжимать сердца старых моряков. И после, казалось бы, желанного переезда, когда уже веришь, что эта крепкая, как мужское рукопожатие, хватка слегка ослабла, сказываются накопленные годами бессонные вахты — и сердце не выдерживает. Так вырастают на далеких причерноморских кладбищах скромные памятники с выбитыми в камне якорями. Места последних стоянок для многих одесситов и херсонцев, чьи имена еще помнят заполярные капитаны, но о чьих делах не знают земляки-южане…

Нет, не только и не столько об отце вспоминаю я в эти минуты: думаю о себе, о своем сыне. Как же это получается в нашей жизни, что всё как-то не находим мы случая поговорить по-хорошему с самым близким человеком? Пока рос, учился в школе — отец ходил в море, появляясь на берегу лишь на короткие, празднично-суматошные сутки междурейсовых стоянок. Отслужил в армии, надумал жениться — и не отцу, а будущей супруге смог высказать переполняющие душу слова благодарности. Родился сын — а отца уже нет… И остался я в родном и одновременно чужом для себя городе один. С годами Мурманск, созданный трудом таких, как отец, людей, у которых была своя малая родина на юге или в средней полосе России, не становился ближе. По счастливой случайности судьба забросила однажды на Терский берег, подарила встречу с Беломорьем, откуда есть пошла вся Кольская земля. И жизнь стала осмысленнее, появились корни — пусть не по крови, а по нутряной тяге — тоске к этому краю. Мало, наверное, для человека иметь лишь штамп о прописке в паспорте. Нужна и есенинская березка под окном не абстрактного, а знакомого до боли родного дома. Дома эти еще сохранились у нас по побережьям — большей частью заколоченные в забытых беломорских селах.

А Архангельск, этот город-символ досельной поморской славы? Так вот, оказывается, в чем кроется сила архангелогородцев, притяжение этого города: здесь почти нет временщиков, здесь без излишних потуг помнят свое прошлое, ведут отсчет поколений от дедов и прадедов.

В Архангельске я позвонил Ксении Петровне Гемп, спросил разрешения встретиться с ней. Удивительный человек эта девяносточетырехлетняя женщина! Неунывающая, с цепкой памятью и энциклопедическими знаниями. Вся какая-то светлая, приподнятая, хотя по квартире ходит с костылями — годы…

И рассказала Ксения Петровна о своих встречах с легендарными теперь уже полярными исследователями Георгием Седовым и Владимиром Русановым. О взаимоотношениях этих двух отважных мореходов, о том, какого цвета были глаза у Седова: если спокоен — серые, а когда злится — зеленые. Рассказала о том, как хлопотала она, чтобы повысили пенсию вдове Седова, получавшей 18 рублей в месяц. А ей уже в наши, шестидесятые годы, один чиновник от власти говорит: «А кто такой этот ваш Седов и при чем здесь его вдова?» «А я ему отвечаю, — волнуясь, вспоминает Ксения Петровна. — Георгий Яковлевич был таким человеком, каким вы никогда не станете…»

О многом — вечном и сиюминутном — заставит вспомнить двинская волна в короткие часы ночных раздумий. Надо только научиться слушать ее бесхитростное повествование и не пытаться отделить будни от праздников: горький пьяница и сбивающая масло хозяйка равны перед струящейся водой жизни, в которую, как известно, не войдешь дважды. Как ни старайся.

В один из дней стоянки архангелогородские комсомольцы помо ли организовать для нашей экспедиции экскурсию в Малые Корелы — этот своеобразный музей деревянного зодчества под открытым небом. Ярких впечатлений, правда, он не оставил. Как-то уж слишком мертво выглядят собранные в одном месте с бору по сосенке старые дома и мельницы. Уж если сохранять, то сохранять их надо, на мой взгляд, в живых еще поморских деревнях. Потому что как человек без Родины, так и эти дома — сироты на новом месте при всем кажущемся благополучии. Так, наверное, выглядел бы и наш коч где-нибудь у черноморского побережья. Ведь вся конструкция судна от шпангоутов- «опруги» до бушприта-«накозьи» выверена веками и как костюм хорошим портным подогнана к походам по Беломорью, а не по южным морям…

Поначалу старт экспедиции был намечен на 25 июня — сразу после празднования Дня города. Заранее, еще зимой, мы сговорились с местными властями принять участие в костюмированном шоу, когда на Красную набережную стекутся тысячи архангелогородцев. И вот этот день настал: на борт коча вступили вельможи петровской эпохи — в париках, камзолах, старомодных сапогах-ботфортах. Входя в роль, артисты вальяжно расположились на корме, а мы тем временем отдавали швартовы, поднимали паруса, готовясь к короткому переходу. И не ударили в грязь лицом: первым к запруженному людьми причалу подошел «Грумант», вслед за ним наш «Помор». И пока на набережной пел и плясал праздник, палубы лодьи и коча прогибались под каблуками сотен любопытствующих горожан. Мужчины со знанием дела проверяли на прочность рабочий такелаж парусов, женщины приподнимали крышки люков, пытаясь заглянуть во внутрь, а детишки все норовили взобраться на борт и пройтись по узкому деревянному планширю… Во всяком случае, после этого пришлось трое суток драить палубу, чтобы привести ее в надлежащий вид. Праздник удался — не удалось выйти в море. Мы ждали норвежцев.