Владимир Архангельский - Фрунзе

• Название: Фрунзе
• Автор: Владимир Архангельский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1970

В книге рассказывается о жизни и деятельности Михаила Васильевича Фрунзе — революционера, советского государственного и военного деятеля, одного из наиболее крупных военачальников Красной Армии во время Гражданской войны, военного теоретика.

---

— Золотой вы человек, Кашин! — Фрунзе готов был обнять умного, думающего мастерового. — Так выручили, что и слов нет!

А потом осенила Фрунзе мысль о торфе. Ведь почти вся губерния покоится на его мягкой подушке! Миллионы пудов топлива, ни дать ни взять — богатейшая кладовая солнца! Товарищи составили проект, Фрунзе переслал его Ленину. Совнарком отпустил средства, по узкоколейкам двинулся торф на фабрики. Это была важная победа.

Распустили «Общество фабрикантов». Старые промышленники рассосались по стране. А кое-кто из молодых не отказался сотрудничать с новой властью. Так, сын Мефодия Гарелина встал во главе одной из фабрик. За ним потянулись и другие.

Теперь надо было засесть за перспективный план развития губернии. Затем централизовать управление и подобрать большую группу людей на ответственные посты. В ближайшем окружении Фрунзе оказались крепкие кадры, в основном связанные подпольем: И. Любимов, Н. Жиделев, Ф. Самойлов, С. Балашов, П. Батурин, А. Воронений. И — из молодых — Д. Фурманов. В совнархозе подобрались отличные помощники: Климохин, Тимофеев, Никольский, Фирсов, Лопатин, Смородинов.

Александр Воронский и Дмитрий Фурманов, наделенные недюжинным литературным талантом, сохранили для нас свой тонкий рисунок Арсения тех пламенных дней.

Воронский был на год старше Фрунзе и в один год с ним вступил в партию. Он сидел в тюрьмах и отбывал ссылки и рассматривал Арсения как старый соратник по большевистскому подполью. «Мировая, безличная правда крутой и богатой современной революционной эпохи нашла в его личности одно из самых совершенных воплощений. Он был нашей гордостью, нашей надеждой, нашей защитой и нашей радостью».

Воронский отмечал в Арсении мужественное и доброе сердце, спокойную рассудительность и горячее человечье чувство любви и содружества. «За людей своих надежд и идеалов он умел постоять до конца. Здесь он не знал пощады к врагу, изменникам и ренегатам. И он умел быть другом».

Горячо любил Арсений мир упорных ткачей, потомственных металлистов, мир ни с чем не сравнимого большевистского подполья, профессиональных революционеров. И его тоже крепко любили, уважали, и ему верили.

«Жизнь его была воистину героична. Жалкое себялюбие было чуждо ему. Он ценил полновесной ценой революционную отвагу, он всегда был в действии, слово не расходилось у него с делом, он любил то, что называют испытанием судьбы. Это о нем, о таких людях знаменитый пролетарский художник сложил своего «Буревестника», и «Песню о Соколе», и легенду о Данко».

Арсений не был романтическим подвижником: партия научила его сочетать отвагу и храбрость с разумным учетом. И при всем этом было что-то «уютное, домашнее в нем, давно знакомое и знаемое. На вершинах власти одни из выдающихся, замечательных людей управляют и руководят… другие сильны дисциплиной, третьи — деловитостью и практицизмом, четвертые — дипломатичностью и приспособляемостью… Товарищ Фрунзе создавал вокруг себя среду крепкого, сердечного и отрадного содружества».

Во всем он был прямодушен и открыт. «Он был слишком духовно богат, чтобы идти кривыми, окольными дорогами. Природа дала ему еще один богатый дар: щедрый инстинкт жизни. Не раз эти могучие силы спасали его от гибели в трудных и опасных положениях, не раз они подсказывали ему ясное, точное движение руки, глаз, мысли и чувства. Тщетно вытравляли их в нем царские удавники, непосильная и непомерная работа… — соки жизни были в нем неиссякаемы».

Воронский хорошо знал Фрунзе: он редактировал газету «Рабочий край» и замещал Михаила Васильевича в губернском комитете партии, пока не возвратилась в Иваново-Вознесенск Ольга Варенцова. И его строки об Арсении оставляют сильное впечатление.

Хорошо знал Михаила Васильевича и трепетно учился у него Дмитрий Фурманов. Но Митяй — как звали его в кругу друзей — был молод и представлял поколение, идущее на смену подпольщикам.

В двадцать шесть лет он не сразу после Февраля и Октября стал большевиком. Поначалу верил в Керенского. Но контрреволюционный террор русского наполеончика летом 1917 года насторожил его и озлобил, потому что репрессии были направлены только против рабочих, а фабриканты и торговцы благоденствовали.

В поисках пути к революции Митяй барахтался то в тенетах эсеров, то в тенетах максималистов. Но… «жизнь толкнула работать в Совете рабочих депутатов (товарищем председателя), дальше — в партию к большевикам в июле 1918 года — в этом моем повороте огромную роль сыграл Фрунзе: беседы с ним раскололи последние остатки анархических иллюзий».

Одна из бесед была решающей.

— Мне кажется, Дмитрий Андреевич, что вы сложившийся большевик, — сказал Фрунзе. — В Совете вы проводите нашу линию. А почему не в партии? Или вам работа не по душе?

— Не говорите так, Михаил Васильевич! По душе, по душе! Она мне стала родной и близкой. Но у меня драма: как идти к большевикам, когда на мне пятно эсера и анархиста? С другой стороны, я не мыслю работы без вас. И скажу откровенно: я навсегда с вами!

— А знаете, я был в этом уверен, потому что внимательно следил за вашей деятельностью. И потому с легким сердцем рекомендую вас в партию…

С юношеских лет и до конца своей короткой жизни Митяй вел дневник, подкупающий искренностью и суровой правдой. И много страниц в нем посвящены образу Арсения — учителя и друга.

Вот первая запись о заседании вновь созданного губ-исполкома: «Председателем собрания избрали Фрунзе. Это удивительный человек. Я проникнут к нему глубочайшей симпатией. Большой ум сочетался в нем с детской наивностью взоров, движений, отдельных вопросов. Взгляд — неизменно умен: даже во время улыбки веселье заслоняется умом. Все слова — просты, точны и ясны; речи — коротки, нужны и содержательны; мысли — понятны, глубоки и продуманны; решения — смелы и сильны; доказательства — убедительны и тверды. С ним легко. Когда Фрунзе за председательским столом, значит что-нибудь будет сделано большое и хорошее».

Эти записи относятся к началу февраля 1918 года, к первым неделям знакомства Фурманова с Фрунзе. И служат абрисом тех воспоминаний, которые были написаны позднее.

«Я первый раз увидел его на заседании и запечатлел в памяти своей добрые серые глаза, чистое бледное лицо, темно-русые волосы, откинутые назад густой волнистой шевелюрой. Движенья Фрунзе были удивительно легки, просты, естественны — у него и жестикуляция, и взгляд, и положенье тела как-то органически соответствовали тому, что он говорил в эту минуту; говорит спокойно — и движенья ровны, плавны и взгляд покоен, все существо успокаивает слушателей; в раж войдет, разволнуется — и вспыхнут огнями серые глаза, выскочит на лбу поперечная строгая морщинка, сжимаются нервно тугие короткие пальцы, весь корпус быстро переметывается на стуле, голос напрягается в страстных высоких нотах, и видно, как держит себя Фрунзе в узде, как не дает сорваться норову, как обуздывает кипучий порыв. Прошли минуты, спало волненье и — вошли в берега передрожавшие страсти: снова кротки и ласковы серые глаза, снова ровны, покойны движенья, только редко-редко вздрогнет в голосе струнка недавнего бурного прилива…

Обобщения с ним, видимо, у каждого оставался аромат какой-то особой участливости, внимания к тебе, заботы о тебе — о небольших даже делах твоих, о повседневных нуждах».

С тех пор как начал себя помнить Фрунзе, он учился беспрерывно: даже тюрьма, каторга и ссылка не смогли угасить жадного интереса к экономической науке, к философии, истории, языкам и военному искусству.

Только-только утвердившись в гимназии, затем в институте, на Талке и всюду, где окружали его товарищи, он учил других — давал уроки, читал лекции, вел беседы, говорил на митингах.

А теперь, когда была исправлена вековая ошибка в административном делении бывшей Российской империи и появилась новая индустриальная губерния в центре страны, давняя мысль Фрунзе — просветителя, пропагандиста, организатора — не давала ему покоя. И однажды он развил ее перед товарищами:

— Нельзя ни на минуту забывать о народном просвещении. Ткачи нам не простят, если мы не примем меры: дети и молодежь должны учиться, несмотря на тяжелую обстановку в стране. Предлагаю создать Политехнический институт. Именно он даст нам инженеров и мастеров для текстильной промышленности. А уж новая наша интеллигенция поставит производство на высокой технической основе и ликвидирует кустарничество и непосильный труд на фабриках.

Ивановцы горячо откликнулись на призыв Арсения и направили ходатайство в Москву. Луначарский и Покровский одобрили план в Наркомпросе, Владимир Ильич подписал декрет Совнаркома. И с осени 1918 года дети ткачей заполнили аудитории института.

Разумеется, не все было так просто. Наркомпросу надо было представить список преподавателей, а в Иваново-Вознесенске своих профессоров не оказалось. Фрунзе выехал в Москву за несколько дней до открытия V Всероссийского съезда Советов и сказал Луначарскому, что он навербует преподавателей в Москве.