Брайан Д'Амато - Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса

• Название: Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса
• Автор: Брайан Д'Амато
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-49944-1

Жрецы цивилизации майя совершили поразительные научные открытия, далеко опередившие свое время. А еще они вычислили, когда наступит конец света.

Человек, в чьих жилах течет кровь майя, не сомневается в том, что мир погибнет 21 декабря 2012 года. И когда выпадает зыбкий шанс предотвратить катастрофу, Джед де Ланда решает рискнуть.

Перенестись сознанием в прошлое, в год 664-й н. э., и там влиять на мысли и дела правителя, от которого зависит будущее. Таков был план. Но он с самого начала дал сбой: молодой майя, принявший в себя разум нашего современника, удостоился великой чести — ритуального самоубийства…

---

Покинув часовенку, я прошел за ограждение алтаря, а потом и за сам алтарь. Нет, я и в самом деле идиот, думал я. Ну ведь не голову же они мне морочат. Зачем им это нужно? В особенности таким сложным способом. И все же уверенность не повредит. Это как бы пробный прогон, подумал я. Контролируемые условия. Ерунда. Нечего бояться. Guarde sus pantalones.[374]

В конце южного трансепта была маленькая стальная дверь, я по-хозяйски открыл ее и оказался в покоях священника. В дальнем конце маячил выход во дворик, там располагалось крыло, которое когда-то служило Convento de la Orden de las Damas Pobres.[375] Этот путь я проделывал мысленно несколько раз. Поднявшись на второй этаж и преодолев восемнадцать маленьких неровных ступенек, я очутился в низком длинном коридоре с пятью дверями на каждой стороне.

Перед кельей номер четыре, ссутулившись, сидел Гргур и тыкал пальцем в клавиатуру военного на вид лэптопа. На нем были тенниска и цвета сероватой морской пены широкие брюки от Ральфа Лорена[376] — ни дать ни взять ассистент менеджера круизной линии. Я махнул ему, он кивнул в ответ и улыбнулся. Я рад, что он с нами, подумал я. От него тут становится светлее. В коридоре здесь и там торчали всякие штуковины, включая два тридцатидюймовых монитора, два ящика, похожие на громкоговорители, четырехфутовый стальной штырь с рукояткой и два приспособления на треногах, напоминающие тарелки обычных радаров, — полые плексигласовые параболические зеркала дюймов тридцати в диаметре, с большими цилиндрическими коробками в пузырьковой пленке для установки микрофонов. Обойдя Гргура, я вошел в крохотную белую комнату. Несмотря на открытое оконце, через которое внутрь налетели мухи, жара тут стояла как в сауне. Обстановка так себе: кушетка, новое дешевое распятие на стене, электрокардиограф и стойка для внутривенных вливаний. Ужас. Опа. Сочетание стойки, кушетки и белых стен вызвало у меня в памяти палату в больнице Святого Кристобаля, где я лежал в шестилетнем возрасте…

Выкинь это из головы.

В келью набилась куча народу. Таро и его Эшли, то есть та, которую они называли Эшли-2 (а не Эшли Тью, как я думал поначалу), отличая ее от других Эшли, сидели на полу и занимались рабочей станцией, а Марена и доктор Лизуарте разговаривали в нише перед окном. Хич, оператор и режиссер (мы его так прозвали, потому что он был честолюбив и напоминал нам молодого Альфреда Хичкока в испанском варианте), прилаживал микрофон к верхней планке дверного косяка. Я принялся предлагать купленную в лавке жрачку, но все отказывались. Тогда я вытащил последнюю оставшуюся коробочку «шасты» со специальным автоматическим охладителем («¡Está frigorífica!»[377] — гласила надпись), и я думал, что напиток окажется лишенным прежней остроты… но нет! Он по-прежнему сохранил жгучее, горьковатое послевкусие, какое у него было в эпоху холодной войны и полета «Аполлонов», этот замечательный шлейф основных эфирных масел и альдегидов, сохранявшийся, пока специалисты по ароматам не стали слишком большими умниками. Разве в Штатах теперь купишь что-либо подобное? Доктор Л. сказала, что пора начинать. Что ж, раз настало время… впрочем, какая теперь разница.

Я сказал «давайте».

Ой! Ой! Хватит. Будь ты, бога ради, мужчиной. Я снял обувку и сел, скрестив ноги, на кушетку. Наверняка ее поставили там же, где стояло старое ложе, да и распятие, думаю, висело на месте распятия сестры Соледад, когда она умирала здесь. Конечно, в некотором роде наш выбор являлся излишеством. Какая в том нужда, непонятно. Точка в реальном пространстве (интересно, что это такое), где некогда находилась эта келья, отстояла от нас на миллионы миль, и теоретически я мог оставаться и в Стейке, и в лаборатории в Орландо, не важно. Но пришлось согласиться с общим мнением: чтобы получить хороший результат, должны совпадать место на планете, объем кирпичей и штукатурки вокруг, дворик за окном и шум города. Хотя, конечно, в древности тут было больше овец и коз, чем людей. К часу мы подгадали, но вот со временем года не вышло.

— Вы не возражаете, если я буду здесь? — спросила Марена.

Я пробормотал, что не возражаю, мол, сам любил смотреть, как моя матушка ощипывает цыплят.

Правда, Марена вряд ли разобрала мои слова. Я услышал угрожающее жужжание у меня за головой, почувствовал repente.[378] Доктор Л., презрев ножницы, врезалась в мои гиацинтовые локоны машинкой для стрижки так, словно управляла маккормиковской[379] жаткой.

— Как вы договорились с падре Cual-es-su-nombre?[380] — спросил я.

— Настоящий геморрой, — буркнула Марена. — Мы предложили им столько денег, что можно было купить весь этот говенный городишко, а они не пожелали брать.

— Городишко и без того им принадлежит, — возразил я.

— Нам пришлось позвонить его боссу и пожертвовать на школу.

— Вы беседовали с Господом?

— Нет-нет, мы говорили с этим попугаем, с кардиналом, — сказала она. — Бог наверняка согласился бы и на половину. Заведение назовут школой Непорочного Зачатия Благодатной Святой Девы с классами от первого до двенадцатого. Или как-то в этом роде.

— Какое расточительство.

Доктор Лизуарте закончила левую сторону.

— Да. Причем после этого нам еще пришлось выставить два ящика «Эль торосо».[381]

На все это дело ушло минуты две. Я испытывал слабость, но не потому, что чувствовал себя Самсоном или слишком веровал во все эти индейские заморочки с волосами, просто мой шлем в виде страусиного яйца был пущен на ветер.

— Готово, — доложила Лизуарте.

Я прикоснулся ко лбу и осторожно повел рукой вверх. Моя ладонь ползла как «Луноход-3». В самые дальние пределы…

— Слушайте, вы прекрасно выглядите, — раздался голос Майкла Вернера.

Он вошел не постучав. Вполне в его духе. Я поблагодарил его. Он похлопал меня по спине. Черт бы тебя драл. Кретин. Слишком уж тут много теплых тел. Майкл спросил у Таро, как дела. Таро ответил, что все готовы. Доктор Лизуарте сказала, что через десять минут. Происходящее становилось для них рутинным действом.

— Итак… для пробы? — произнес Майкл в камеру своим телевизионным голосом. — Добрая сестра отдала Богу душу во время службы третьего часа, то есть около девяти утра двадцать восьмого ноября тысяча шестьсот восемьдесят шестого года.

«Разве на телевидении нужны развязность и неуважительность?» — спрашивал я себя. Ocho ochenta,[382] кретин. Этот тип — полный идиот. И всегда таким останется.

— Перед смертью она почти месяц не покидала эту келью, — продолжал он. Точнее, продолжал нести чушь. — Но двадцать четвертого Соледад была в сознании, потому что в этот день подписала завещание, в котором значились три пункта. Как известно, сестра готовилась принять последнее причастие двадцать седьмого. Иных сведений у нас нет, и если мы начнем показ в час дня двадцать пятого — думаю, успеем в самый раз.

Ну да, как же, «мы». Что за самовлюбленный тип. Ты ведь уже не на Популярном археологическом канале.

— Между заутреней и всенощной, когда монашки молятся в одиночестве, теоретически никого другого тут не должно быть.

— Будем надеяться, — вздохнула Марена.

— Я буду пальпировать ваш череп, — сказала доктор Лизуарте.

Я не возражал, но попросил ее не трогать мой кумпол. Она тем не менее занялась пальпацией. Странно ощущать чужие пальцы на своей голове. К ней не прикасался никто, кроме моей матери. Я тогда был совсем маленьким. Перед моим мысленным взором вспыхнуло воспоминание: я сижу у нее на коленях, а она гладит царапину у меня на лбу, втирает в нее пепел, чтобы остановить кровотечение. Лизуарте спросила, можно ли сделать мне инъекцию и начать обратный отсчет. Нет проблем, ответил я. Пали, Флэш.[383] Она развернула два шприца. Не безыгольных. Я напрягся. Как и у большинства гемофиликов, у меня айхмофобия, то есть страх перед заостренными предметами.

— Так, — произнесла она. — Пожалуй, пока достаточно сорока миллиграммов аддералла.[384]

— Отлично, — улыбнулся я.

Но не стал говорить, что для меня это все равно что чашечка зеленого чая.

Лизуарте протерла дезинфицирующим тампоном мою правую ногу выше колена изнутри и всадила иглу. Ого! Теперь я получу 3,8 кубика проханса.[385] Это раствор парамагнитного контрастного вещества. Благодаря ему самые слабые микроявления в твоем мозгу громко и отчетливо заявляют о себе на экране, как трещинки на губах Анджелины Джоли.

— А теперь откиньтесь назад, — велела она.

Я послушался. Под моим хрупким черепом спружинила дешевая лечебная подушка. На мне были позаимствованные треники КОНКАКАФ[386] и футболка с рисунком из «Нео-Тео», и я уже чувствовал свою абсолютную уязвимость. Она спросила, в самом ли деле я готов высидеть шесть часов. Я ответил «да». Она поинтересовалась, не нужно ли мне в туалет. Нет, благодарю. Если понадобится — скажу, подумал я. Да что там, ты у меня банку будешь держать. Любопытная сука. Тоже мне, Клара Бартон,[387] волчица Красного Креста.