Робин Дэвидсон - Путешествия никогда не кончаются

• Название: Путешествия никогда не кончаются
• Автор: Робин Дэвидсон
• Издательство: "Мысль"
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1991

Молодая женщина Робин Дэвидсон с четырьмя верблюдами и собакой прошла более полутора тысяч миль по пустыням Центральной Австралии. Чтобы проделать этот путь, ей пришлось провести два года в городке Алис-Спрингс, где ценой многих лишений и тяжкого труда она добилась возможности осуществить задуманное. В книге не только описывается путешествие, но и показываются некоторые черты современной Австралии с ее большими и малыми заботами — проблемы молодежи, коренного населения, состояние окружающей среды. Книга рассчитана на самый широкий круг читателей.

---

Однажды вечером мы сидели за чаем в саду позади дома, и благодаря случайному происшествию я поняла, как глубоко укоренился во мне страх перемен. К нам зашли странствующие хиппи. Они услышали о доме Бассо где-то на юге и решили отдохнуть у нас несколько дней. Я тут же встала на дыбы и заявила, что об этом не может быть и речи. А когда они ушли, я обернулась к остальным и разразилась громовой речью:

— Какая наглость врываться в дом к незнакомым людям, потому что им, видите ли, хочется отдохнуть! Магнитофонщики проклятые, музыканты безухие, почитатели «Чайки по имени Джонатан Ливингстон» [10], ели бы сухих кузнечиков где-нибудь подальше, клячи худосочные, будь они неладны!

Дженни и Толи чуть приподняли брови, искоса взглянули на меня и промолчали. Но выражение лица иногда красноречивее слов, и я поняла, что про себя они сказали! что-то вроде: ах ты, бочка с порохом, где же твоя хваленая терпимость, твердишь, что каждый имеет право жить, как хочет, а на деле… ну и лицемерка!

И я задумалась. Я хотела понять, откуда взялась во мне эта мелочная жестокость, хотя одно объяснение напрашивалось само собой: я жила в осажденной крепости, здесь, в Алис-Спрингсе, мне непрерывно приходилось отстаивать свое право на жизнь. Меня окружали люди, почему-то воспринимавшие самый факт моего существования как угрозу. И не научись я разговаривать с ними на их языке, я бы уже давно сдалась и со всех ног умчалась куда-нибудь на Восточное побережье. Но дело было не только в этом. Для многих жителей глухих углов Австралии нервное и физическое напряжение, вызванное почти полной оторванностью от внешнего мира и изнуряющей битвой с неуступчивой землей, оказывается столь велико, что, достигнув вожделенной цели и накопив с риском для жизни какие-то осязаемые ценности и необходимые знания, они ограждают себя психологическим барьером, неодолимым для посторонних. Этот звериный воинствующий индивидуализм был чем-то сродни моему тогдашнему состоянию, моей окостенелости, моей неспособности вступать в контакт с незнакомыми людьми, чей жизненный опыт отличался от моего. Когда я наконец поняла, что кроется за словами «жизнь в Алис-Спрингсе», во мне проснулось сочувствие.

За несколько недель, прошедших со дня отъезда Глэдди, пес Блю завоевал не только мое сердце, но и сердце Дигжити. Это был очаровательный старый барбос — барбос из барбосов. Больше всего на свете он любил есть и спать, далее по нисходящей шли остальные радости: ухаживания за податливыми представительницами женского пола со стоянок аборигенов и нескончаемые сражения с представителями мужского. Сначала и я, и Диг гнали его от себя, но постепенно мы стали уступчивее, и в конце концов Блю добился своего: в пронизывающие холодные ночи он чесался, сопел и храпел в нашем уютном гнездышке рядом со мной и Диг. Блю отличался необычайной рассудительностью. Он прекрасно знал, что важно, а что нет. В один прекрасный день, когда стая разъяренных собак с соседней стоянки аборигенов едва не загрызла его насмерть, он раз и навсегда покончил с военными действиями. Неделю он зализывал раны, а потом как истинно мудрый пес, проживший долгую и разнообразную жизнь, спокойно, с достоинством удалился на покой.

Однажды я проснулась рано утром и увидела, что Блю лежит на крыльце и едва дышит. Кто-то отравил его стрихнином. Когда ко мне вернулась способность соображать, он был уже мертв. Я похоронила его, обливаясь слезами барина Блю не заслужил такого страшного конца. Две мысли стучали у меня в мозгу: кто мог решиться на такую подлость и слава богу, что жертвой оказался Блю, а не Дигжити. Потом я узнала, что в Алис-Спрингсе собак часто травят стрихнином. Кто-то развлекался таким образом уже лет двадцать, тем не менее полиция не могла дознаться, кто именно. Проживи я в Алис-Спрингсе месяц-другой, меня бы это удивило. Но я прожила дольше, поэтому я только вздохнула и подумала, что в таком городишке, как Алис-Спрингс, подобные происшествия в порядке вещей.

Вновь подошла середина лета, конец года, и моя комната в доме Бассо, где я коченела зимой, превратилась в раскаленную печь. Дом состоял из многих комнат-пещер с каменными стенами, цементным полом, устланным соломой, сводчатыми окнами и дверными проемами, но без всякой мебели. Это был истинный рай для самых огромных тараканов, с которыми мне когда-либо выпадало счастье померяться силами. Они не ведали страха и, обороняясь, вставали на задние лапки. Мне ничего не оставалось, как притворяться, что я тоже бесстрашна. Когда я вечером входила в дом, держа в руках свечку, они поспешно скрывались в своих многочисленных и многообразных убежищах, а у меня от громкого шороха мурашки бежали по телу и пищевод сокращался в обратном направлении. Тараканы, не считая пиявок, — единственные живые существа, которых я не переношу. Я извела огромное количество ядовитого порошка, чего обычно никогда не делала, но тараканам явно нравилось это блюдо. Они с удовольствием поедали его на завтрак, на обед, на ужин и жирели не по дням, а по часам.

В дополнение к тараканам меня развлекали змеи. Эти изысканные создания считали дом Бассо своим, здесь они обхаживали друг друга, размножались и умирали и терпеть не могли, когда им мешали двуногие уроды. Я знала, что это ядовитые змеи, и все-таки относилась к ним гораздо терпимее, чем к усатым нахалам, так как змеи мне даже нравились, хотя я предпочитала соблюдать дистанцию и держаться от них на почтительном расстоянии, во всяком случае мне было совершенно ясно, что, если я не буду докучать им, они не станут докучать мне. Но Дигжити люто ненавидела змей. Меня это беспокоило, потому что Дигжити преследовала их, а при случае загрызала, и, хотя она была хорошим охотником, одного укуса змеи было достаточно, чтобы отправить ее на тот свет. Однажды ночью я читала при свечке, изнемогая от жары в своей пещере, как вдруг Дигжити зашлась характерным заливистым лаем — боевой клич, означающий: змея! Из-под моей кровати действительно выползла коричневая змейка и решительно направилась в большой мир по каким-то своим важным делам. Меня это не очень взволновало, через несколько минут я задула свечку и заснула. В середине ночи меня разбудила Дигжити: ощетинившись, как кабан, она неподвижно стояла рядом со мной, скалила зубы и грозно рычала. В ногах моей кровати поверх простыни дремала змея. Диг прогнала ее. Я вся покрылась гусиной кожей, мне хотелось заложить дверной проем, но я побоялась встать и поискать что-нибудь подходящее. Два-три часа я никак не могла заснуть. Около десяти утра я проснулась и увидела, как Диг бросалась на огромную змею, скользнувшую под мою кровать. Три змеи за ночь — это было уже чересчур. Я заделала все дыры в стенах своей комнаты, но прошло несколько недель, прежде чем мне удалось по-человечески выспаться.

Всю жизнь мы чему-то учимся и все-таки вдруг забываем самые простые вещи. Мне бы уже следовало усвоить, что за каждым взлетом неизбежно следует падение. Я тем не менее стала не в меру заносчива. У меня появилось ощущение, что я властна управлять ходом событий, чему я откровенно и самодовольно радовалась. Жизнь казалась прекрасной и полной до краев. Отныне все должно идти как по маслу, мне это было очевидно. Я уже отстрадала свое. Теперь я жила в окружении друзей. Вне опасности. После всего, что мне пришлось вытерпеть, даже невозможность отлучиться из дома Бассо хотя бы на один день казалась пустячной платой за наступившее благоденствие. Каждую неделю Толи приезжал к нам на субботу и воскресенье, это был настоящий праздник. Он работал учителем в Ютопии, в поселении аборигенов-скотоводов, расположенном в ста пятидесяти милях к северу от нас. Иногда он хватал Джен в охапку и увозил на несколько дней, и, хотя верблюды лишали меня возможности уехать с ними, я честно старалась подавить зависть. После их отъезда изо всех углов дома на меня таращилась пустота. Сто раз мы пытались поехать в Ютопию все вместе, но из-за какого-нибудь пустяка мне всегда приходилось оставаться дома.

Например, потому, что довольно часто я целый день не могла найти верблюдов. Их следы перепутывались, и мне было трудно отличить свежие отпечатки от давних. Зелли, Дуки и Баб выбирали одну из шести-семи излюбленных троп, а большинство из них пролегало по каменистой местности, где следы практически неразличимы. Верблюды скрывались в укромных лощинах или в густом кустарнике, и на фоне красновато-коричневато-зеленоватой растительности их просто невозможно было разглядеть. Я привязала им колокольчики, но готова поклясться, что они нарочно не сгибали шею и не шевелились, когда ветер оповещал их о моем приближении. Хотя, как только они меня замечали, я читала на их мордах: «Привет, дружище, какая приятная встреча. Динь, динь». И тут же: «Где это ты так долго пропадала?» А потом: «Мы тебе страшно рады, Роб, что вкусненького ты припрятала в карманах?» Мне больше не нужно было ловить верблюдов, я просто снимала с них путы и смотрела, как они стремглав неслись домой, или взбиралась к одному из них на спину, вцеплялась в горб и возвращалась с ними вместе. С наступлением жаркой погоды Дуки выбросил из головы все глупости, и моя троица стала неразлучной. Зелли раздавалась в тех местах, где ей полагалось раздаваться, и ее вымя красиво округлялось. Верблюдицы носят детеныша двенадцать месяцев, но я понятия не имела, когда Зелли предстоит рожать. Между тремя верблюдами сложились вполне определенные отношения, и каждый из них знал свое место. Пройдоха Зелейка, хитрая и невозмутимая, по праву считалась вожаком и с достоинством выполняла свои обязанности. Она была умнее и находчивее Дуки и Баба, вместе взятых, и прекрасно разбиралась в законах верблюжьей жизни. В табели о рангах моей команды королем значился Дуки, но премьер-министром была, конечно, Зелейка, и, если возникали какие-то осложнения, Дуки прятался за ее юбку. А Баб обожал Дуки, в его глазах Дуки был героем, и, пока он видел перед своим носом хвост Дуки, ему все было нипочем. Ни желанием, ни способностями командовать Баб не обладал. Одним словом, если Дуки был Харди, то Баб, конечно, был Лаурелом [11].