Робин Дэвидсон - Путешествия никогда не кончаются

• Название: Путешествия никогда не кончаются
• Автор: Робин Дэвидсон
• Издательство: "Мысль"
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1991

Молодая женщина Робин Дэвидсон с четырьмя верблюдами и собакой прошла более полутора тысяч миль по пустыням Центральной Австралии. Чтобы проделать этот путь, ей пришлось провести два года в городке Алис-Спрингс, где ценой многих лишений и тяжкого труда она добилась возможности осуществить задуманное. В книге не только описывается путешествие, но и показываются некоторые черты современной Австралии с ее большими и малыми заботами — проблемы молодежи, коренного населения, состояние окружающей среды. Книга рассчитана на самый широкий круг читателей.

---

Я понятия не имела, как навьючивают верблюдов, а верблюды понятия не имели, как носят поклажу во время длительных переходов. Я тревожилась и раздражалась по малейшему поводу и главным образом без повода. Погода не содействовала сохранению спокойствия; 55° жары на солнце. Упряжь, которую я изготовляла со священным трепетом, при первой же попытке пустить ее в дело оказалась ни на что не годной. К началу путешествия я разучилась говорить, вместо слов у меня изо рта вылетали какие-то невнятные звуки. Мы собирались выехать в шесть часов утра, пока еще можно было дышать и каждый глоток воздуха не обжигал легкие, как непогашенный окурок. В одиннадцать я, будто угорелая кошка, еще носилась взад и вперед, а Толи с Дженни то пытались успокоить меня, то спасались бегством и старались держаться от меня подальше. Наконец все как будто устроилось. На спины верблюдов водружены седла с красивыми овечьими шкурами и одеялами, поклажа равномерно распределена и не слишком обременяет верблюдов.

Я привязала Дуки, Баба и Зеленку — смотреть на них было одно удовольствие — и решила выпить на прощание чашечку чая, а заодно бросить последний взгляд на дорогой моему сердцу дом Бассо. Пришла Ада, она горько плакала, что не помогало мне сохранять присутствие духа.

— Ой, доченька моя, не уезжай, прошу тебя, оставайся здесь, с нами. Погибнешь ты в песках, наверняка погибнешь.

Снаружи послышались какие-то странные звуки, я вырвалась из объятий Ады и в ужасе увидела, что верблюды запутались в веревках и обезумели от страха. Полная неразбериха. Веревки, верблюжьи головы, клочья вспоротых тюков — все перемешалось в огромной разноцветной куче и переплелось, как полотнище ткани в хитроумном тюрбане. Полчаса я наводила порядок. Наконец все было готово, мы тронулись в путь, обняли Аду, гордо помахали ей рукой и зашагали под палящим солнцем.

Не прошло и трех часов, как мы вернулись. Зелейка споткнулась и почти стащила седло с Дуки, шедшего перед ней, а две полотняные сумки разорвались, потому что я не догадалась подшить куски кожи к внутренней стороне ручек. Весь следующий день я пыталась понять, как лучше связывать верблюдов, чтобы они спокойно шли друг за другом, и в конце концов поняла: нужно обмотать веревку вокруг шеи первого верблюда, пропустить ее под подпругой и привязать к недоуздку верблюда, идущего следом, а носовой повод второго верблюда привязать к седлу первого, чтобы ни повод, ни веревка не болтались на ходу. С этой задачей я справилась успешно. Починить полотняные сумки помог Толи. Мы снова отправились в путь и снова самонадеянно помахали Аде, в очередной раз обливавшейся слезами.

Восемь дней провели мы в аду длиной в 150 миль, уготованном путешественникам в Ютопию злобным испепеляющим летом. Первый день оказался почти неправдоподобно нелепым. Дорога из Алиса в Ютопию была узкой и извилистой, огромные грузовики то и дело стремительно проносились мимо нас, грозя гибелью всему живому, а верблюды, как назло, терпеть не могут, когда им на глаза попадается нечто, способное двигаться и к тому же превосходящее их по размерам. Поэтому мне пришло в голову пойти напрямик и выйти на дорогу в том месте, где она уже не представляла неотвратимой опасности для верблюдов. Великолепная мысль. Если не считать того, что нам пришлось продираться сквозь густой кустарник, карабкаться по каменистым откосам, поминутно останавливаться из-за огромных валунов, обливаться потом, бороться за каждый шаг вперед и умирать от страха. Толи и Дженни сохраняли полное спокойствие и невозмутимость, что приводило меня в ярость, но их спасало неведение: они понятия не имели, как мало у нас шансов снова выбраться на дорогу. И как неожиданно приходят самые страшные беды. К моему величайшему изумлению — Толи и Дженни злорадно торжествовали, — мы прошли в тот день семнадцать миль и остались целы и невредимы. Но эта маленькая победа нисколько меня не приободрила, я знала, что нам предстоит еще долгий путь.

На следующий день стало ясно, что два седла нужно основательно переделать. Седло Дуки натирало так сильно, что у него на спине вылезла шерсть, а из-под седла Зелли все время выскальзывала одна из прокладок. Зелли уже превратилась в мешок с костями — беспокойство за малыша высосало из нее все соки. К тому же наш распорядок дня был очень труден для верблюдов, чего я не знала. Мы снимали лагерь в четыре часа утра. Шли до десяти, отдыхали в тени до четырех и снова шли до восьми вечера. Этот странный режим не только утомлял верблюдов, но и мешал им пастись в привычное время. Они не желали обходиться без воды и выпивали каждый по пять галлонов в день, а иногда и больше, если представлялась возможность. У меня складывалось впечатление, что все рассказы об этих обитателях пустыни весьма далеки от действительности. Дженни и Толи по очереди замыкали наше шествие в своей «тоёте». Без их машины мы бы не справились. Я бросила в «тоёту» седло Дуки, и остальную часть пути он шел налегке.

Нервничать, сознавая, что каждый шаг может привести к непоправимой катастрофе, — это одно, а шагать с теми же мыслями при температуре +55° Цельсия — совсем другое. Примерно так, наверное, чувствуют себя в аду. К девяти утра жара становилась такой всепроникающей, такой гнетущей, что в голове начинало мутиться, но мы, как одержимые, продолжали идти еще час, потому что знали, что девятичасовая жара — сущие пустяки по сравнению с десятичасовой. Потом мы искали место для отдыха, удовлетворяясь обычно бетонной дренажной трубой по соседству с размягченной, тускло светившейся асфальтовой дорогой, и, набросив на обгоревшее тело влажное полотенце, лежали до четырех часов, хватая ртом воздух и потягивая из консервных банок апельсиновый сок или тепловатую воду.

Толи и Дженни держались изумительно. За все это время они ни разу не пожаловались (может быть, потому, что я жаловалась, не переставая, и им просто не удавалось вставить ни слова) и, к моему величайшему изумлению, получали полное удовольствие от этого путешествия.

Ютопия встретила нас радостными криками детей и завыванием множества худющих шелудивых псов. Последняя часть пути оказалась почти приятной, потому что мы шли по широкому руслу пересохшей реки, устланному белым песком, где высокие эвкалипты защищали нас от солнца, и довольно часто погружали свои обожженные тела в чаны рядом с артезианскими колодцами. За это время недостатки в конструкции седел, упряжи и во мне самой стали видны как на ладони, и, сколько бы сил ни отняло наше короткое путешествие в Ютопию, слава богу, что оно состоялось. Мне предстояло вновь переделать и подогнать седла и упряжь, я знала, что это огромная работа, но огромная не значит неодолимая.

Ютопии, где я провела несколько недель, принадлежало сто семьдесят квадратных миль красивых плодородных пастбищных земель, переданных во владение аборигенам более щедрым лейбористским правительством. Вопреки тому что писали газеты, аборигены хорошо вели дело, хотя никто из них не разбогател, так как доходы делились почти на четыреста человек. Кроме аборигенов в Ютопии жило пять-шесть белых учителей и медицинских работников. Это была одна из самых процветающих общин аборигенов на Северной территории. Вокруг простиралась травянистая равнина, кое-где встречались кустарниковые заросли и озера, огромное белопесчаное русло реки Сэндовер в период дождей заполнял бушующий красный поток.

Дженни, Толи и я жили в двух серебристых печках, почему-то именуемых жилыми автофургонами, где я снова, как в предыдущие недели, то и дело погружалась в глубокое отчаяние, только на сей раз я изводила себя на более высоком, почти профессиональном уровне. Я сражалась с седлами и терзала их до тех пор, пока не признавала верхом совершенства или бесполезной рухлядью. Я теряла верблюдов, выслеживала их и приводила назад. Когда никто не видел, я пыталась овладеть тайной обращения с компасом, все еще остававшимся для меня бесполезным предметом роскоши. Я с изумлением разглядывала топографические карты и старалась не вспоминать о некоторых медицинских брошюрах. Я составляла списки, потом списки списков, потом список списков списков, а потом начинала всю эту писанину сначала. А если я делала что-нибудь не помеченное в списке, я поспешно вносила соответствующую запись и вычеркивала ее, радуясь, что мне удалось совершить что-то полезное. Однажды ночью я в полусне вошла в комнату Дженни и Толи и спросила, верят ли они, что мое путешествие пройдет благополучно.

Какой-то заезжий политикан обвинил меня в буржуазном индивидуализме. О господи, все что угодно, только не буржуазный индивидуализм, думала я, ускользнув в свою комнату, где могла спокойно кусать ногти и размышлять, стоя перед зеркалом. Для человека, годами считавшего себя связанным с левыми, буржуазный индивидуализм был чем-то вроде венерической болезни. Хотя я принимала участие в политической борьбе, политика никогда не была для меня делом жизни, даже в разгар политических битв шестидесятых годов. Мне недоставало для этого двух необходимых качеств: смелости и убежденности. Поэтому с тех времен, когда многие люди (и я в том числе) носили по улицам плакаты с надписью;